— Хорошо, — сказала она, отправляя в рот темную таблетку. — Должно быть, сказалось все то время, что ты провел в море. Хорошая практика для спуска в червоточину, даже если ты, вероятно, не осознавал этого в то время.
— Ты плохо себя чувствуешь? — спросил он.
— Помимо того факта, что в моем теле застряла пуля, которая, по мнению робота, может убить меня? Нет. Я никогда не чувствовала себя лучше.
— Я имел в виду таблетку.
— Это УВ, — ответила она, как будто это все объясняло. Когда Флойд просто уставился на нее, она сказала: — Универсальное восстанавливающее средство. Лекарство общего назначения. Это исцелит все, излечит любую болезнь. Это даже сохранит тебе жизнь навсегда.
— Значит, ты бессмертна? — спросил он.
— Нет, конечно, нет, — сказала Оже, как будто сама мысль об этом смущала ее. — Если бы я принимала по одной таблетке каждый день — или каждую неделю, или как бы часто вам ни приходилось их принимать, — тогда, полагаю, я могла бы быть такой. По крайней мере, до тех пор, пока не закончатся запасы или я не подхвачу какую-нибудь болезнь, настолько завораживающе экзотическую, что даже УВ не сможет ее вылечить. Но во всей системе недостаточно УВ, чтобы я могла принимать его постоянно, и в любом случае, мои люди с этим не согласятся.
— Вы не согласны с лекарством, которое делает вас бессмертным? — спросил он, немного удивленный ее заявлением.
— Дело не только в этом. У моей стороны — СШБЗ, трешеров, называйте нас как хотите — нет средств, чтобы это сделать. То, к чему у нас есть доступ, поставляется в очень небольших, дорогих и контролируемых количествах нашими умеренными союзниками в Политиях.
— А вы сами не пробовали его приготовить?
Она достала еще одну таблетку из цилиндрического дозатора и показала ее Флойду. Это выглядело не более впечатляюще, чем выброшенная пуговица или комочек темной глины. — Мы не смогли бы его приготовить, даже если бы знали рецепт. Технология, заложенная в эту таблетку, — это та, от которой мы решили отказаться. — С особой осторожностью она вернула таблетку в упаковку. — За исключением, конечно, случаев, когда нам это действительно нужно, что, как правило, происходит при операциях с высоким риском, подобных этой. Так что называйте нас вопящими лицемерами и посмотрите, не все ли нам равно.
— Что такого опасного в технологии, используемой для изготовления таблеток?
— Применение этой технологии намного шире, — сказала Оже. — На самом деле это не таблетка. Это твердая масса, состоящая из миллиардов крошечных машин, меньших, чем может видеть глаз. Ты бы даже не увидел их под микроскопом. Но они реальны, и это самая опасная вещь в мире.
— И все же они могут исцелить тебя?
— Они проникают в твое тело после того, как ты проглотишь таблетку. Они достаточно умны, чтобы определить, что с вами не так, и достаточно искусны, чтобы это исправить. Тела слэшеров уже кишат крошечными бессмертными машинами. Им даже не нужен УВ, поскольку с ними никогда ничего не происходит неправильно.
— Разве вы не можете быть такими же?
— Мы могли бы, если бы захотели. Но давным-давно произошло нечто плохое, что убедило нас в том, что слэшеры были неправы или, по крайней мере, безрассудны, так искренне принимая эту технологию. Это было не просто..., — а затем она сказала что-то, что прозвучало тревожно близко к "банановой технологии", но Флойд предположил — надеялся, ради сохранения своего рассудка, — что ослышался.
— Не только это, — продолжила она. — Но и виртуальная реальность, радикальная генная инженерия, изменение формы нервной системы и цифровое манипулирование данными. Мы отвергли все это. Мы даже создали квазигосударственную организацию высокого уровня — Пороговый комитет — чтобы не допустить случайной разработки какой-либо из этих смертоносных игрушек. Мы хотели оставаться на острие, на пороге, но так и не переступать его до конца. Слэшеры называют нас трешерами. Это задумано как оскорбление, но мы вполне счастливы применить его к самим себе.
— Эта плохая вещь, которая произошла, — сказал Флойд. — Что это было?
— Мы уничтожили Землю, — сказала Оже. — Дело в том, Флойд, что это не должно было случиться так, как случилось. Если бы мы позволили вашему миру двигаться вперед во времени из настоящего, возможно, мы бы никогда не столкнулись с тем, что произошло в две тысячи семьдесят седьмом... и сейчас все было бы по-другому. Не обязательно лучше, но по-другому.
— Я тебя не понимаю.
— У нас с тобой разная история, Флойд. После тысяча девятьсот сорокового между нашими мирами не осталось ничего общего.
— Что значит тысяча девятьсот сороковой?
— Это был год, когда Германия попыталась вторгнуться во Францию. В вашей временной шкале силы вторжения застряли в Арденнах, став легкой добычей, ожидающей, когда самолеты союзников втопчут их в грязь. Война закончилась к концу года.
— А в твоей временной шкале?
— Вторжение имело ошеломляющий успех. К концу сорок первого года в Европе и Северной Африке оставалось очень мало мест, которые немецкая армия не оккупировала. К концу тысяча девятьсот сорок первого года японцы объединили силы с нацистами. Они предприняли внезапную атаку на Америку, превратив все это в глобальный конфликт. Это была механизированная война в масштабах, которых мир никогда прежде не видел. Это то, что мы называем Второй мировой войной.
— Ты не говоришь.
— Это продолжалось до тысяча девятьсот сорок пятого. Союзники победили, но немалой ценой. К тому времени, когда война закончилась, мир стал совершенно другим местом. Мы выпустили слишком много джиннов из слишком большого количества бутылок.
— Например?
— Я даже не знаю, с чего начать, — сказала Оже. — Немцы разработали высотные ракеты для бомбардировки Лондона. Через пару десятилетий та же технология отправила людей на Луну. Американцы разработали атомные бомбы, которые были использованы для того, чтобы сравнять с землей японские города одним ударом. За какие-то два десятилетия эти бомбы стали достаточно мощными, чтобы многократно уничтожить человечество за меньшее время, чем требуется вам, чтобы приготовить завтрак. Потом появились компьютеры. Ты видел машины "Энигма". Они сыграли значительную роль в криптографии военного времени. Но союзники построили более крупные и быстрые машины для взлома сообщений "Энигмы". Эти машины заполняли целые комнаты и потребляли достаточно энергии, чтобы осветить офисный блок. Но они становились все меньше и быстрее: намного меньше и намного быстрее. Они съежились до такой степени, что их едва можно было разглядеть. Вентили превратились в транзисторы, транзисторы стали интегральными схемами, интегральные схемы стали микропроцессорами, а микропроцессоры стали квантово-оптическими процессорами... и все равно это развивалось как снежный ком. В течение нескольких десятилетий не было ни одного аспекта жизни, которого не коснулись бы компьютеры. Они были повсюду, настолько вездесущие, что мы их почти перестали замечать. Они были в наших домах, в наших животных, в наших деньгах, даже в наших телах. И даже это было только началом. Потому что к началу нового века некоторые люди не довольствовались просто наличием очень маленьких машин, которые могли бы очень быстро обрабатывать большое количество данных. Им нужны были очень маленькие машины, которые могли бы обрабатывать саму материю: перемещать ее, организовывать и реорганизовывать в микроскопическом масштабе.
— Почему у меня такое впечатление, что это не обязательно было хорошо? — спросил Флойд.
— Потому что это было не так. О, идея была здравой, и крошечные машины принесли много пользы во многих областях человеческой жизни. УВ был на хорошей стороне уравнения. Проблема в том, что когда вы имеете дело с тем, что, по сути, является новой формой жизни, просто нет места совершать слишком много ошибок.
— И человеческая природа такова, какова она есть... — сказал Флойд.
— Это было в конце июля две тысячи семьдесят седьмого, — сказала Оже. — Последние пару лет мы были заняты выпуском крошечных машин в окружающую среду в попытке исправить климат. Планета нагревалась более ста лет, пока мы выбрасывали дерьмо в атмосферу. Океаны были загрязнены. Уровень моря повышался, затопляя прибрежные города. Были жуткие штормы. В некоторых местах стало холоднее. В некоторых местах стало еще жарче. Некоторые места просто стали... странными. Действительно странными. И вот тогда какой-то коалиции придурков пришла в голову идея, что мы должны попробовать внедрить немного разума в систему погоды. Они называли это "умной погодой".
— Умная погода, — повторил Флойд, недоверчиво качая головой.
— "Большая глупая идея" была бы ближе к истине. Это должно было решить все наши проблемы. Погоду мы могли включать и выключать, погодой мы могли командовать. Мы засеяли океаны и верхние слои атмосферы крошечными плавающими аппаратами: невидимыми глазу, безвредными для людей. Их немыслимое количество, они самовоспроизводятся, самоизменяются, самокоординируются. Они отражали излучение здесь, поглощали его там. Охладил это место, согрел то. Заставил облака распускаться и расходиться геометрическими узорами, как на картине Дали. Заставил глубоководные океанские течения изгибаться под прямым углом и проходить друг сквозь друга, как пробки в час пик. Они даже зарабатывали на этом деньги, рисуя фитопланктоном корпоративные логотипы шириной в тысячу километров по всему Тихому океану. Они могли бы организовать местное оформление в цветах заката, если смотреть с вашего частного острова. Сегодня вечером немного больше зелени, сэр? Вообще никаких проблем. И вы знаете, какое-то время это действительно работало. Климат стабилизировался и начал постепенно возвращаться к условиям, существовавшим до две тысячи пятидесятого. Ледяные шапки снова начали расти. Пустыни начали отступать. Горячие точки начали остывать. Люди начали возвращаться в города, которые они покинули двадцать лет назад.
— Можешь называть меня фаталистом, — сказал Флойд, — но я чувствую, как надвигается "но".
— Это никогда не сработало бы. В конце две тысячи семьдесят шестого появились слухи — неподтвержденные сообщения — о том, что некоторые погодные условия отказываются выполнять приказы. События, связанные с циркуляцией океана, никто не мог отключить. Облака, которые не рассеются, что бы ты с ними ни делал. Стойкий непристойный символ у берегов Бискайского залива, который пришлось стирать аэрографом с каждого спутникового снимка. Было ясно — хотя никто этого и не признавал, — что некоторые машины зашли слишком далеко в развитии. Они были больше заинтересованы в собственном самосохранении, чем в последовательном выполнении команд "завершение работы" и "демонтаж". Итак, знаешь, что коалиция придурков сделала на бис?
— Уверен, что ты сейчас мне расскажешь.
— Они придумали несколько еще более умных машин и сказали, что разберутся с первой волной. И поэтому им было дано разрешение также вводить их в окружающую среду. Беда в том, что они только усугубили ситуацию. Они сказали, что у него проблемы с прорезыванием зубов. Тем временем вышедшие из-под контроля погодные явления с каждым часом становились все более причудливыми, гораздо хуже всего, с чем нам приходилось сталкиваться раньше. Теперь это была механизированная погода. К середине две тысячи семьдесят седьмого они задействовали восемь уровней технологий, но ситуация не улучшилась. Но затем появился обнадеживающий знак: в начале июля того же года непристойный символ рассеялся. Все были очень взволнованы, говоря, что ситуация меняется и машины начали возвращаться под контроль человека. Все испустили один огромный коллективный вздох облегчения.
— Что, как я понимаю, было преждевременно.
— Цветение фитопланктона, составляющее непристойный символ, исчезло по простой причине: машины съели планктон. Они начали использовать живые организмы для подпитки самих себя. Это противоречило самым фундаментальным принципам, заложенным в их программу — они не должны были причинять вред живым существам, — но все же они это сделали. И все стало намного хуже, очень быстро. После планктона они чертовски быстро проложили себе путь вверх по морской пищевой цепочке. К середине июля во всем Атлантическом океане мало что осталось живого, одни машины. К двадцатому числу того месяца машины начали атаковать наземные организмы. В течение нескольких дней одаренные ребята все еще думали, что смогут держать ситуацию под контролем. У них были небольшие успехи, но их было недостаточно, чтобы что-то изменить. Двадцать седьмого числа машины переварили человечество. Все произошло очень быстро. Так быстро, что это было почти забавно. Это было похоже на "Черную смерть" режиссера Бастера Китона. К двадцать восьмому, за исключением нескольких экстремофильных организмов, погребенных глубоко под землей, на Земле не осталось ни одного живого существа.
— Но кто-то же должен был выжить, — сказал Флойд, — иначе тебя бы здесь не было, чтобы рассказать мне все это.
— Некоторым людям это удалось, — сказала Оже. — Это были те, кто уже покинул поверхность Земли, переселившись в космические места обитания и колонии. Примитивные, ветхие предприятия, едва самодостаточные, но достаточные для того, чтобы поддерживать их жизнь, пока они справлялись с потерей Земли и ошеломляющей психической травмой от того, что произошло. Примерно тогда мы разделились на две политические группировки. Мои люди, трешеры, сказали, что нельзя допустить, чтобы подобное повторилось, и именно поэтому мы изначально отказались от нанотехнологий, которые привели к разработке машин — и многого другого. С другой стороны, слэшеры думали, что ущерб уже нанесен и что нет смысла ограничивать себя из какого-то ошибочного чувства раскаяния.
Флойд несколько секунд молчал, пытаясь осмыслить все, что сказала ему Оже. — Но ты же говорила мне, что ты из двадцать третьего века, как бы там ни было, — наконец сказал он. — Если все это произошло в середине двадцать первого века, то, конечно, ты еще много чего не рассказала мне в истории.
— Этому двести лет, — сказала Оже, — но я избавлю тебя от подробностей. На самом деле, произошло не так уж много. Те же политические группировки все еще существуют. Мы контролируем доступ на Землю, а слэшеры контролируют доступ к остальной галактике. Большую часть времени все было достаточно мирно.
— Большую часть времени?
— У нас была пара небольших... разногласий. Слэшеры продолжают пытаться восстановить Землю, с нашего согласия или без него. Пока что они только усугубляли ситуацию. Сейчас там, внизу, целая экология машин. В последний раз, когда они пытались это сделать — двадцать три года назад, — у нас закончилась небольшая война за права доступа. Получилось грязно — по-настоящему грязно, — но потом мы все уладили. Это просто позор из-за того, что случилось с Марсом.
— Приятно видеть, что войны не вышли из моды, — сказал Флойд.
Оже печально кивнула. — Но в последние несколько месяцев все снова пошло наперекосяк. Вот почему я была не в восторге, обнаружив присутствие слэшеров в вашем Париже. Это говорит мне о том, что они что-то замышляют, и это заставляет меня беспокоиться. Я не могу отделаться от мысли, что это, должно быть, плохие новости.
