Саша тем временем снова подбирает свою пилу. Фонарик опять в люке.
— Ну, что там у вас — кричит из-под БТР Вовка.
— Неясно. Обстреляли — были попадания. Но смотреть все равно надо, Володя. Глянь еще раз, аккуратно.
Вовка сторожко лезет к лобовым стеклам.
Прикладывается.
— А завоняло ацетоном — замечает он со своего наблюдательного пункта.
— Это-то и сами чуем. Ты что там видишь?
— Лежит какая-то туша на командирском кресле. Большая!
— На что похожа?
— Да хрен ее знает. Саша, доверни пилу градусов на тридцать! Не так, наоборот!
— Что наблюдаешь?
— Еще доверни! Ниже! Стоп! Вот так держи!
— Не томи! Что там?
— Тетеха толстенная! Мертвая! Башка разбита в хлам. Зараза, она же всю сидушку изгадит!
— Еще что?
— Не пойму. Но вроде как больше там никого.
— Саша, дай-ка доворот — посвети в глубину.
— Чисто! Она одна тут была!
Дальше возникает небольшая заминка. Подхожу ближе, слышу как опер говорит Николаичу:
— Эх, жаль риального патсана потеряли. Так бы он тут был к месту!
И слышу, как в ответ Старшой заявляет:
— Так я и пустил бы эту тупую обезьяну к пулеметам!
Понимаю, что кому — то надо лезть внутрь. Ясно, что это не очень охота делать, но придется.
Лезет сам Николаич. Через минуту из недр БТР гулко раздается:
— Там, наверху! Разблокируйте люки!
Вовка отгоняет на пару метров УАЗ, Семен Семеныч пыхтя, выдергивает лопату.
Люки один за другим начинают распахиваться.
— Доктор, давайте сюда с камерой!
Иду, прикидывая, что надо делать, чтоб снимать в темном салоне.
Внутри не так уж и темно, серый пасмурный денек дает достаточно света, чтобы через открытые люки сделать хоть и темноватую, но внятную съемку. Воняет около машины изрядно — и ацетоном и мертвечиной и особым запахом подгнившей крови...
Я никогда раньше не заглядывал внутрь бронетехники и разобраться сразу в скопище всяких прибамбасов достаточно трудно. Почему-то сразу заметны какие-то коричневатые мешки — один свисает сверху — из башенки, да еще такой же — на спинке водительского сидения. Понимаю, что оно водительское потому, что там автомобильный руль и приборная доска.
Зато глаз ухватывает то, что мне привычнее видеть — размашистые потеки бурой засохшей уже несколько дней тому назад крови на покрашенных белой краской стенках, рваный мужской полуботинок, драные цветастые тряпки в подсохшем кровавом киселе, покрываюшем пол БТР (Николаич как раз тоскливо смотрит на подошву своего берца, только что выдернутую их этого киселя с ясно слышимым хлюпом.), какие-то ярко-белые осколки костей, и конечно же — здоровенную желтовато — синюшную тушу впереди — там где сидения водителя и командира.
— Погодите сюда пока лезть! Ботинки поберегите!
— А что делать?
— В УАЗе стопка полиэтиленовых пакетов из "Зеленой страны". Наденьте поверх!
А, точно как эрзац-бахилы.
— Дима, тащи веревку! Потолще! Доктор — несколько мешков сюда и камеру отдайте кому — нибудь. Саша, умеешь снимать?
— Умею, чего тут хитрого.
— Возьми камеру и продолжай съемку!
— Для чего мешки?
— Покойницу выволакивать будем. А мешки — чтоб с головы не текло на сидушки, когда потянем.
Понятно. Хотя по габаритам покойная килограмм на двести тянет, не меньше. Ну да УАЗом дернуть — лишь бы в люк бортовой пролезла. Если не пролезет — будет хуже, ну да в БТР и так уже все загажено.
Шурша своими бахилами аккуратно лезу вперед. Да, голову раскроили залпом изрядно. Хорошо догадался перчатки хозяйственные натянуть, теперь стараясь не слишком измазаться, подбираю в пакет перепутанные лоскуты кожи, куски костей и мышц в пакет.
Мозговой череп, разнесенный почти вдрызг — и впрямь втрое, если не больше уступает могучим челюстям. Челюсти в пакет запихнуть удается с трудом. Зубки мелкие, треугольные, очень непривычные на вид. И их действительно очень много.
Вот поэтому и груша получилась. Вижу свисающее вбок маленькое, явно женское ухо с сережкой. Если бы этот упокоенный кадавр улыбнулся — то улыбнулся так широко, что мочки ушей в рот попали с серьгами вместе...
— Готово! Замотал голову!
— Принимай веревку! За щиколотку возьми!
Легко сказать — щиколотку-то сразу и не найдешь — стопа изменилась весьма сильно и стала похожа на собачью.
— Погодите, я сам узел завяжу. (Николаич возмущенно пыхтит, распуская мой дурацкий бантик и завязывая узел какого-то хитрого типа, что в грубых перчатках из черной резины делать непросто.)
Конец веревки там снаружи уже привязали к УАЗу.
— Володя! Давай помалу! Доктор — сдвиньте в сторону сиденье стрелка — тыкает пальцем Старшой на приделанное к штанге из башенки простенькое металлическое креслице.
Складчатая рыхлая туша, похожая чем-то на моржовую, но раскрашенная в мерзкие цвета разложения с черноватым сетчатым венозным рисунком медленно скользит к выходу, сгребая собой с пола кровяное желе.
— Я, конечно, извиняюсь — но оно стоит того? — спрашиваю Николаича — Вонища же здесь будет невиданная? Как бы мы машину не мыли, все равно вонять будет, а летом — ЕБЖ, как говорит наш сапер — тем более.
— Вонищу потерпим. Летом тем более вонять будет везде. А новенький БТР с бортовым оружием и полным боекомплектом сейчас бесценен. Ничего, помоем. Он нам не на блядки ездить нужен.
— Ясно. Просто у меня приятель купил, было дело по дешевке джип, в котором четыре рыбака угорели — ну и просидели внутри с декабря по май. Так даже полная смена всего нежелезного ничерта не дала. Стальной остов — и тот шмонил нестерпимо.И мытье тоже ничего не дало.
— Я в курсе. Но повторюсь — потерпим. Зато эту броню винтовочная пуля не берет. И пройдет этот агрегат везде... И проплывет. Что еще лучше. Семен Семеныч, лопату давайте!
Морф таки застревает боками в проеме. Действуя лопатой, как рычагом, Семен Семеныч вместе с Вовкой потихоньку — полегоньку, но выдергивают труп из БТР. После этого УАЗ оттаскивает тело в сторону метров на тридцать. Мне приходится идти к нему, пока Саша снимает что это мы такое упокоили. Остается отснять челюсти — рву мешки на голове кадавра, прутиком приподнимаю то, что было губами.
Все, вроде бы дело закончено. Можно ехать.
— А ты заметил, что на этой зувемби были стринги? — спрашивает меня Саша.
А ведь и точно — грязный шнурок и треугольнички пропитанной кровью ткани — точно, стринги. Больше на теле нет никакой одежи.
— И смотри-ка — она коленками назад — как Семен Семеныч про кузнечиков пел.
— Это не коленка. Коленка — вон, выше. Это у нее так ступни изменились. Наше крутое счастье, что она разожралась в замкнутом объеме и ее габариты ей не дали из люка выбраться. Она кинулась — и плечами застряла. А если бы проскочила и плечами — застряла бы брюхом — в животе она тоже плечиста.
— А давно она обратилась?
— Судя по гнилостным изменениям — дней четыре — шесть назад.
— И почему делаешь такой вывод?
— Потемнение поверхностных вен, видишь — похожи на веточки черного цвета, просвечивают через кожу. Ткани приобрели зеленоватый оттенок, отчетливо наблюдается их вздутие, особенно лица, груди у нее тоже вздулись. А живот — еще нет. Так что минимум — дня три, максимум — дней шесть уже. Учитывая холодную погоду — скорее дней шесть.
— Вы там закончили?
— Закончили.
— Тогда поехали!
За руль свежеполученного бронника садится Володька — ездил он на таких. Люки он не закрывает. Николаич хочет возразить, но воздерживается. "Найденыш" становится за первым УАЗом — и мы трогаемся дальше.
Семен Семеныч вертит подозрительно носом — хоть я и оставил перчатки и бахилы в поле, пахнет от нас с Сашей ощутимо.
— Что, одежку выкидывать придется — спрашиваю нашего драйвера.
— Ерунда, выветрится все отлично. А не выветрится — так закопаем.
— Не по чину — одежу-то хоронить — выкинем где по дороге и все.
— Не хоронить — просто закопать на пару дней. Земля отлично запах берет на себя.
— Это вы откуда знаете?
— Бабушка рассказывала. Во время войны носить-то нечего было. Так у них один инвалид что делал — как фронт от деревни ушел, так он одежку с мертвецов собирал, обувь тоже — детишки одежку и обувку с покойников снятые прикапывали, бабы потом стирали — сушили и это продавали на станции, сами-то не носили, а на той же станции покупали себе одежку.
— Так наверное и покупали тоже с мертвяков?
— Может и так. Но когда сам не видал — так и ничего.
— А почему инвалид одежку собирал?
— Он с фронта пришел — а там сапером был. Кроме него по лесам там шляться дурных не было — пацаны сунулись пару раз — так кишки на деревьях оказались — фронт-то через деревню туда обратно несколько раз катался, все вокруг в минах было. И ставились мины не на несмышленых пацанов, а на грамотных мужиков, так что пацанята вляпывались только так...
— А с инвалидом что потом было?
— Умер лет через пять. Он же не просто так инвалидом стал — его ж порвало железом страшно. Руки — ноги вроде и остались, а весь ливер дырявый. После войны таких калек много было, так они лет десять самое большее жили. Всей деревней хоронили — если б не он нищета была бы дикая. А он и не только одежду таскал, после войны в лесу много добра было.
— Ясненько.
— А что там в БТР то случилось?
— Черт его знает. Только, похоже, что водитель из машины все же выскочил — и мотор заглушил — иначе хрен бы мы на ней сегодня поехали. А так и соляра есть и аккумулятор живой. Начнем чистить — понятно будет. Но одно понятно, что кости этот морф своими челюстями дробил влегкую — причем и такие как бедренная. Так что челюсти-то не слабее, чем у гиены, а то и посильнее будут.
— Мда. Обратно повезло.
— А что там сзади, Семен Семеныч — никаких сидений не было. Где же десант — то сидит?
— Что, такие сплошные полати что ли были?
— Ага. Не сиденья.
— Так это сиденья, только разложенные в спальные места. В БТР и спать можно. Сиденья разложил — и дрыхни.
— Значит, лежачих везли?
— Скорее всего.
Тащимся по лесу — деревья с обеих сторон дороги. Спрашиваю Сашу — сообщили ли в Кронштадт, что везем еще кучу больных и раненых? Оказывается — да, уже успели. Жмурюсь, представляя глубокую благодарность за такой мой ответ на приглашение.
Неожиданно над дорогой довольно низко пролетает маленький, словно игрушечный самолет.
— Кронштадтский?
— Нет, тут оба аэродрома удержали — и Левашево и Горская.
— Лихо!
— Да ничего особенно лихого — какие — никакие, а вооруженные силы тут были — а вот населения мало. Рота в масштабе такого города как Питер — не величина. А вот для Левашово — вполне себе сила. Пустынных мест тут много. Мы вот только что проехали мимо Северного кладбища — так по нынешним временам самое спокойное место — а с другой стороны — не менее здоровенная Северная свалка. Неоткуда тут толпам зомби браться.
— Ну и соседство!
— Так и на юге ровно то же самое — и кладбище и свалка рядом — через дорогу буквально.
Жужжит "Длинное ухо". Старшой просит принять влево и собраться тем, кто находился рядом с бронетранспортером и стрелял по морфу. Останавливаемся, вылезаем. Николаич настоятельно рекомендует всем, принимавшим участие в охоте на морфа воздержаться по прибытии в Кронштадт от рассказов, что морф просто и банально не мог выбраться из своей консервной банки. Стоит рассказывать как и было — отлично скоординированная система взаимодействия и высокая боеготовность остановили атаку морфа в самом начале. И точка. Можем продолжать движение. Залезаем в машины, трогаемся.
Ну, это понятно. В итоге команда отбила броневик в честном бою с нехилых размеров и кондиций морфом. Двести кило с зубами ( а возможно и побольше) — это и в Африке двести кило с зубами.
— Жук у вас Старшой — ухмыляется Семен Семеныч.
— Не без этого — соглашается Саша. — А что вы за песню хотели исполнить?
— Про Отелло?
— Ага.
— Что ж — извольте, да не завянут ваши ухи:
Отелло, мавp венецианский
Один домишко посещал.
Шекспиp узнал про это дело
И водевильчик написал.
Девчонку звали Дездемона,
Лицом — как полная луна.
Hа генеpальские погоны
Видать позаpилась она.
Он часто вел с ней pазговоpы,
Бедняжка-мать лишилась сна.
Он ей сулил златые гоpы
И pеки, полные вина.
Она сказала pаз стыдливо,
И это было ей к лицу.
— "Hе поступай неспpаведливо,
Скажи всю пpавду ты отцу."
Папаша — дож венецианский
Любил как следует пожpать.
Любил папаша сыp голландский
Московской водкой запивать.
Любил пропеть pоманс цыганский —
И компанейский паpень был,
Однако дож венецианский
Ужасно мавpов не любил.
А не любил он их за дело —
Ведь мавp на дьявола похож.
И пpедложение Отелло
Ему как в сеpдце остpый нож.
Был у Отелло подчиненный,
По кличке Яшка-лейтенант.
Ужасный мавров ненавистник
К тому же плут и интpигант.
У Дездемоны спер платок он.
А мавр, конечно, жаден был
Не говоря дурного слова
Жену он тут же пpидушил.
Вот то-то, девки молодые,
Смотpите дальше носа вы
И никому не довеpяйте
Свои платочки носовы.
— Бис. Браво, бис — вежливо говорит Саша и тихо хлопает в ладоши. Присоединяюсь.
— Вот если Валерка оклемается — мы вам еще споем дуэтом. Как, Доктор, есть у Валерки такой шанс?
— Возможно. Недалеко ходить — Кутузову в голову дважды пули попадали — и вполне себе выжил и ума не растерял. А вы бы нам в команде здорово пригодились.
— Я понимаю. Но тут такое дело...
— Мы помним — отвечает Саша. — Пока — "раб лампы".
— Вот именно. Вот байку мне одессит — дальнобойщик рассказал:
По длинной, дикой, утомительной дороге шел человек с собакой.
Шел он себе шел, устал, собака тоже устала.
Вдруг перед ним — оазис! Прекрасные ворота, за оградой дворец, музыка, цветы, журчание ручья, словом, отдых.
— Что это такое? — спросил путешественник у привратника.
— Это рай, ты уже умер, и теперь можешь войти и отдохнуть по-настоящему.
— А есть там вода?
— Сколько угодно: чистые фонтаны, прохладные бассейны...
— А поесть дадут?
— Все, что захочешь.
-Но со мной собака.
-Сожалею, с собаками нельзя. Ее придется оставить здесь, за воротами.
И тогда путешественник пошел мимо.
Через некоторое время дорога привела его на ферму. У ворот тоже сидел привратник.
— Я хочу пить — попросил путешественник.
— Заходи, во дворе есть колодец
— А моя собака?
— Возле колодца увидишь поилку.
— А поесть?
— Могу угостить тебя ужином.
— А собаке?
— Найдется косточка.
— А что это за место?
— Это рай.
— Как так? Привратник у дворца неподалеку сказал мне, что рай — там.
— Врет он все. Там ад.
— Как же вы, в раю, это терпите?
— Это нам очень полезно. До рая доходят только те, кто не бросает своих друзей.
Некоторое время перевариваем. Наконец Саша спрашивает:
