— В любом случае у нас недостаточно доказательств, чтобы принять решение, — сказал Рикассо, — так что пока мы можем быть непредвзяты. Но давай внесем ясность в одну вещь. Это Копье зовет Нимчу домой, а не Трясина. Трясина может быть именно тем, что нужно тектоманткам, чтобы привести все в порядок. Чтобы залечить рану на лице мира, которую насквозь прожгло Око Божье.
— И что бы тогда произошло?
— Что-то такое, чего у нас было не так уж много за последние пять тысяч лет, — сказал Рикассо. — История.
Пока они разговаривали, воздушный шар продолжал терять высоту. Впереди, на пересечении нескольких бледных, изъеденных непогодой дорог, виднелась группа белых зданий вокруг центрального сооружения в форме купола. Белоснежный купол был испещрен черными трещинами. Судя по размерам окон в окружающих зданиях, высота его вершины составляла, должно быть, пятнадцать или двадцать этажей. При других обстоятельствах это было бы впечатляюще, но сегодня это выглядело просто как акт жалкой неуспеваемости.
— Постарайся не приземлиться на это, — сказал Кильон.
С ужасающей неизбежностью ветры приложили все усилия, чтобы именно это и произошло. Рикассо пытался быстрее сбросить высоту, но термические потоки продолжали поддерживать их. Капсула уже опустилась ниже вершины купола и теперь скользила примерно на той же высоте, что и самые высокие здания. Когда столкновение стало казаться неизбежным, Рикассо отказался от своих попыток снизить слишком большую высоту и вместо этого сбросил балласт, снова включив горелку. Тяжеловесный воздушный шар и его груз начали подниматься вверх. Они пролетели над крышами самых дальних зданий, ударились о стену и подпрыгнули еще выше. Здания поднимались ступенями, становясь тем выше, чем ближе они были к краю купола.
— Когда я сказал избегать приземления на это...
— Я знаю, — сказал Рикассо. — Ты имел в виду "избегать" в более общепринятом смысле.
Они не собирались огибать купол, это было очевидно. Но что же было худшим из того, что могло случиться? Кильон задумался. Они все еще были в воздухе, все еще годились для полетов. Даже если бы они врезались в стену купола, ветер мог бы только поднять их в зенит, и тогда они снова были бы свободны.
— Думаю, с нами все будет в порядке, — сказал Кильон. — Если мы только сможем избежать столкновения с одной из этих...
— Трещин, — закончил за него Рикассо. — Вроде той, к которой мы, судя по всему, прямо направляемся?
Трещина, о которой идет речь, проходила почти от вершины купола до того места, где она соединялась с самым высоким из окружающих зданий. У основания она была шире, чем вверху. Как раз достаточно широкой, по расчетам Кильона, чтобы капсула могла пройти насквозь. Но нет, он чувствовал себя вполне уверенно, из-за воздушного шара, на котором висела капсула.
Они прошли между разорванными стенками купола, капсула двигалась так же быстро, как и всегда. Затем она замедлилась, гораздо более резко, чем обычно было положено воздушным шарам, и остановилась. Капсула скрипела и раскачивалась в мрачном полумраке внутренней части купола. Наклонные окна мешали Кильону смотреть вверх, но ему не нужны были глаза, чтобы понять, что воздушный шар застрял в щели.
Капсула дернулась вниз и остановилась. У обоих мужчин перехватило дыхание. Они все еще находились далеко над полом купола, который, как они предполагали, находился на том же уровне, что и окружающая местность. Предположительно, капсула могла пережить такое падение; было сомнительно, что его переживут Рикассо и Кильон.
— Куртэйна быстро доберется сюда, — сказал Рикассо, подрывая обнадеживающую направленность своего заявления отчаянной улыбкой, ищущей подтверждения. — Можно только представить.
Капсула снова дернулась вниз. Воздушный шар, который был открыт снизу, к этому времени уже должен был полностью сдуться. Они просто висели на зацепившейся ткани примерно на дюжину этажей выше.
— По крайней мере, мы разгадали тайну Копья, — сказал Кильон. Что-то порвалось. Капсула упала. Кильон рефлекторно вцепился в спинку сиденья и закрыл глаза.
Капсула приземлилась. Она с хрустом упала на что-то обнадеживающе твердое, затем слегка накренилась набок. Все падение, должно быть, заняло не более полсекунды.
— Как я уже говорил... — Кильон отпустил подлокотники сиденья, придя к удивленному выводу, что он не только жив, но и не обязательно находится перед лицом неминуемой смерти. — Как ты думаешь, где мы находимся?
— Давай выйдем и посмотрим, — сказал Рикассо.
Он выровнял давление, прежде чем привести в действие дверной механизм. Дверь распахнулась и с грохотом врезалась в щебень. Кильон и Рикассо выбрались наружу, щурясь от пыли. Купол парил в воздухе, пригвожденный к месту косыми солнечными лучами, пробивающимися сквозь многочисленные трещины. Капсула остановилась на каменистом склоне, возможно, это были раскрошившиеся остатки той части купола, которая обрушилась, образовав трещину в том месте, где застрял воздушный шар. Она сформировала крутой, но проходимый пандус, спускавшийся до самого пола и занимавший примерно треть его площади.
— Куртэйна нас увидит?
— Она наверняка видела, куда мы направлялись, — сказал Рикассо, — и часть воздушного шара все еще торчит из трещины. Она найдет нас, не беспокойся об этом.
Они отправились вниз по пандусу, с большой осторожностью выбирая путь, иногда спотыкаясь, помогая друг другу спускаться по самым крутым и рыхлым участкам. Все это время внимание Кильона не отрывалось от предмета, лежащего на полу. Это был сам по себе малый купол, стеклянная полусфера, частично прикрытая с одной стороны обломками. Пыль покрыла его почти до непрозрачности, но — как и Рикассо, который был не менее зациклен — он мог видеть предметы внутри стекла.
— Я хотел тебя кое о чем спросить, — сказал Кильон, — пока меня не отвлек символ звезды и все эти разговоры о тектомантках, гильдиях и истории.
Рикассо потерял равновесие, но восстановил его, взмахнув руками. — Спрашивай, доктор.
— Я вспомнил, что сказал мне Гэмбисон о сотовой сетке, которая, казалось, имела какое-то отношение к зонам, и о том, как мы собирались поговорить о твоей игровой доске, той, на которой черные фигуры. Когда ты упомянул о Трясине и о том, что мы этого не понимали...
— Мм. — Рикассо отошел на несколько шагов. — Это сложно объяснить.
— Не мог бы ты хотя бы попробовать, пока кто-нибудь из нас не свернул себе шею?
— Все дело в зонах, доктор, в этом отношении ты прав. О самой их природе. Видишь ли, для меня это было чем-то вроде головоломки. Я пытался разобраться, что именно они собой представляют, вместо того, чтобы просто принимать их как особенность мира, вроде продолжительности года или расстояния до горизонта. Одно дело пытаться разработать лекарство, которое помогло бы нам лучше переносить их, но это на самом деле не раскрывает сути дела, не так ли?
— Я не знал, что здесь есть загвоздка. Зоны есть зоны. Они существуют. Мы должны жить с ними. Что еще нужно для этого, кроме этого?
— На практическом уровне — очень мало. И все же, не лучше ли было бы понять их, если бы был хоть малейший шанс на это? По крайней мере, тогда мы бы знали, какие у нас есть варианты.
Кильона это все еще не убедило, но он все равно решил поддакнуть Рикассо. — Итак, расскажи мне об этой теории.
— Мы уже говорили о том, что что-то пошло не так, что-то, из-за чего тектомантки вышли в мир. Я думаю, что зоны — это видимое проявление довольно глубокой неправильности, неправильности, которая поражает саму основу реальности. — Рикассо многозначительно помолчал. — Я намеренно использую термин "основа и уток", доктор. Представь, если хочешь, кусок ткани, состоящий из нитей, идущих вверх и вниз и слева направо. Это ваша базовая ячеистая сетка: узор из повторяющихся элементов. В таком случае, квадраты, хотя это и не обязательно должно быть так. Дело в том, что существует единый паттерн, повторяющаяся структура.
— Как на твоей игровой доске.
— Совершенно верно, доктор. Теперь предположим, что есть фигуры, закрывающие некоторые квадраты и оставляющие другие незакрытыми. Реальность, которую мы с вами переживаем, — утверждаю я, — во всей своей абсолютной полноте зависит от точного расположения этих фрагментов. Все, что мы делаем — все, что с нами происходит, от тока крови в наших телах до мельчайшей электрической вспышки в наших головах — связано с определенным, меняющимся рисунком на этой игровой доске.
— Мы состоим из атомов, — сказал Кильон. — Это все, что я знаю.
— Совершенно верно, доктор. Игровое поле также содержит полное описание материи в атомном масштабе. На самом деле все гораздо глубже, вплоть до часового механизма внутри атомов. Но вот что удивительно. — Рикассо выбил камень у себя из-под ног. — Это не бесконечно тонкая сетка. Рано или поздно вы достигнете конечного разрешения сетки: предельного размера квадратов. У вас не может быть двух фигур в одной ячейке, и фигура не должна лежать между двумя ячейками. Что не вызывает у нас особого беспокойства, поскольку это то, с чем мы эволюционировали. Существует скрытая структура, которая, кажется, простирается дальше квадратов, но на самом деле это всего лишь иллюзия, как крошечное изображение в выпуклом зеркале. То, с чем мы здесь имеем дело, действительно является базовым слоем реальности.
— Интригующе. Пожалуйста, продолжай.
— Я думаю, что-то пошло не так с игровой доской. Раньше ячеистая сетка была одинаковой, куда бы вы ни посмотрели: это были просто игровые фигуры, которые перемещались по кругу. Но не сейчас. Ни разу с тех пор, как вспыхнули зоны. — Рикассо остановился, чтобы успокоиться, когда ромбовидный кусок щебня накренился у него под ногами. — Начнем с того, что сетка стала прерывистой. Между разными ее частями есть разрывы, трещины. Это границы зоны. Мы бы вряд ли заметили их, если бы все зоны внутри были одинаковыми, но это не так. Они больше не совпадают, потому что сетки стали разного размера по обе стороны границы.
Кильон вспомнил игровую доску и несоответствие, которое он заметил между двумя ее половинками.
— Что могло привести к тому, что решетки оказались в таком состоянии?
— Можно только строить предположения. Мне кажется вероятным — вероятным, но не уверенно, — что существует какой-то скрытый параметр, переменная, которая управляет грубостью сетки внутри каждого зонального деления. Когда-то он, должно быть, был везде установлен на одно и то же значение, как огромная коллекция стрелок гироскопа, все они направлены в одном направлении. Затем произошло вторжение — Трясина прорвалась в наш мир, Око Божье просияло, если хочешь, и все пошло прахом. Стрелки гироскопа вращались случайным образом, прежде чем заклиниться при определенных настройках, каждая из которых приводила к фиксации определенной зоны с определенным предельным разрешением. И это то, с чем мы сейчас столкнулись: мир, состоящий из разных игровых досок, склеенных по краям. Доски могут сжиматься и растекаться друг по другу, но они не могут полностью исчезнуть.
Щебень рассыпался под ногами Кильона. По прибытии капсула подняла в воздух огромное количество пыли, и теперь каждый шаг увеличивал серую завесу. Он кашлянул и прочистил горло. — Это всего лишь теория. Но я все еще не понимаю, как это соотносится с нашим миром.
— Рассмотрим переход через границу зоны. Мы переносимся с одной доски на другую. Если разница в размерах клеток невелика, наш организм способен приспособиться к этим изменениям. Видишь ли, мы податливы и легко приспосабливаемся — мне не нужно говорить об этом врачу. Наши атомы принимают несколько иные конфигурации, когда сетка смещается под ними, но на физиологическом уровне мы едва ли это чувствуем. Это небольшой эффект, и неврологические симптомы, связанные с незначительной перестройкой вашего мозга, легко снимаются простыми лекарствами.
— Антизоналы.
— Ты уже опередил меня, доктор.
— Хорошо. Что произойдет, когда мы перейдем обратно?
— Вы снова переназначены на более высокое разрешение. Я называю это транскрипцией. Вы приспосабливаетесь. Однако ключевым моментом является то, что всегда должна быть определенная степень потери информации. Вы не можете проехать через зону низкого разрешения — зону с низким разрешением сотовой связи — без того, чтобы что-то не потерять. Просто люди — животные, организмы — довольно искусны в поглощении потерь при транскрипции. Машины — в меньшей степени. Изменение сильно бьет по ним на атомарном уровне, потому что они жесткие, негибкие. Они зависят от того, чтобы вещи очень точно сочетались друг с другом. Ошибки распространяются вплоть до макроскопического уровня. Все, что построено с очень тонкими допусками, просто не выдержит перехода из зоны высокого состояния в зону низкого. Это все равно что передавать сложное сообщение через комнату, полную неаккуратных переводчиков. Материал выпадает. Материал неправильно интерпретируется и не выходит с другой стороны правильным образом. Если вы не будете осторожны, то в итоге получите тарабарщину. Машины ломаются, доктор. И ущерб не устраняется, когда они возвращаются в зону повышенного разрешения.
— Опять же, это хорошая теория.
— Но не более того, о чем ты думаешь. И знаешь что? Ты абсолютно прав. Это не поддается проверке. Это невозможно проверить. Это даже не то, о чем можно упоминать в приличной компании.
Кильон почувствовал желание проявить милосердие. — Давай предположим, что ты прав. Не похоже, что у кого-то есть идеи получше, не так ли?
— Ты слишком добр, доктор.
— И все же, как это произошло? Как Око Божье прорвалось сквозь него? И какое это имеет отношение к Копью? Какое это имеет отношение к тектоманткам и их гильдии?
— Уместные вопросы, все до единого. Вопросы, для ответов на которые я на редкость плохо подготовлен, по крайней мере на данном этапе.
Наконец они добрались до пола, самого по себе усыпанного щебнем и пылью, но не такого коварного, как пандус. Стеклянный купол был примерно пятидесяти спанов в поперечнике. Примечательно, что на нем не было никаких признаков повреждений, хотя на него, должно быть, падали огромные куски строения. Кильон провел рукой по стеклу, которое было странно холодным и студенистым на ощупь, а участок, который он обнажил, был чистым и без царапин, как алмаз.
— Внутри что-то есть, — сказал Рикассо, проводя рукой по лбу, чтобы заслониться от яркого света с неба. — Похоже на какую-то живописную картину или святилище. — Он сказал это на пониженной ноте, как будто ожидал чего-то более впечатляющего. — Маленькие статуэтки, вот и все.
Кильон расширил просвет, пока ему не стало лучше видно. Внутри купола был участок песчаной почвы, усеянный тут и там камнями и валунами. В середине участка, более или менее прямо под вершиной, стояло что-то вроде дома, поднятого на растопыренных сваях. Дом был угловатым и механическим, в нем было что-то от машины, но он не был похож ни на одно транспортное средство или самолет, о которых Кильон когда-либо слышал.
Статуи были еще более загадочными. Их было шесть, расположенных в разных позах вокруг центрального элемента. Они были достаточно маленькими, чтобы сойти за детей, ни одна из фигурок не поднималась выше живота Кильона. Но если они должны были быть детьми, а не пигмеями или маленькими человечками, то по их лицам этого никак нельзя было определить. Они были одеты в белые доспехи, с изогнутыми черными забралами, закрывающими их лица. Они были горбатыми, и к груди у них было прикреплено что-то похожее на аккордеоны. Их руки в перчатках казались неуместными на фоне остального. У некоторых "детей" были инструменты, которыми они ковыряли землю, в то время как другие стояли в позе, как будто смотрели вдаль, прикрывая свои безликие лица от солнца, жутковато имитируя позу Рикассо.
