В одном углу древнего помещения было установлено несколько угольных печей, и он почувствовал кислый запах капусты и рубцов. Он лениво встал, стряхнул лишайник с брюк и побрел в ту сторону. В Риме было много мест, где можно было найти еду, приготовленную на открытом воздухе. Некоторые из этих заведений под открытым небом были великолепны, и Эдмунд наслаждался вкусными обедами с салатом, рыбой-пашот, сыром и фруктами, дополненными мороженым, на котором римляне, казалось, были помешаны. Но он мог видеть, что у этих едоков капусты были более скромные кулинарные амбиции, и что несчастные люди, столпившиеся вокруг печей, были беднейшими из бедных.
Сначала он подумал, что женщины, работающие у печей, должно быть, монахини, потому что на них были простые белые одежды, расшитые пурпурными нитками. Но на них не было ни платков, ни капюшонов, и он увидел, что все они молоды, все довольно похожи, почти как сестры — и все бледные, как будто пользовались театральной косметикой.
Именно тогда он увидел Минерву.
Она была одной из служанок. Она обладала красотой, от которой у него перехватило дыхание, вот так просто. Ее лицо, маленькое и ромбовидное, было симметричным, нос прямым и аккуратным, рот полным и красным, как вишни, а глаза серыми, как окна в облачном небе. Она была похожа на своих компаньонок, но в ней сочетание черт производило ошеломляющий эффект, как идеальный расклад в карточной игре, подумал он.
Ему казалось, что он мог бы наблюдать за ней весь день, настолько он был очарован ее простой элегантностью. И когда она обошла вокруг плиты, солнечный свет случайно осветил ее одеяние сзади, и он мельком увидел ее фигуру, которая...
Кто-то обратился к нему. Вздрогнув, он пришел в себя.
Перед ним стояла одна из работниц — такая же красивая, да, не непривлекательная, но старше и с более суровым лицом. Но ее губы кривились от смеха.
Он пробормотал по-английски, запинаясь: — Простите?
Она ответила на аккуратном итальянском: — Я спросила вас, не голодны ли вы. Вас, очевидно, привлекает запах рубца.
— Я — ах. Нет. Я имею в виду, нет, спасибо. Я просто...
— Сэр, у нас здесь есть работа, — сказала она достаточно мягко. — Важная работа — жизненно важная для тех, кому мы служим. Боюсь, вы нас отвлекаете.
И он увидел, что она действительно заметила его. Она ответила на его пристальный взгляд исподлобья, нервно, но отвела глаза.
Пожилая женщина сухо сказала: — Да, она красива. Она ничего не может с собой поделать.
— Как ее зовут?
— Минерва. Но, боюсь, ее нет в меню. А теперь, если вы меня извините... — Она повернулась, бросив последний, не недобрый взгляд, и вернулась к своей работе у плиты.
Эдмунд не мог просто стоять там. Кроме того, некоторые из несчастных бедняков начали замечать его и хихикать. Он отошел в сторону, чтобы найти место, где он мог бы посидеть и понаблюдать за женщинами за работой. Возможно, позже он смог бы придумать какую-нибудь возможность поговорить с девушкой.
Но, к своему ужасу, когда он обернулся, то увидел, что они исчезли, плиты и все остальное, как будто их никогда и не существовало. Бедняки, часть которых все еще поглощала капусту и рубцы со своих тарелок, расходились.
Он отбежал назад и схватил за плечо одного мужчину, хотя тут же отпустил его, почувствовав под ладонью жирную грязь. — Сэр, пожалуйста, женщины здесь...
Мужчина мог быть любого возраста, настолько грязным было его лицо. Кусочки капусты прилипли к его растрепанной бороде. Он ничего не говорил, пока Эдмунд не достал несколько монет.
— Девственницы, да.
— Откуда они взялись? Куда они делись? Как я могу их найти?
— Какая разница? Я здесь за капустой, а не за вопросами. — Но он сказал: — Завтра. Они придут в Колизей. Так они нам сказали.
* * *
В тот вечер Эдмунд чувствовал себя неуютно в компании Джеймса. Их обычное хождение по площадям и тавернам не отвлекало его. Не помогло и то, что он услышал, как один полный трактирщик пробормотал, что английские джентльмены в Гранд-турне, как известно, "milordi pelabili clienti" — мягкие на ощупь клиенты.
Для Эдмунда ночь была всего лишь промежутком времени, пока он снова не сможет найти Минерву среди ее печей и кочанов капусты.
Какой-то частью он предостерегал себя от глупости. Но, хотя он и был влюблен раньше, он никогда не испытывал ничего подобного тому захлестывающему желанию, которое испытал, когда смотрел на совершенное лицо Минервы и бледную тень ее стройного тела.
На следующий день он поспешил в Колизей задолго до полудня.
Эдмунду пришлось пройти через скит, когда он вошел в огромный кратер из мрамора и камня с его безмолвными кругами сидений. В огромных арках, где когда-то проходили сенаторы, приютились убогие хижины из глины и раскуроченного кирпича; на полу арены выросли высокие деревья и паслись животные.
Здесь не было ни маленьких рядов угольных печей, ни женщин в белых халатах, ни влажного запаха вареной капусты, который соперничал бы с вонью навоза. Правда, были нищие, вяло слонявшиеся вокруг. Они выглядели такими же разочарованными, как и он, хотя это было трудно определить по их маскам мрачного страдания. Никто из них не смог ответить на его вопросы о Минерве или девственницах.
Он провел неделю, прочесывая город. Но не нашел ни следов дев, ни кого-либо, кто что-либо знал о них. Казалось, что они просто исчезли, такие же мимолетные, как туман над Тибром.
Глава 45
Пытаясь выяснить, что стало с Лючией в больнице, мы с Питером почти ничего не добились.
Мы установили, что женщина по имени Пина Наталини приехала на маленькой частной машине скорой помощи, чтобы выписать ее и увезти, предъявив действительные подписанные справки от семейного врача. Сама Лючия, похоже, хотела выехать, утверждая, что Пина — ее двоюродная сестра. Все это было совершенно очевидно, и у меня не было причин полагать, что персонал американской больницы говорит какую-либо ложь о том, что произошло.
Конечно, это была не вся правда. Я понятия не имел, насколько сильно эта Пина и кто бы там ни был еще — возможно, даже Роза — могли контролировать уязвимое психическое состояние Лючии.
Но что мы могли сделать? Для персонала больницы — да и в моих глазах тоже — Питер, Дэниэл и я не имели никаких прав на девочку. Мы едва знали ее.
Дэниэлу было трудно все это принять. Он слонялся поблизости, агитируя нас что-то предпринять. Может быть, таким и нужно быть, когда ты молод — ты должен верить, что можешь изменить дерьмовое состояние мира, иначе мы все перерезали бы себе вены, не достигнув совершеннолетия. Но он стал занозой в заднице. В конце концов я выудил у него номер телефона его отца, попросил забрать его и отправить обратно в школу. Это был паршивый трюк, но я верил, что так будет лучше для него.
Оставался только Питер, который, по сути, тоже не хотел признавать, что мы не можем идти дальше. Но его мотивы — а я все еще не был уверен, каковы они — были, в отличие от Дэниэла, туманными, усложняющими, запутывающими. У меня даже возникло ощущение, что он начинает вписывать тайны Ордена в свое более широкое мировоззрение. На самом деле меня это возмущало. Это была моя проблема — моя сестра — и я не хотел становиться еще одним эпизодом в его паранойе.
Тем не менее, я думал, что он был прав, говоря, что я должен снова вернуться в Склеп. В конце концов, у меня было незаконченное дело с Розой, независимо от Лючии.
Но я почувствовал страх. Не из-за Склепа, или Розы, или даже из-за связанного с Лючией дела. Я боялся самого себя. Чем больше думал об этом, тем тревожнее становилось воспоминание о своей реакции на Склеп. Поэтому я отложил визит, надеясь набраться немного душевных сил.
Пока я тянул время, Питер начал собственное новое расследование. Он пытался получить доступ к секретным архивам Ватикана, чтобы постараться проследить сложную историю Ордена между временами Регины и настоящим.
Сначала у него были пробелы. Когда он обратился за пропуском в архив, служащие Ватикана просмотрели его и мои недавние контакты, касающиеся Ордена, включая главу старой школы Розы и даже мою сестру в Штатах. Ответов почти не было, и никаких пропусков не поступало.
— Это гребаный заговор, — проворчал Питер. — Не преувеличиваю — я бы не стал легкомысленно употреблять это слово. И все это связано с Орденом. Эти ублюдки работают сообща, чтобы не пустить нас. Мы прорвали внешнее кольцо обороны и только начали...
Через несколько дней он уговорил меня снова навестить моего "смиренного иезуита". Через пару дней после этого Клаудио позвонил мне и предложил совершить туристическую поездку по Archivio Segreto Vaticano, самим секретным архивам.
* * *
— Мне жаль разочаровывать вас, — сказал Клаудио, ухмыляясь. — Но в данном контексте "секретный" означает просто "частный"... — Он встретил меня у входа в Ватикан через ворота Святой Анны. Нам пришлось получать пропуска для посетителей в офисе охраны; там было ужасно много бланков для заполнения.
Вход в сами архивы был со двора, называемого Кортиле дель Бельведере, в комплексе Ватикана.
Клаудио, как оказалось, регулярно проводил здесь исследования и быстро показал мне помещения, в которые разрешен доступ приезжим ученым: комнату на первом этаже, называемую sala di studio, и комнату с указателями, в которой на самом деле содержалась тысяча указателей, многие из них сами по себе очень старые.
Клаудио проводил меня к грохочущему лифту, который доставил нас вниз, в то, что он назвал бункером. Это было хранилище рукописей, построенное в семидесятых годах, чтобы справиться с огромным потоком поступающих материалов, с которыми архивам пришлось иметь дело в послевоенный период. Это была подземная библиотека, простое, без украшений, уродливое помещение, со стеллажами, занимающими два этажа, сетчатым полом и стальными лестницами, соединяющими все. Некоторые полки были заперты, на них хранились конфиденциальные материалы, а другие были пусты, ожидая поступления новых материалов.
Мы прошли в комнату пергаментов, где были выставлены на всеобщее обозрение некоторые из наиболее известных документов. Они хранились в комодах, каждый высотой по пояс, с десятью выдвижными ящиками со стеклянными крышками в каждом. Эти произведения могли быть потрясающими — часто на латыни, некоторые с подсветкой, другие с восковыми печатями.
Клаудио говорил увлекательной и отработанной скороговоркой. С самых первых дней своего существования, даже во времена гонений, церковь в Риме переняла имперскую привычку вести записи. Первые архивы назывались scrinium sanctum, и эта формулировка поразила меня узнаваемостью. Но архивы были далеки от завершения. Первые коллекции были сожжены около 300 года н.э. императором Диоклетианом. Когда христианство стало религией империи, накопление записей началось снова. Однако мало что уцелело от кровавых потрясений первого тысячелетия.
В четырнадцатом веке папы на некоторое время были сосланы во Францию, а в пятнадцатом период междоусобиц достиг своего пика, когда по всей Европе свирепствовали три папы-соперника — "Кошмар библиографа", — лаконично сказал Клаудио. Последующие папы начали пытаться объединить архивы в XVI веке. Но когда Наполеон захватил Италию, он на несколько лет перевез все это во Францию, нанеся в процессе еще больший ущерб...
— Но все, что у нас есть, находится здесь, — сказал Клаудио. — Есть письма римских пап, начиная со Льва Первого, из пятого века, который противостоял гунну Аттиле. У нас есть дипломы от византийских императоров. Переписка Жанны д'Арк. Сообщения о папских анклавах, обвинения в колдовстве и других махинациях в высших эшелонах власти, сексуальные секреты королей, королев, епископов и нескольких пап. Протоколы испанской инквизиции, подробности суда над Галилеем... Даже письмо из Англии с просьбой расторгнуть первый брак Генриха VIII.
— И где-то во всем этом, — сказал я, — кроется истинная история Ордена. Или, по крайней мере, так, как ее видел Ватикан.
Он махнул рукой. — Что я пытаюсь вам сказать, так это то, что архивы огромны. Есть ученые, которые провели здесь большую часть своей жизни. Здесь даже не все занесено в каталог, и тогда наша единственная поисковая система — наши ноги. Мысль о том, что кто-то вроде вашего друга может просто зайти сюда...
— Питер сказал, что вы будете именно таким, — прямо сказал я.
Он выглядел аристократически озадаченным. — Простите? Например, каким?
— Препятствующим. Это правда, не так ли? Это точно так же, как тогда, когда вы сначала медлили с тем, чтобы дать мне контакт с Орденом. Вы не хотите выразиться прямо и отказать в помощи. Вместо этого вы пытаетесь оттолкнуть меня.
Он поджал губы, его глаза затуманились. Я почувствовал укол вины; может быть, он даже не осознавал, что делает. — Возможно, я не уверен, следует ли вам помогать. — Что-то в том, как он это сказал, вызвало идею в моей голове. Я сказал наугад: — Но вы могли бы помочь нам, если бы захотели. Потому что вы сами проводили поиск здесь по Ордену.
Он бы этого не признал, но его аристократические ноздри раздулись. — Вы делаете большие индуктивные скачки.
— Если бы вы это сделали, вы могли бы помочь Питеру очень быстро найти то, что он хочет.
— Вы не сказали мне, почему я должен это делать.
— Из-за Лючии. — Я знал, что Питер рассказал ему о девушке. — Вот итог. Мы с Питером думаем, что ей грозит опасность из-за Ордена. Я, конечно, не уверен, что это не так. Вы священник, вы носите воротничок. Вы действительно можете отвернуться от ребенка, попавшего в беду?.. Вы не можете, не так ли? — медленно произнес я, размышляя во время разговора. — И именно поэтому вы провели свои собственные исследования. У вас были свои подозрения насчет Ордена...
Он ничего не сказал. Он был прав, что я совершаю большие индуктивные прыжки в темноте, но иногда у меня хороший нюх. Тем не менее, я видел, что он был в конфликте, его тянули две противоположные привязанности.
— Послушайте, — сказал я, — помогите нам. Я даю слово, что мы не причиним вам вреда.
— Я не имею значения, — сказал он со стальным моральным авторитетом священника.
— Очень хорошо — никакого вреда ничему, что вам дорого. Даю слово, Клаудио. И, возможно, мы сделаем много хорошего.
В тот день он больше ничего не сказал. Он проводил меня, его последующий разговор был кратким и натянутым. Я подозревал, что скомпрометировал ту дружбу, которая у нас с ним была.
Но днем позже, возможно, проспавшись, он вышел на связь.
Под руководством Клаудио Питер на несколько дней погрузился в архивы. И он всплыл с целым рядом историй: дневники пилигримов и знати, записи о войнах и разграблениях, рассказ о неудавшейся любовной связи — и даже упоминание об одном из моих собственных предков, другом Джордже Пуле...
* * *
Джордж Пул впервые приехал в Рим в 1863 году, сопровождая главного комиссара работ британского правительства лорда Джона Мэннерса. Пул был геодезистом. Это было время, когда современная эпоха в виде гидравлики, телеграфа, паровой энергии и железных дорог только начинала проникать в старый город, и британские инженеры, лучшие в мире, были на переднем крае.
