Я узнал, кто это был, задолго до того, как реконструкция была закончена: эти черты широкого лица, глубокие, живые глаза, выдающиеся зубы.
— Я его знаю, — сказал Том. — Видел его на презентации.
Я тоже. На снимке был Джек Джой.
— Ты был его первым контактом, — сказал мне Джон, защищаясь. — После того, как он встретил тебя в самолете. Он разыскал тебя, узнал, чем ты занимаешься, решил, что это может заинтересовать его маленькую деструктивную группу. Так они работают. Оппортунистичны, прощупывают почву, ищут способ проникнуть внутрь.
— Я не знал, что он принадлежал к Множащимся, — сказал я, — или в чем-то подобном. Очевидно. Он сказал мне, что состоял в плавательном клубе на реке Лета.
Том спросил: — Так как же он пробился в проект?
Джон вздохнул. — Он пролез через меня. Я тоже пловец.
Том просто разинул рот.
— Джек перепроверил членство пловцов в ЗИ и проекте гидратов, и оттуда выскочило мое имя, так аккуратно, как вам нравится. Для него не могло быть проще. Оппортунизм, видите ли. И это было то, что ему было нужно. Он позвонил мне, чтобы познакомиться с проектом; он говорил о том, что пловцы поддерживают его финансово. Я не видел никакого вреда. Только когда он действительно появился, во всяком случае, в качестве виртуальной реальности, я начал чувствовать себя неловко.
— Не понимаю, — сказал Том. — Если этот парень хотел уничтожить проект, зачем ему вкладывать в него деньги?
— Для входа, — сказал Джон. — Если вы инвестируете, вы внутри; чем больше вы инвестируете, тем ближе к центру вы становитесь. И как только он оказался внутри, ему не составило труда найти Бена Кушмана, которого уже готовили Множащиеся.
— Я не видел ничего плохого в пловцах, — с несчастным видом сказал Джон. — Мы все разные, Майкл. Это помогает вам справляться с трудным миром; вы принимаете вещи, вы находите способ зарабатывать на жизнь, вы продолжаете жить своей жизнью, вы пытаетесь наслаждаться поездкой. Там много юмора, знаете ли, черного, но это делает жизнь немного более терпимой...
Мне было интересно, знает ли он о "Последних охотниках", еще одной группе в его "спектре", и что бы он подумал об их проявлении черного юмора.
— И из-за этой твоей глупой снисходительности, — огрызнулся я на него, — террорист-смертник добрался до сути моего проекта. Из-за тебя нас всех чуть не убили.
— ФБР оправдало меня, — сказал Джон, все еще защищаясь.
— Но моральная вина полностью на тебе, — тяжело сказал я.
Мгновение он смотрел на меня, как будто собирался дать отпор. Но потом опустил голову, побежденный.
Том коснулся моей руки. — Ради бога, папа. Полегче с ним.
На самом деле я не хотел, чтобы Том видел меня в таком мрачном настроении. — Я должен многое простить Джону прямо сейчас, Том. Наверное, я недостаточно взрослый, чтобы сделать это.
Том откинулся на спинку стула. — Ты говоришь о маме.
И вот она, проблема, которая разделяла и объединяла нас, оказалась на виду.
Джон поднял голову, и я увидел в его глазах настоящее страдание. — Майкл, если ты хочешь знать, поможет ли это тебе вообще, я тоже разрываюсь изнутри. И, по крайней мере, я рассказал тебе, что произошло между нами до того, как...
— До того, как ее призрак вернулся к жизни, чтобы самой рассказать мне все? Ты думаешь, это оправдывает то, что ты сделал?
— Ты должен видеть, Майкл, что мы, Мораг и я, достигли своего рода соглашения между нами. Мы решили, что делать. У нее родится ребенок, мы посмотрим, как мы все будем себя чувствовать после этого, а потом поговорим с тобой. Все будет хорошо, мы все исправим.
Мировое соглашение, подумал я: устный контракт, способ юриста рационализировать боль.
— Но она умерла, — сказал Джон. — Смерть обрушилась на нас, как топор. После этого все изменилось, все нити нашей жизни оборвались.
— И все время с тех пор мне приходилось иметь дело с этим в своей голове. Майкл, после смерти Мораг никто не знал правды о той беременности, никто, кроме меня. Я знал, как тебе было больно — и насколько было бы больнее, если бы ты узнал, что я сделал, — и не мог тебе сказать. И со временем мы привыкли к новому образу жизни друг друга, ты и я. Это был мой способ примириться с самим собой.
— Немного спокойствия, — огрызнулся я. — Ты нашел Инге, у вас было двое детей. И она бросила тебя, не так ли? Может быть, Мораг преследовала тебя так же, как и меня.
Его глаза гневно сверкнули. — Я ничего такого не выбирал, Майкл. Но должен был с этим справиться. Но теперь Мораг вернулась, она не пережила ничего из этого, она не может этого понять...
Том выпалил: — Я тоже с ней разговаривал. С мамой. — Его голос был напряженным. Он сидел, скрестив ноги в коленях, руки аккуратно сложены на коленях.
Мне было невыносимо видеть его таким, думать о том, как мы с Джоном поставили его в такое положение — как не смогли защитить его.
Он сказал: — Для меня это ребенок, чертов ребенок. Мой младший брат, который убил мою маму.
Я сказал: — Знаю...
— Я всегда чувствовал себя вторым после зародыша. Перед призраком зародыша. Я вырос с таким чувством. Всегда думал, что ей, должно быть, он нравился больше, чем я. Потому что она позволила ему забрать ее жизнь, верно?
— И ты говорил об этом с Мораг?
— Она не слушает. Или не может. Для нее это было вчера, — сказал он. — Все это было, когда родился ребенок. Думаю, внутри нее есть что-то, что знает, что я вырос, что прошло столько времени, что-то глубоко внутри, что узнает меня. Но она не знает, как со мной разговаривать. Она помнит меня счастливым восьмилетним ребенком. Она расспрашивает меня о моей жизни, о Соне, как будто я все еще ребенок в начальной школе. Она ничего не знает о том, как я потратил семнадцать лет, пытаясь справиться со всем этим. Я не хочу причинять ей боль. Это не ее вина. И она моя мама. Но в то же время это не так. — Он посмотрел на Джона. — Ты понимаешь, что я имею в виду? Возвращение моей мамы не помогло, — решительно сказал Том. — Прости, папа. Именно так я себя чувствую.
Он был прав, подумал я. Это было странно: год назад самым заветным желанием, которое вы могли бы исполнить для меня, было вернуть Мораг в мою жизнь. И теперь она вернулась — и это никого не радовало. Это было так, как если бы Мораг была бомбой, сброшенной в самую гущу наших запутанных, многослойных отношений.
— Посмотрите на нас, на нас троих. Какой бардак. — Я встал. — Давайте. Давайте выбираться отсюда. Джон, теперь, когда твои импланты перепрограммированы, можешь купить нам обоим пиво.
Джон встал, постучал в дверь, и нас выпустили в город.
Путешествуя по разуму Трансцендентности, Алия и Леропа исследовали Искупление и то, как оно повлияло на жизнь Майкла Пула.
— Это третий уровень Искупления, — сказала Леропа. — Он называется Восстановлением. Это начало новой эры, в которой Трансцендентность возьмет на себя полную ответственность за прошлое. Если у вас есть сила бога, вы несете ответственность за то, чтобы использовать ее. Разве ты не видишь этого великолепия?
Теперь Алия могла видеть, что Трансцендентности было легко прикоснуться к прошлому, поскольку она обладала властью над конечностью Вселенной. Если вы правильно видели цепочки причинно-следственных связей, опоясывающие кривую Вселенной, вам нужно было лишь внести малейшую корректировку, и ваше прикосновение вызвало бы рябь, которая распространилась бы в самое отдаленное будущее, а затем по дуге времени в глубочайшее прошлое и вверх через долгую предысторию человечества: рябь, наконец, сосредоточилась на одной женщине и ее нерожденном ребенке. Дефектный ген, который мог бы проявиться таким образом, больше не проявлялся — и ребенок родился благополучно, мать прожила долгую здоровую жизнь. Это было все, что было нужно.
И Мораг Пул, чья смерть была предотвращена, смогла пройти сквозь стены реальности и вернуться в жизнь своего изумленного, все еще скорбящего мужа. Внезапно эта часть жизни Майкла Пула, ушедшая в прошлое и много раз просматривавшаяся через призму резервуара наблюдения Алии, стала не такой, как раньше.
Это было великолепное видение, подумала Алия, когда вся история, прошлое и будущее, сдвинулась и развевалась, как занавес на ветру.
— Мы подарили Майклу Пулу его Мораг, — сказала Леропа. — Не копию — она была Мораг! Восстановленная, идентичная во всех отношениях, которые может определить философия. Мораг была выбрана ради Майкла Пула. И ради тебя, Алия...
Но Алия поняла, что Трансцендентность ничего не делала для нее, а только для себя. И она знала, что если вы хотите понять Трансцендентность, вы должны продумать все до конца, мыслить как сама Трансцендентность.
— История была изменена, — сказала она.
— Дефект в гобелене прошлого был исправлен. Подумай об этом таким образом.
— Но Пул знал, что Мораг была возвращена ему. Нельзя сказать, что ее смерть была исключена из реальности.
Он помнил, как она умирала.
— Конечно. Это не просто игра с нитями реальности. Это Искупление, Алия. Его цель — искупление. И не может быть никакого искупления потери Пула, если он не осознает эту потерю. Мораг была спасена от смерти и возвращена ему, помнящему эту смерть.
Но это был еще не конец. — Спасая Мораг, вы спасли ее ребенка. Итак, этот ребенок теперь проживет жизнь, которая должна была закончиться преждевременной смертью при родах.
— Да. Эта жизнь тоже будет искуплена во всей полноте Восстановления.
— Но есть эффект второго порядка. Этот ребенок теперь станет отцом своих собственных детей, детей, которых никогда бы не существовало. И эти дети, в свою очередь, родят больше детей, реализуя больше утраченных возможностей... — Волна сдвигов, перемен хлынет вниз по реке истории, когда новая популяция никогда не-оборотней обретет жизнь, реальность, в которой им было отказано. Все это вытекает из этого единственного изменения, восстановления Мораг.
И даже это был не конец. Обдумай это, Алия, продумай это до конца, до осуществления бесконечных амбиций Трансцендентности. Если так пойдет и дальше...
До рождения Майкла Пула жило и умерло около ста миллиардов человек, и большинство из этих жизней были несчастными и короткими. Если вы добавите младенцев, умерших в утробе матери или при родах, вы можете умножить это число на десять или двадцать. Если бы Восстановление было осуществлено, то все эти потерянные миллиарды были бы восстановлены во времени. И потомки всех этих восстановленных, в свою очередь, были бы актуализированы из вселенной утраченных возможностей.
Это было не так, как если бы Трансцендентность вмешивалась в альтернативные истории, выделяя различные реальности, ответвляющиеся от точек принятия решений, от жизни или смерти такого человека, как Мораг Пул. Это было так, как если бы каждая возможность генерировалась в некой метареальности, каждый человек, который, возможно, когда-либо жил в любых непредвиденных обстоятельствах, должен был родиться — и все эти возможности складывались, независимо от логики, в единую временную шкалу.
— История будет бессмысленной, — пробормотала она. — Мир превратится в зеркальный зал, вытесненный сияющими восстановленными...
— Все ошибки исправлены, — провозгласила Леропа. — Все травмы предотвращены. Все смерти устранены. Каждый человеческий потенциал реализован, реализация энтелехии!
Даже успокоенная Трансцендентностью, Алия чувствовала себя сбитой с толку. Для начала, это привело бы к крайнему перенаселению. Как можно было бы прокормить всех этих скученных восстановленных, даже найти место, чтобы стоять на Земле или населенных планетах будущего?
Но для Трансцендентности такие проблемы были тривиальными. Число восстановленных было бы огромным, но конечным — и любая конечная проблема была бы тривиальной для степени бесконечных возможностей. Это можно было бы сделать.
Но возвращение Мораг не сделало Майкла Пула счастливым.
Этот суровый факт прервал ход ее мыслей, и внезапно ошеломляющее безумие всего этого захлестнуло Алию. Внезапно она осознала свое тело, отдаленный клочок плоти в тени разрушенного собора, который бился и сворачивался сам по себе.
Я вздрогнул и проснулся от испуга.
Я перевернулся. Мораг сидела на кровати, на ее тело была накинута мешковатая футболка. Она раскачивалась взад-вперед, ее глаза были закрыты, лицо поднято вверх. Я мог видеть ее совершенно отчетливо, плавные линии ее рук, овал поднятого лица, хотя единственным источником света в этом убогом номере отеля Дэдхорса был циферблат маленького будильника. Это было так, как если бы она была залита светом из какого-то источника, который я не мог видеть, теплым сиянием, похожим на отблеск камина.
Ее губы шевелились, а язык мелькал. Она начала бормотать, что-то вроде пронзительного бормотания. Это была высокоскоростная "речь", полная таинственной, непостижимой сложности, которую нам удавалось записывать раньше.
— Свет, — рявкнул я. С жужжанием включился свет, и комната наполнилась размытым сиянием флуоресцентных ламп.
Мораг перестала раскачиваться. В ровном ярком свете она выглядела просто женщиной, обычной Мораг, неоправданно сексуальной в моей мешковатой футболке. Но я мог видеть, как матрас прогнулся под ее весом. Она улыбнулась мне. — Ты в порядке?
— Нет, — сказал я. — Ты же знаешь, как меня это бесит. Черт, Мораг. — Я сел, подложив подушку под спину, и натянул одеяло на грудь, защищаясь. — Ты что, никогда не спишь?
— Не так уж много, — сказала она. — Мы уже проходили через это, Майкл. — Она была совершенно расслаблена, ее голос звучал почти мечтательно. Она мягко покачивалась, купаясь в этом свете из ниоткуда. — Я счастлива просто сидеть здесь. Мне нравится смотреть, как ты спишь.
— Ну, это меня беспокоит. — Это было правдой; это мешало мне спать. Я всегда чувствовал, что она наблюдает за мной, какой бы молчаливой и неподвижной она ни была.
Она дразнила меня. — Однажды мы не спали всю ночь. Тогда ты не жаловался. Помнишь то время в Эдинбурге? — Я действительно помнил; будучи гостями объекта атомной энергетики на побережье Ферт-оф-Форт, мы остановились в Холируд-хаусе, резиденции членов старой королевской семьи. Она сказала: — Ты, я, пара бутылок шампанского, немного детского масла...
Она произнесла это соблазнительным, вкрадчивым тоном, который всегда приберегала для наших самых интимных моментов, и воспоминание об этом немедленно возбудило меня. — Хорошо, — сказал я. — Я как будто чувствую запах детского масла. Но...
Но что-то было не так. Она была Мораг — я чувствовал это глубоко. Но это было так, как если бы в комнате с нами присутствовал кто-то другой, другая личность, воплощенная в Мораг. Я понятия не имел, как это выразить. Я не был уверен, были ли мне понятны эти чувства.
И, кроме того, в тот момент я чувствовал себя дерьмово, в глазах першило, в горле пересохло, голова отяжелела от того чувства переполненности, которое возникает, когда не даешь сну шанса прогнать его. — Я становлюсь слишком старым для этого, — слабо сказал я.
— Тогда возвращайся ко сну. — Она закрыла глаза, мягко покачиваясь.
