Вырвавшаяся из лагеря толпа разделилась на две части. Ме́ньшая бросилась за «золотоносцами», бо́льшая понеслась наискосок, намереваясь атаковать вражескую пехоту, но затем на поле стало твориться что-то странное. Роберу доводилось видеть конные маневры, участвовал он и в кавалерийских стычках, но подобного на его глазах еще не случалось.
Казаронская конница растеклась по равнине, после чего началась несусветная мешанина. С полтысячи всадников резко оторвались от основной толпы, повиснув у талигойцев на хвосте, но затем кто-то на пегой лошади прекратил погоню, спрыгнул наземь и кинулся чего-то собирать. Его примеру последовал другой, третий, десятый… Человек тридцать из умчавшихся вперед оглянулись и завернули коней. К тому же месту, наплевав на первоначальную цель, устремились единичные всадники и целые отряды из числа наступавших на пехоту.
К этому времени «золотой эскадрон» обогнул рощу и вместе с наиболее упорными преследователями скрылся из глаз, но суматоха не прекращалась. Копошившихся в смятой траве накрыла вторая конная волна. Одни сборщики нашли смерть под копытами единоверцев и соотечественников, другие схватились за сабли. Кто-то разрядил пистолет в своего же, кто-то из вновь прибывших спешился и присоединился к ползающим в грязи. Подкатила новая лавина и столкнулась с теми, кто решил вернуться. Пешие и конные толпились на сравнительно небольшом пятачке, тут и там возникали драки, сначала единичные, потом Робер с отвращением увидел, как сцепились два немалых отряда. Теперь Эпинэ не сомневался, что «бегущие» талигойцы устилали свой путь золотом. Разрубленный Змей! Разбросанные по полю «ничейные» сокровища не могли не привлечь самых жадных, а от жадности звереют.
Полку золотоискателей все прибывало, те, кто очутился на заветном месте раньше, яростно отбивались от чужаков, им было не до казара и тем более не до врага. Те же, кто все-таки продолжал наступление на пехоту Рокэ, безобразным образом спутали ряды. Тем не менее они без особых приключений миновали первую рощу, но затем часть всадников резко свернула и понеслась вдоль опушки.
— Уроды, — проворчал Луллак, и в ответ на невысказанный вопрос пояснил на талиг: — Там большой обоз. На самом виду…
Вряд ли это было ошибкой, обоз кагетам подсунули нарочно! Обоз и золото! Закатные твари, как просто и как надежно!
— Мой казар, — Луллак говорил сухо и отрывисто, — разреши ударить справа.
— Нет, — отрезал Адгемар, на мгновение утратив обычную благостность, — у Туххупа достаточно сил.
Луллак зло сверкнул глазами, но промолчал, сделав вид, что полностью поглощен происходящим. Роща скрыла из глаз золотоносцев и часть казаронов, но перед лагерем продолжалась драка за оброненные ценности, к которой десятками и сотнями подключались оставленные в резерве голодранцы. Оттуда, где грабили обоз, донеслось несколько взрывов, но что там происходило, было неясно. Остальные туххуповцы нестройной толпой продвигались к талигойским каре, и Робер наконец понял, в чем основная беда казаронской кавалерии. Не считая глупости, разумеется.
В Талиге полковые лошади примерно одинаковы. Конечно, офицеры побогаче заводят себе морисков и макланов, но соразмеряют их бег с возможностями остальных коней, а всадники и лошади знают свое место в строю. Кагеты же отродясь не воевали такой массой. Да, многие из них были хорошими наездниками, а у некоторых были сносные кони, но хватало там и перекормленных, и, наоборот, полудохлых с голоду.
Казароны, желая похвастаться многочисленностью личных дружин, притащили с собой всех, кого могли найти. Естественно, по краям ставили воинов на хороших лошадях и в добротных одеждах, а внутри, где не видно, всадники сидели чуть ли не на водовозных клячах. Пока дружины стояли на месте, это придавало им внушительности, как только они сорвались в галоп, произошло неизбежное. Передние наездники, краса и гордость казаронских дружин, ушли вперед, за ними нещадно нахлестывали лошадей те, кто поплоше, сквозь которых прорывались обладатели хороших скакунов из задних рядов. Разноцветные отряды смешались, свои мешали своим, Алве осталось лишь усугубить сумятицу, что он и проделал с присущей ему выдумкой.
Кагеты победнее при виде втоптанного в землю золота не выдерживали и бросались его собирать. Мчавшиеся сзади всадники побогаче не могли или не хотели сдерживать лошадей и сбивали бедных и жадных. Лишившиеся еще до схватки наездников кони бестолково носились по полю, усиливая суматоху. Казароны, еще не вступив в бой, разделились на три части, смешали ряды и умудрились передавить друг друга, хотя их все равно оставалось во много раз больше, чем талигойцев.
— Мой казар, — Луллак дрожал, как охотничий пес, — самое время. Мы должны их взять!
— Их возьмет Туххуп, — пожал плечами Адгемар, — или погибнет, сражаясь за Кагету. Это прекрасная смерть.
Глава 4
Дарамское поле
«Le Chevalier des Bâtons»[155]
1
Дик смотрел на Савиньяка, а Савиньяк лежал на спине и жевал травинку. Роща, в которой кавалерия дожидалась своего часа, была мирной, тенистой и удивительно уютной. Если б деревья и кусты могли говорить, они бы искренне возмутились, что какие-то двуногие, которым и жить-то отпущено всего ничего, заявились в такое чудесное место убивать друг друга. Сона, позвякивая удилами, ощипывала невысокий, увешанный мягкими стручками кустик, другие лошади тоже не теряли времени даром. Дик понимал, что сейчас двум полкам Савиньяка предстоит бой с врагом, который превосходит их в десятки раз, но в это как-то не верилось.
Последняя неделя вообще казалась сном. Ночной бой, кагетское золото, прощание с Вейзелем, Бадильо и бакранами, стремительный переход к Дараме навстречу стотысячной армии. Дик был уверен в поражении, Савиньяк сомневался в победе, но солдаты свято верили в счастливую звезду Алвы и смеялись над сбежавшими от размалеванных козлов седунами. Случайные победы опьяняют, отец не раз говорил это Дику, но была ли случайной победа в ущелье? Вряд ли, ведь ее готовили два месяца!
Бешеный стук копыт, ворвавшийся в шорох листьев, птичий щебет и звон ручья, показался грубым и оскорбительно неуместным. Всадник осадил взмыленного коня у самых сапог Эмиля Савиньяка. Дик узнал гонца — один из адуанов Шеманталя. Глаза варастийца азартно блестели, он был напряжен, словно вставшая на кровавый след охотничья собака. Лошадь таможенника — гнедой мерин с белой звездочкой на лбу — выразительно косилась на ручей, но всадник был неумолим.
— Идут? — поднял бровь Эмиль, явно подражая маршалу. Это какое-то проклятие, все, кто узнает Рокэ Алву, перенимают его манеры.
— Скачут, — хмыкнул таможенник, — вприпрыжку.
— Сколько?
— Было много. — Таможенник погладил гнедого между ушей. В конской гриве запуталось несколько колец, и все. Огюст — так, кажется, звали гонца — Древо Урожая[156] больше не напоминал. — Размазались уроды, как сопли по рукаву. У кого кони поганые, у кого руки загребущие, кто к лагерю ломанулся… У нас на хвосте тысячи три, не больше, и еще тыщ восемь сзади растянулись.
— Прелестно. — Эмиль грациозно поднялся и свистнул, подзывая своего мориска. — Господа, по коням, наше дело развернуть эту толпу и погнать на своих же. Мы такое уже делали.
Тысяча двести человек стремительно, но без суеты в последний раз проверяли сбрую и оружие, садились на коней, занимая свое место в строю. Дик не отступал от Эмиля, убеждая себя, что скакать к епископу еще рано. Мысли о том, что кагеты — союзники, исчезли, так же как ненависть к Рокэ. Юношу захватила волна упрямого азарта, куда более сильная, чем когда он проигрался. Дикон дрожал от нетерпения не хуже Соны, то и дело поглядывая в сторону опушки. Савиньяк поймал взгляд юноши, засмеялся и тронул поводья, сотники последовали примеру своего генерала. Кавалерия стремительно и тихо занимала исходные позиции. Никто не толкался, не спорил, не путался, все было выверено и просчитано еще ночью.
Эмиль удовлетворенно вздохнул и повернулся к окружавшим его порученцам, готовым развести по сотням последний приказ.
— Напоминаю. Сигнал к атаке — мой выстрел. Затем — картечь. Пальнем в упор и вперед! Врубайтесь, куда погуще. Ехать — врозь, орать так, словно нас десять тысяч. Каждый за себя, но и по сторонам смотреть не забывать! Команд не ждать, вперед не лезть, от своих больше чем на сотню бье не отрываться. Наше дело гнать, а не окружать! Ясно?! Пусть удирают, мы проводим. Услышите варастийский рог — все, бал окончен, а пока молчу — резвись не хочу! Бей, коли, руби — не жалко! Все. Пошли.
Порученцы, блестя глазами, бросились к своим, топот копыт слился со стуком сердца.
— Дикон, — генерал подмигнул Ричарду, — твое дело держаться за мной. Учти, это не дуэль, а свалка. Ударил и вперед — дожидаться ответа незачем. Понял?
Ричард кивнул, но ответить не успел. Из-за поворота выскочили «золотые» всадники. Они шли красивым галопом, Дику показалось, что адуаны почти загнали коней, но Эмиль засмеялся и сказал, что полумориски могут скакать и скакать, и их придерживают нарочно. Пронесся последний десяток, в числе которого скакал Жан Шеманталь, и появились преследователи — эти гнали лошадей всерьез. Ричард с удивлением уставился на диковинное зрелище. Назвать то, что, вопя и сверкая на солнце, надвигалось на отряд Савиньяка, регулярной кавалерией, было трудно.
Казароны напоминали то ли толпу ряженых, то ли Дикую Охоту из старой сказки, но не страшную, а нелепую. Разномастные, разнопородные кони, разноцветные одеяния, диковинное оружие. Кто-то размахивал прямым мечом, кто-то кривым, дюжий толстяк потрясал шипастой булавой, рядом недомерок в огромной шапке быстро крутил непонятную штуку на цепи, сверкали секирищи, секиры и секиришки, топорщились пики и какие-то крючья, трепыхались плащи, перья, волосы, разноцветные хвосты, звериные шкуры.
Одни кони казались свежими, другие были покрыты пеной и спотыкались, но всадники продолжали их нещадно нахлестывать. Если кто-то отставал, на его место протискивался другой, попроворней. Все были заняты погоней и тем, чтобы обогнать товарищей, по сторонам никто смотреть и не думал.
2
Эмиль засмеялся и поднял пистолет. Выстрел генерала слился с другими, промахнуться в валившую валом толпу было невозможно. Артиллеристы отстали на какую-то минуту. Четыре установленных на опушке легких орудия плюнули картечью, и Дику показалось, что ни одна картечина не пропала зря. Кони и всадники десятками валились на землю, задние, не успев сдержать разгон, налетали на упавших. Савиньяк не стал дожидаться, пока кагеты сообразят, что к чему.
Золотистый генеральский иноходец рванул с места в карьер, вылетел на равнину, сразу же сбив чью-то белую лошадь. Та упала, всадник вывалился из седла. Дик немного замешкался и отстал от генерала, мелькнула мысль о том, что нужно мчаться к Бонифацию, но вместо этого юноша непостижимым образом оказался в гуще схватки. К счастью для всадника, Сона в бою уже бывала. Кобылица, вызывающе заржав, проскочила между двумя кагетами, ударив кого-то задними ногами. Мелькнули выпученные глаза, что-то розовое опрокинулось навзничь, надвинулось что-то зеленое, сверкнула варастийская сабля, и зеленое исчезло. Дик рубанул наотмашь, клинок вошел во что-то мягкое и застрял, растерявшийся Ричард выпустил рукоять, но выручила обвивавшая запястье ременная петля.
Сона, не переставая ржать, вздыбилась и пустила в ход передние копыта. Рядом возник кто-то в черно-белом, что-то крикнул, но Дик не разобрал. Между ними вклинился здоровенный кагет с маленькой резной секирой. Юноша, заглядевшись на непонятное оружие, промешкал, но кобылица не сплоховала, взбрыкнув задом. Чужой конь, получив ощутимый удар копытом, дернулся в сторону, секира просвистела над самым ухом Дика, раздался выстрел, кагет мешком свалился под ноги лошадей, а пристреливший его гвардеец поскакал дальше и затерялся среди сотен людей и лошадей.
Вопли кагетов и талигойцев, конское ржанье, топот, какое-то бульканье, пыль, острый пьянящий запах. Дик отчаянно махал шпагой, потом вспомнил о пистолете, который и разрядил в чью-то разинутую пасть. Бой вертелся ярмарочным колесом, вокруг Ричарда орали, стреляли, рубили, падали, метались туда и сюда свои и чужие, фыркали, ржали, били задом, взлетали на дыбы кони, трещали копья, свистели клинки.
— Получи!
— Бей уродов!
— Бацута!
— А, закатная тварь!
— Кагетаааааа!
— На тебе!
Краем глаза Дик заметил, как кагет в бирюзовом наставил пику в грудь гвардейцу. Удар — пика перерублена, второй — бирюзовый повисает вниз головой, застряв в стремени. Упал раненный в грудь конь, спешенный талигоец схватился со спешенными кагетами, шпага застряла в теле врага, черно-белый не растерялся, врезал надвинувшемуся на него здоровяку кулаком, выхватил странного вида топор с дырками по всему лезвию, ударил…
— Разрубленный Змей!
— Талиг! Талиг!!!
— Казеа!!!
— Вараста и Ворон!
Каким-то чудом Ричард оказался рядом с Эмилем, генерал и его конь были забрызганы кровью, явно чужой. Савиньяк что-то проорал, весело сверкнув глазами, Дик не понял. Мимо промчался какой-то таможенник, во все горло крича два слова — «пора» и «Шеманталь». Савиньяк кивнул, и все завертелось снова, но в схватке наступил перелом.
Если б Дик был парящим в небе ястребом, он бы увидел, как передние кагеты пытаются развернуться навстречу выскочившему из рощи противнику и как «золотой эскадрон», сделав петлю, ударяет во фланг тем, кто сцепился с Савиньяком. Это стало последней каплей. Все больше и больше кагетов заворачивало коней, пытаясь спастись бегством, и наконец паника стала всеобщей. Недавние преследователи, вконец потеряв голову, бросились назад по своим же следам.
Савиньяк гнал бегущих безо всякой жалости. С каждой минутой становилось очевидней преимущество талигойских боевых коней над кагетскими лошадьми, даже самыми лучшими, — десяток талигойцев легко сминал три десятка кагетов. Ричард скакал рядом с Эмилем, крича что-то немыслимое. Юноше казалось, что за спиной у него выросли крылья. Он был счастлив и бессмертен, они все в этот миг были бессмертны и всесильны. Враг бежал, его следовало догнать, уничтожить, втоптать в желтую пыльную землю, и тогда придет победа, высшее счастье, дарованное мужчине и воину. Копыта Соны выбивали дробь, над головой трепетало знамя с Победителем Дракона, и Ричард Окделл не считал его чужим. Это было его знамя, это были его соратники, это была его победа…
3
— Иногда я понимаю своего дядю, — зло бросил Луллак, глядя на поле, — мулы! Безмозглые мулы!
