— Мать Елена... — начал Хармон и запнулся. Светлая Сфера на столе переливалась огненными сполохами. — Я живу, вроде, как следует... Не посягаю на чужое, не получаю удовольствия через страдание, тружусь усердно. Хочу сказать... благодарю тебя, милостивая мать, что выбрала меня. Дала мне в руки такое чудо — я никогда не забуду твоей доброты! В каждом храме, какой встречу, стану заказывать тебе благодарственные песни. Перечту Писание, буду жить, как надо, как вы завещали. Ты останешься довольна мною.
Он положил медальон и обеими руками взялся за внешний обод Предмета, позволив мерцающему шару парить меж его ладоней. Кто еще из смертных видывал такое?!
— Благодарю тебя от всей души, предобрая мать!
Во внезапном порыве он добавил:
— И знаешь... я прошу тебя, прости графа Виттора, что он продал святыню. Пожалуй, ему не следовало... но ты же видишь, он только из любви это сделал.
* * *
Негоциант Гобарт-Синталь разбогател на торговле с южным королевством Шиммери. Его галеоны огибали весь материк Поларис вдоль восточного побережья, с севера на юг, груженные мрамором, серебром и сталью, а возвращались с полными трюмами шелка, чая, пряностей, крокодиловой кожи и страусовых яиц. Он гордился своей тесной и крайне выгодной связью с южанами, и при любой возможности выпячивал ее: носил чалмы, просторные шаровары и шелковые безрукавки, пил кофе и пряный чай, даже имя взял сдвоенное, на шиммерийский манер, присобачив к данному с рождения унылому Гобарту романтически-загадочный довесок.
Обитал Гобарт-Синталь в плавучем доме. Два скалистых полуострова выдавались далеко в море и защищали от штормов живописную солтаунскую бухту. Лазурное море пестрело кораблями и лодками, входящие в гавань шхуны белели соцветьями парусов. Набережная, опоясавшая бухту, была широка и тениста благодаря череде могучих платанов. Роскошный вид манил сюда богачей: вся городская знать обзаводилась домами, виллами, дворцами вдоль набережной, не жалела денег на изящные колонны, цветущие террасы, причудливые скульптуры на крышах. Но Гобарт-Синталь перещеголял всех — он превратил в дворец один из своих галеонов. Судно было крепко заякорено у набережной, в самом выгодном расположении — так, чтобы центральная улица города упиралась прямо ему в борт. Мачты и все палубные надстройки были удалены, а взамен на корпусе судна вырос трехэтажный особняк из белого дерева, украшенный филигранной резьбой, похожий на ларец для драгоценностей. С борта плавучего дома на берег перекинулся мост, устеленный коврами. У моста денно и нощно несли вахту устрашающие скульптуры южных пещерных исчадий, рядом с ними, скромные, будто оруженосцы, стояли стражники в шиммерийских доспехах: широкополых бронзовых шлемах и броне из виноградной лозы.
Бричка Хармона остановилась перед мостом в назначенный час. Накануне он передал негоцианту письмо, полное лести и многозначительных намеков, и сумел заинтересовать Гобарт-Синталя. Благословение отцу, научившему Хармона писать витиевато! Торговец назвался стражнику, тот кивнул:
— Вас ожидают.
В сопровождении сверкающего Джоакина торговец поднялся на борт. Его встретил слуга-карлик в гигантских алых шароварах и повел через дом. Приемная зала, пусть и стесненная размерами судна, выглядела впечатляюще: стена, выходящая на море, почти сплошь состояла из окон, пол устилался, словно пухом, мягчайшими коврами, журчал фонтан, вдоль стеклянной стены розовели от цвета крохотные деревца, которым Хармон не знал названия. По ветвям важно переступали пестрые птицы с гребешками из перьев, загнутыми клювами и неприлично длинными хвостами. Они взирали на торговца с видом наглого превосходства. Одна птица заметила, что Хармон смотрит на нее, и со знанием дела испражнилась. Торговец мог поклясться: пернатая нахалка сделала это нарочно. "Привезите мне птицу с южной душою", — не без ехидства вспомнил Хармон.
Карлик велел Джоакину остаться у фонтана, а Хармона провел по лестнице вверх, на террасу, что нависала над залой. Она выполняла роль кабинета корабельщика. В глубине террасы восседал на груде подушек сам Гобарт-Синталь.
Негоциант оказался невысоким щуплым мужчиной с холеной седой бородкой. Он был облачен в красно-золотой шелковый халат, а на голове восседала роскошная снежная чалма. Быстрым, цепким взглядом Гобарт-Синталь окинул Хармона, словно оценил на глаз, а затем одарил радушной улыбкой:
— Здравия тебе, Хармон Паула. Садись, раздели со мной угощение.
У правого плеча корабельщика располагался столик с фарфоровыми чашками, серебряным кофейником и блюдом, полным южных сладостей. Хармон уселся на подушки по другую сторону от столика, не без труда обрел равновесие и сумел сохранить сидячее положение, вопреки стараниям подушек свалить его набок.
— По вкусу ли тебе шиммерийский кофе? — осведомился Гобарт-Синталь.
Хармон некогда пробовал этот странный напиток и, по правде, терпеть его не мог — одна горечь во рту от него.
— С большим удовольствием выпью чашечку, любезный господин.
Он вовремя вспомнил, что знатные южане предпочитают обращение "господин" привычным "сударям" и "милордам". Гобарт-Синталь улыбнулся. Карлик наполнил чашку Хармона черной пахучей желчью.
— Расскажи же, как обстоят дела в моей родной земле? Какими известиями порадуешь? — спросил негоциант.
Разумеется, корабельщик прекрасно знал все здешние новости, но вступительная неспешная беседа — столь же важная часть хорошей сделки, как и спор о цене. Хармон многословно поведал негоцианту о том, какой пригожей выдалась теперешняя весна, как мудро правит герцогством его светлость Лабелин, сколь быстро продвигается рельсовая стройка, дающая надежды, что вскоре и до Солтауна доберутся искровые поезда. Отведав медовых пряников и халвы с изюмом, которая кое-как перебила кофейную горечь, Хармон спросил о делах Юга, сознался при этом, что никогда не бывал в Шиммери, о чем всей душой сожалеет. Гобарт-Синталь заявил, что на всем свете не найдется другой столь прекрасной земли, как южное королевство, и подтвердил это описанием нескольких шиммерийских диковинок: дворца на водопаде, Облачной Бездны, десятимильной Аллеи Магнолий, и, конечно, великолепных Львиных Врат. Хармон ахал, всплескивал ладонями и изъявлял восторг с подобающей случаю старательностью.
Наконец, Гобарт-Синталь велел карлику в третий раз наполнить чашки и отослал его с террасы, давая понять, что пришло время разговора о деле.
— Твое письмо, Хармон, вызвало у меня любопытство. Ты не слишком ясно дал понять, о чем ведешь речь. Обычно так пишут те, кому нечего предложить, но тут чутье подсказало мне, что дело может оказаться стоящим. И вот, я решил тебя выслушать.
— Предположим, — начал Хармон Паула Роджер, сделав глоток кофе, — странствовал по миру один путник. Случилось так, что милостью богов попал ему в руки весьма непростой товар. Товар до того диковинный, редкостный, что не продашь его ни на ярмарке, ни с корабля; до того ценный, что мало кому придется по карману. Очень мало кому. Поразмыслил путник и поступил так. Отправился в богатый портовый город, разыскал среди городских купцов самого видного, знатного и явился к нему на прием. Подумал: покажу товар купцу, он непременно заинтересуется и тут же спросит о цене. Но как сложить цену товару, который продается столь редко? А если назову, сколько хочу, то не в обиде ли останется купец? Не прогонит ли меня за наглость? Так рассудил путник и сказал купцу иное. Ты, купец, ловок и умен, — сказал путник. — Погляди на меня, послушай, что говорю, и угадай, какова цена моему товару, не глядя на него. Назовешь справедливую цену — тут же уступлю тебе от нее десятую часть.
По едва заметному огоньку в глазах негоцианта Хармон понял, что покупателя заинтриговала загадка.
— Что сказал бы тогда купец путнику? — спросил Хармон Паула.
— Пятьдесят эфесов, — заявил Гобарт-Синталь.
Хармон только улыбнулся.
— Сотня.
Хармон промолчал, бросил в рот розовый кубик зефира.
— Триста эфесов?.. — не то предложил, не то спросил корабельщик.
Хармон улыбнулся шире, взор его был ясным и невинным — ни дать, ни взять счастливое дитя.
— Уж не хочет ли этот путник сказать, что цена его товару больше пятисот золотых?
— Путник долго странствовал. Боги были милостивы к нему...
Гобарт-Синталь подался вперед, пристально оглядел Хармона с ног до головы, проутюжил взглядом бляху на поясе, золотую цепь, браслет гильдии, уперся в глаза гостя — лукавые, умные, с морщинками от уголков.
— Тысяча эфесов.
— Тысяча эфесов... — неторопливо повторил Хармон, сделал глоток из фарфоровой чашки. — Тысяча эфесов — хорошая цена. Село с мельницей и церковью можно было бы продать за эти деньги, или крупное поместье с лесным угодьем... Но разве путник похож на землеторговца?
— Купец никак не возьмет в толк, — процедил корабельщик, — какую чертовщину продает путник. И по правде, купца это начинает злить.
— Путник был бы очень расстроен, услышав от купца такие слова, и кланялся бы до самой земли, умоляя купца быть милостивым. Но никак не мог бы путник показать товар, услышав цену всего лишь в одну тысячу.
— Всего лишь в тысячу?! — Гобарт-Синталь хлопнул ладонью по столу. — Да ты хоть знаешь, что можно купить за тысячу золотых?
Хармон прижал руку к груди и примирительно склонил голову.
— Смиренный путник знает многое, не зря же он странствовал столько лет. Знает, к примеру, что за тысячу золотых никак нельзя купить вещь, чья цена состоит из пяти цифр.
Корабельщик схватился на ноги:
— Десять тысяч?!
— Путник не сказал — десять тысяч, — с безмятежным спокойствием произнес Хармон Паула Роджер. — Путник сказал: число из пяти цифр. Среди подобных чисел десять тысяч — наименьшее, и, признаться, путник мог бы счесть это за обиду.
— Да иди ты во тьму! — рыкнул Гобарт-Синталь. — Убирайся, не морочь мне голову!
Хармон не двинулся с места.
— Неужели купцу не интересно было бы узнать, какой товар имелся у путника? Разве купец дал бы путнику уйти, не получив ответа?
Корабельщик скривился от бешенства, пригвоздил Хармона взглядом, и вдруг... внезапно он догадался, какой — единственный на свете! — товар мог бы оправдать подобную цену и самоуверенную наглость продавца. Гобарт-Синталь недоверчиво склонил голову, почесал бородку. Сел, хлебнул кофе, облизал губы. С расстановкой сказал:
— Шестнадцать тысяч золотых монет. По тысяче в честь каждой святой Праматери.
— Путник теперь видит, что купец понял, о каком товаре идет речь. Это наполняет сердце путника радостью! Правда, слегка досадно, что купец думает, будто путник не знает справедливой цены своему товару... — Хармон отправил в рот еще кусочек лакомства. — Кроме того, путнику жаль, что всего шестнадцать Праматерей пришли к нам из Подземного Царства. Сколь прекрасным и благостным стал бы наш мир, если бы каждая Праматерь привела с собой сестру! Или двух...
— Ты обезумел, — процедил Гобарт-Синталь, указав пальцем в грудь Хармону. — Я не дам тебе столько денег. Слышишь? Этого не будет. Заплачу двадцать пять тысяч золотых эфесов в том случае, если ты сейчас же покажешь товар, и на нем не найдется ни единого вот такусенького изъяна!
Хармон развел руками:
— Милейший купец должен понимать, что в подобном товаре по самой его сущности не может быть изъянов.
— Положим. Но один товар не равен другому!
— Как горько говорить, что мудрый купец снова заблуждается. Один бесценный товар равен другому — именно бесценность и равняет их. И если человек получает шанс купить бесценную вещь всего лишь за сорок пять тысяч золотых, то ему следует считать это божьей милостью.
Хармон ожидал новой вспышки гнева, но корабельщик только устало покачал головой.
— Сам Темный Идо подвесил твой язык... Двадцать пять тысяч — крайняя цена. Это все, что я могу собрать, не продавая судов.
— Что ж, смиренно прошу прощения за то, что занял ваше время.
С этими словами Хармон поднялся с подушек.
— Стой! — рявкнул Гобарт-Синталь. — Я найду, у кого занять еще семь тысяч к послезавтрашнему дню. Я дам тебе тридцать две. Слышишь? Только сейчас же покажи товар! Если он будет так прекрасен, как ты описал, — ты получишь тридцать две проклятущих тысячи эфесов!
В эту минуту Светлая Сфера покоилась на груди торговца, плотно притянутая платком, однако, сам не зная почему, Хармон ответил:
— Сожалею, но товар не при мне. Я должен помолиться богам и спросить, считают ли они вашу цену справедливой. Если получу утвердительный ответ, принесу товар на осмотр завтра к полудню.
— Тридцать две тысячи — хорошая цена, — проскрипел Гобарт-Синталь.
— Не спорю с этим, добрый господин. Но подобные дела делаются лишь с благословения богов. Мне необходимо помолиться.
— Передай богам, что я добавлю еще тысячу эфесов.
— Вы очень щедры. Я непременно сообщу вам, какой знак подали мне боги.
На том он откланялся. Покидая плавучий дворец негоцианта Гобарт-Синталя, Хармон уже знал, что не вернется.
Стрела
6-7 июня 1774 от Сошествия
восточнее Реки
(неисследованная часть мира)
Река осталась позади.
На диво, переправа прошла без единого приключения. Никто не утонул, не развалился под ногами плот, ослы и мулы не особенно упирались, нервная Леоканта не запаниковала и не прыгнула в воду. Даже не вынырнула из речных волн какая-нибудь сказочная тварь, чтобы полакомиться нежным мясом лорда и наслать жуткое проклятие на остальных путешественников. Последнее обстоятельство весьма удивило бы Кида с Колемоном и, возможно, даже изменило бы их взгляды на мир, да только оба проводника распрощались с отрядом еще на западном берегу. Колемон напоследок попытался образумить Эрвина:
— Ваша светлость, на погибель же идете... Одумайтесь! Если не себя, так хоть мать с отцом пожалейте!
— Полагаете, на том берегу нас дятлы заклюют? — уточнил Эрвин. — Или людовепри затопчут?
— Эх, ваша светлость... — горестно покачал головой Колемон. — Придет час, поверите мне, да будет поздно!
Эрвин кивнул и развел руками в том смысле, что принимает свою судьбу. Коль суждено ему быть заклеванным колдовскими дятлами, то так тому и быть — ведь с волею богов не поспоришь!
Он сполна расплатился с проводниками. Кид никогда прежде не видал двадцати агаток одной кучей. Взвесил их на ладони, сложил горкой, потом столбиком, потом пересчитал и снова взвесил — как ни крути, а выходило очень много! Глаза у парнишки сверкали. Колемон поблагодарил Эрвина, но проводил печальным взглядом остальные монеты, что остались в кошельке лорда: они ведь тоже сгинут за Рекою вместе с безумцем, а жаль.
Эрвин отдал проводникам два письма, с тем, чтобы те отправили их кораблем из Спота. Одно предназначалось отцу. "Ваша Светлость, считаю необходимым сообщить Вам ход событий. Мы пересекли Мягкие Поля и добрались до Реки. Потери составили одного человека из числа греев — он погиб в болоте. Кроме того, кайр Джемис был изгнан мною из отряда и лишен плаща. О причинах такого наказания он доложит Вам лично.
