А отец подходит ко мне и продолжает говорить.
— Каково это — признать, что рабыня, какая-то девчонка... его рабыня, которую он стремится заполучить назад, на самом деле происходит из дворянского рода!? — его слова начинают оседать в моем сердце. — Он прекрасно понимает, что, признав тебя Мартэ, теряет даже малейшую возможность, чтобы вернуть тебя в свой дом. По большому счету, все его шансы сравниваются с нулем. Но он признает тебя, не раздумывая.
Сглотнуть острый комок в горле оказывается не так легко.
— Это он тебе сказал? — проговорила я, задумчиво глядя в глаза в отца.
— Думаешь, он признался бы в этом кому-то? — улыбнулся Димитрий уголками губ. — Ты его так плохо знаешь?
В том-то всё и дело, что мне иногда казалось, что я знаю его даже слишком хорошо. Иначе, как бы я тогда приняла его насильственные действия по отношению ко мне?! Боль не улеглась и не забылась, просто раны затянулись. Не зажили и не забылись, но затянулись. И спустя время я невольно поняла, что ему тоже было больно. Да, если он мог испытывать боль, он ее чувствовал. Он думал, что я изменила ему с Вийаром. Он полагал, что я обманула его, предав его и себя. Изменив не только ему, но и своему слову. Он не верил мне достаточно для того, чтобы не сомневаться в моей безвинности. Он был слишком Князь, чтобы поверить рабыне. И он поверил своим глазам. И я, к своему ужасу и стыду, не могла его винить за это. Таков Штефан. И такова я. Даже зная, что он — прав, понять могу, но принять и простить... Сложно. Очень сложно. Раньше было — невозможно, а теперь... Как едва заметна, оказывается, грань между возможным и невозможным. Она призрачна, почти нереальна... Как и тот мир, в котором я теперь жила.
И в этом мире я не рабыня. Более того, я — дворянка! Это было настолько непривычно, что приходилось постоянно напоминать себе о том, кем я теперь являюсь, и Штефану Кэйвано придется со мной считаться!
Я надеялась найти родителей, об этом мечтает каждый ребенок из детского дома, но, когда воспитатели заявили, что мои родители погибли, я... смирилась. И продолжила жить дальше. А сейчас оказалось, что у меня есть отец. И не просто отец... дворянин, представитель знати Второй параллели, отказавшийся от трона Князь! От этого просто так не отвернуться. Это — право рождения, это печать и метка. Навсегда.
— Ты защищаешь его? — заглянув отцу в лицо, прямо спросила я.
— Нет! — резко ответил он. — Он совершил преступление в отношении тебя, и этого мне не простить, — глаза его блеснули, а губы сжались в линию. — Но я хочу, чтобы ты... избавилась от дурных воспоминаний.
— Как?
— Посмотрев своему страху в лицо, моя милая, — тихо проговорил отец и, наклонившись, прижал меня к себе. — Только так можно избавиться от дурных снов, — поцеловав меня в макушку, провел пальцем по щеке.
Прижавшись к отцу плотнее, я не стала говорить ему о том, что мне перестали сниться кошмары. С того самого дня, как я видела Штефана Кэйвано в последний раз.
Он пришел ко мне тогда... зачем? Я не понимала, но хотела понять. Он был странным, выглядел странно. Мне даже вначале показалось, что это не тот Штефан Кэйвано, которого я знала. Уверенный, решительный, жесткий и хладнокровный Штефан Кэйвано, которого я полюбила. Говорил он тоже странно, и смотрел на меня странно, и шел... тоже странно. Я никогда его таким не видела. Он будто весь превратился в чувство. Только я никак не могла определить, какое. Что он хочет мне сказать? Зачем пришел? Купить меня... у отца?! Определенно, папа сообщил ему, что я теперь не продаюсь. И как он воспринял эту новость? Он ни слова не сказал о том, кем я теперь являюсь. Зато сказал, что просмотрел пленки с камер слежения и... как он сказал?.. знает теперь, что я не виновата и его не предавала. И мне стало вдруг так больно, обидно... до боли в глубине души. Мне он не поверил, а вот камерам слежения!..
И что самое страшное во всем этом, так это то, что я его понимала. Он не мог не проверить. Что-то в нем осталось неизменным. Это же Штефан Кэйвано, он должен был узнать правду, разобраться во всем, найти ответы на все вопросы. Только зачем... говорить всё это мне? Какие у него цели? И что он хотел тогда от меня услышать? Что я могла ему сказать, кроме того, чтобы попросить его не приходить больше? Неправильно всё это было, запретно... Да и кончено всё, будто ничего и не было. А неужели что-то... было? Я была рабыней, а он был господином... мало ли таких историй!? Только вот теперь я не рабыня! Я равная ему по положению и статусу, меня нельзя купить и принудить к чему-то, мне нельзя приказать, меня нельзя просто так обвинить в чем-то. Я просила его уйти. Да, я желала этого больше всего, чтобы он оставил меня в покое, не приходил, не терзал сердце воспоминаниями, не напоминал о том, что следовало забыть.
Так почему же стало так невыносимо больно, когда я произнесла эти слова? И потом, когда убежала? И когда, сжавшись в комочек на кровати, плакала в подушку? Наверное, именно это называется слабостью. Я не позволяла себе быть слабой, а теперь... из-за него... Любовь делает человека заложником себя.
И что значат все эти цветы? Подарки и знаки внимания?.. Что они значат для него, и что, по его мнению, должны значить для меня? Чего он добивается? Прощения? Как легкомысленно! Неужели надеется найти мое прощение во всех этих... нелепостях? И зачем ему мое прощение? Что он будет делать с ним?..
Как бы мне хотелось, закрыв глаза, сказать, что я не люблю этого монстра, что готова, способна жить без него!.. Как бы мне хотелось выкрикнуть ему в лицо... тогда, когда мы видели с ним в последний раз, что я его ненавижу, не попросить, а приказать ему не приходить! Заявить прямо в лицо, как противно мне его видеть! Но, наверное, я слишком слабая... я не могла сделать этого. Как не могла вырвать любовь из своего сердца! Сущий дьявол проник внутрь меня, под кожу, в кровь, в сердцевину моего слабого безвольного тела, которое без него умирало мучительнее, чем рядом с ним.
Любить — это больно. Я раньше не понимала смысл этого выражения, а теперь вдруг стала наглядным свидетельством того, что такое боль в любви. Особенно, когда с сожалением понимаешь, что твоя любовь — это игра в одни ворота.
Или еще есть шанс на... что-то? После того, что перенесла по его вине!? Обещала себе ненавидеть, стать презрением и превратиться в равнодушие, а вместо этого... все еще надеешься на что-то?
Каким глупым порой может быть женское сердце!
Вопреки собственным заверениям, когда наступил день вечера, я очень нервничала. Осматривая себя в высоком резном зеркале, я в сотый раз убедилась в том, что выгляжу превосходно. Это подтверждали и восхищенные взгляды Рослин и других слуг, видевших меня, и восторженный отцовский взгляд. Темно-синее платье, доходившее до пят, подчеркивало бледную матовость кожи, а черные волосы, заплетенные в незатейливую восьмипрядную косу, спускались по спине до талии. Лицо слегка тронуто косметикой, но не казавшееся бледным и невыразительным, а скорее, наоборот, и на нем сверкали изумрудами большие глаза.
— Не волнуйся, моя милая, — подхватив меня под локоть и поведя к выходу, проговорил отец, — все будут от тебя в восторге, даже не сомневайся, — поцеловав меня в щеку, он гордо добавил: — Моя красавица!
Я улыбнулась ему широко и лучезарно, стараясь не показать, что руки слегка подрагивают. И вовсе я не боялась прессы, не журналистов и вопросов с подковыркой, лживых улыбок, нацепленных на уста, сердце трепетало в груди по иной причине, банальной, нелепой, совершенно неожиданной. Я боялась увидеть там его. И как бы ни храбрилась перед отцом, не могла заставить сердце стучать медленнее, перестать биться пульс в запястья, или вынудить кровь бежать по венам чуть тише. Всё внутри меня дрожало от одной лишь мысли, что здесь, на этом вечере, мы с ним будем находиться в одном качестве — почетных гостей. Равных друг другу, как по статусу, так и по положению. Могла ли я когда-нибудь подумать о таком? Надеялась ли?
Все эти мысли — мысли о моем дьяволе — не давали мне покоя весь путь, что мы проделали от дома до дворца приемов. Отец меня подбадривал, успокаивая, держал за руку и улыбался. А я думала о нем.
Он так и не ответил точно, приедет ли на вечер, который, как мне стало известно, ни разу не пропускал. Неужели изменит своим принципам... из-за меня? Слишком самонадеянно, усмехнувшись, успела подумать я, перед тем как улыбнувшийся нам дворецкий открыл перед нами двери, ведущие в большой зал.
Я напряглась, будто готовая к прыжку кошка, а отец нежно погладив меня по щеке, улыбнулся.
— Всё будет хорошо, — уверенно сказал он. — Теперь всё будет хорошо, моя девочка.
— Лорд Димитрий Мартэ с дочерью, леди Кароллой Мартэ, — провозгласил мужской голос, и нам с отцом ничего иного не оставалось, как только с гордо поднятыми головами подтвердить звание лорда и леди.
Мое появление во дворце приемом вызвало настоящий ажиотаж. Я подозревала, что желание гостей увидеть меня велико, но не могла полагать, насколько. Создалось ощущение, что я попала в муравейник, из которого мне теперь не позволят вырваться. Ко мне подходили всё новые и новые люди, лица которых я почти не видела, с таким постоянством они сменялись между собой. Женщины, молодые девушки, глядя на меня, улыбались, делая комплименты внешности и интересуясь, где я нашла такое великолепное платье. Я учтиво им отвечала, снабжая улыбками, хотя понимала, что их овации и заинтересованность продиктована только желанием увидеть меня, как некую "достопримечательность", которую все хвалили. Мужчины же, знакомясь со мной, могли лишь улыбаться, разглядывая меня и так, и эдак.
Я увидела здесь и Кассандру Мальво. Она была великолепна, хоть и держалась, подстать Королеве, чуть холодно и отстраненно. Зато, увидев меня, улыбнулась и искренне порадовалась тому, что я теперь одна из них. Только ее присутствие на этом празднестве меня и спасло. Потому что... его здесь не было. Он все-таки не пришел. Я это точно знала, потому что чувствовала его отсутствие. И легкое разочарование оттого, что я не увижу... Одернула себя столь же быстро, как скоро зародилась во мне предательская мысль.
Нет его, и ладно. Не посчитал нужным прийти, отказался, дела?.. Кто знает? Не желает признавать перед обществом, что я... такая же аристократка, как и он. Как они все. Обидно? Да. Больно? Да. Но гораздо больнее оттого, что, понимая, что должна радоваться его отсутствию, осознаю, что умираю здесь без него!
Зато Карим Вийар был на вечере. Подошел ко мне и представился, будто мне требовалось это! Хотелось развернуться и уйти, влепить пощечину или заорать на него, но я сдержалась. Беседовали с ним мало, сухо и коротко, не о чем. Ни слова о том, что произошло, будто наложенное табу. Смотрел он на меня с блеском в глазах, но в черных омутах мелькнуло так же одобрение и восхищение, я это отметила. Я выдержала его присутствие рядом с собой, выдержала даже его поцелуй в руку, а потом и пристальный взгляд в глаза.
— Я понимаю теперь, почему Штефан потерял голову, — сказал он, улыбнувшись. Ничуть не изменился!
Я не успела спросить, что он имел в виду, Вийар исчез так же быстро, как и появился. И сколько я не пыталась высмотреть его в толпе, чтобы получить ответ хотя бы на этот вопрос, не смогла.
А меня тем временем приглашали танцевать. Я уже сбилась со счета, сколько раз отказывала кавалерам, бродившим около меня, а они настойчивее меня обхаживали, будто желая сломить мое сопротивление.
А потом отец познакомил меня с этим человеком.
— Дорогая, хочу представить тебе, — проговорил отец, тронув меня за локоть, — Марк Дацлав, мой давний партнер. А это, — с гордостью сказал отец, и мне почему-то стало не по себе, — моя дочка, Каролла.
Я взглянула на высокого мужчину, стоящего рядом с отцом, и застыла. Первое, что отметила, — его глаза, они показались мне знакомыми, темно-синие, с четким контуром радужки. И его лицо, волевое, с носом с горбинкой, квадратным подбородком и жесткой линией губ. Темные, почти черные волосы, стриженные по последней моде, стальной огонек в глазах и... эта полуухмылка, полусарказм, застывший на губах.
— А чем вы занимаетесь, господин Дацлав? — проговорила я, ощущая, как участилось сердцебиение.
Отец с удивлением взглянул на меня, вскинув брови, а вот господин Дацлав, кажется, не был удивлен.
— Скажем так, — улыбнулся мужчина одними губами, — я торговец, леди Мартэ. Предприниматель.
Я нервно вздрогнула. Но не оттого, что он назвал меня столь почтительно, хотя раньше меня коробило подобное обращение, а оттого, что ответил, кем он работает. И я вспомнила, где видела его. Как вспышка в сознании, яркая, почти ослепляющая. Это был он! И я вновь оказалась стоящей в центре Арены Верхнего Рынка, на обозрение публики, испуганная, зажатая, полностью обнаженная. Проданная, как игрушка!..
Сердце сильно забилось в груди, я облизала пересохшие в миг губы.
— А чем вы... торгуете? — проговорила я, побледнев, но стараясь не выдать себя.
Его взгляд пронзил меня до основания, глаза впились в лицо, будто пытаясь узнать,, а губы иронично дрогнули. Он понял, осознала я с ужасом и волнением. Он понял, что я всё знаю и помню!
— Вам кажется, — проговорил он, сощурившись, — что мы встречались?
Прямолинейно, ничего не скажешь. Но как заявить, не оскорбив, что рада была бы, не будь этой встречи.
— Да, у меня есть такое предположение, — вскинула я подбородок. Я даже уверена в этом, хотелось крикнуть мне, но слова не сорвались с языка, они застыли в глубине глаз, и Дацлав их прочел там.
— Возможно, вы ошибаетесь? — усмехнулся он, но глаза его оставались холодными.
— Мне бы этого хотелось, господин Дацлав...
— Прошу вас, — Марк, — мягко перебил он меня, увлекая в магнетический соблазн своих глаз.
— Марк, — покорно повторила я, — но, боюсь, что не ошибаюсь.
Он с пониманием кивнул. Долго и пристально рассматривал меня, будто о чем-то задумавшись, а потом склонил голову набок и легко улыбнулся. Но в глазах его читалась настороженность.
— Тогда, наверное, мне нужно извиниться перед вами, — сказал он.
— Не стоит, — покачал я головой. — Это ваша работа... Марк.
Кажется, он не желал подобной поблажки от меня, именно поэтому глаза его превратились в льдинки? Не желает подобной уступки? Не желает быть... понятым и разгаданным?
— Я рад, что мы достигли взаимопонимания, — проговорил он учтиво и сдержанно.
— Прощай своих врагов, но не забывай их имен, господин Дацлав, — улыбнувшись, процитировала я. — Не так ли?
Губы его дрогнули, а глаза вспыхнули. Мгновение длилось его хладнокровное удивление, я засекла.
— Думаю, Димитрий, — обратился к отцу, — что если ты научишь свою очаровательную и, не сомневаюсь, -посмотрел на меня с усмешкой, — умную дочь предпринимательскому мастерству, она сделает отличную карьеру. Я с удовольствием стану ее партнером, — с двойным смыслом проговорил мужчина, заглянув мне в глаза, и меня обдало жаром. — Но, конечно же, не сейчас, — улыбка его стала почти искренней, — прошу меня простить, мне нужно идти, торговля... — еще один взгляд на меня, — не стоит на месте, — откланялся он и, наклонившись, поцеловал мою руку. — Но я не прощаюсь, леди Мартэ.
