Она очень многого не умела. И сделала принципиальную ошибку, вместо диалога с животным начав обмен сознанием.
Ей нужно освободиться. Освободиться любой ценой, вырваться, стряхнуть с себя эти ремни. Никому не подчиняться, лететь по дороге, чтобы вокруг были только ветер, ночь и звезды. Свобода, свобода любой ценой, пусть даже ценой жизни, пусть она погибнет, но у нее больше нет сил ощущать на себе человеческие путы и слушать человеческие приказы.
Карета ехала вдоль обрыва. С одной стороны был огромный луг с остатками пожелтевшей и давно скошенной травы. Луг ждал первого снега. А с другой стороны, далеко внизу, виднелась петля реки, по берегу которой медленно двигался одинокий всадник. Но до него был по меньше мере две сотни локтей — песчаный обрыв шел резко, и кое-где из него выступали острые зубы камней.
Женевьева поняла, что это единственный шанс. Она рванулась вперед и вверх, и в этот момент их сознания полностью объединились. Лошадь встала на дыбы и забила копытами.
— Эй! — испуганно закричал кучер. — Ты чего? Держите! Помогите, кто-нибудь!
Но было уже поздно — лошадь рванулась в сторону обрыва, увлекая за собой карету и покатилась вниз с жалобным ржанием. Оно быстро смешалось с треском ломающихся осей и воплях подбежавших к обрыву гвардейцев. От кареты отлетела дверца, и одно из колес, отломившись, покатилось отдельно по склону. Лошади, падая, уже не ржали, а стонали как люди. Женевьева упала на Моргана, который проснулся уже в полете вниз, потом он перекатился через нее. Карета тяжело грохнулась, подняв тучу пыли. Одна из лошадей — та, самая, вороная — съезжала вниз по склону с перебитым хребтом. Она билась в нескольких шагах от кареты, тщетно пытаясь подняться.
Всадник, скачущий по берегу реки, остановился и поднял руку к глазам, следя за падающей каретой. Потом он повернул коня и неспешно направился к месту падения. Гвардейцы наверху бесполезно размахивали руками, но сделать ничего не могли — ближайший относительно безопасный спуск вниз был не менее чем в часе езды.
Ветер шевелил волосы всадника, которые из-за частых седых прядей казались пегими. Он внимательно осмотрел карету своим единственным глазом и нахмурился.
Женевьева напрасно пыталась выбраться через отломанную дверцу. Одна рука у нее висела плетью, а она сама издавала какие-то непонятные звуки. Скильвинг в ужасе увидел, что ее движения почти в точности повторяют судороги лежащей рядом лошади.
Он бросился к ней, перевернув на спину и с силой сжал лицо в ладонях. Глаза ее были наполнены болью и безумием. Сейчас она была животным, умирающим на склоне.
"Объединение сознания", — подумал он с тоской. "Как же это у нее получилось. Она же ничего почти не умела. Небо, что же мне теперь делать!"
Он оглянулся, словно надеясь, что помощь придет откуда-то сбоку и взялся обеими руками за волосы, словно желая удержать их от вставания дыбом..
Единственное, что можно сделать в таких случаях — это перекинуть слитое сознание на какое-то другое живое существо. Это относится к запретной магии, и произносящий подобные заклинания потом несет на себе вечное проклятие. Скильвинг знал некоторых, осмелившихся когда-то сделать такие вещи, и не хотел себе подобной судьбы.
Но глядя на выгибающееся на песке тело Женевьевы, он был готов это сделать. Просто никого не было рядом. Он оценивающе посмотрел на беспорядочно мельтешащие наверху фигурки гвардейцев. Слишком далеко, не дотянуться.
В какой-то момент Скильвинг, Хэрд, Лер, Гримур, в общем, человек с пятьюдесятью именами, Великий Магистр Ордена Чаши, был готов направить заклинание на себя. Только чтобы Женевьева перестала издавать стонущие звуки и посмотрела разумными человеческими глазами. Он сам, правда, этого бы уже не увидел, но ему было безразлично.
Его спасло от последнего шага только то, что он услышал слабый стон и заметил человеческую руку, слабо цеплявшуюся за косяк двери. Из кареты пытался выбраться кто-то еще.
Скильвинг был великим магом, не слишком озабоченным судьбами обычных людей и принимавший близко к сердцу только то, что касалось лично его. Поэтому он перебросил сознание лошади на этого человека поспешно, даже не разбираясь, кто он. И только потом, внимательно посмотрев на его искаженное лицо, которое тем не менее можно было сразу узнать по портретам, висевшим в каждом доме Круахана, он задумчиво взъерошил волосы.
"Судьба — это самая страшная сила, которая существует в этом мире", — подумал он, поднимая Женевьеву на руки и неся к своей лошади. "Все наши магические развлечения — просто игры, в которые мы играем у ее дверей, ожидая, пока нас позовут".
Когда спустившиеся с обрыва гвардейцы наконец-то подбежали к развалившейся карете, возле которой лежал их повелитель, он открыл глаза, посмотрев на них жалобным взглядом и издал тихий звук. У гвардейцев, достаточно повидавших, холод прошел по спине, когда они услышали его стон. Он слишком напоминал ржание умирающей лошади.
— Позвольте, господин герцог, представить вам Рандалин, старшего воина Чаши... — Скильвинг помолчал, покосившись в сторону, — мою дочь.
Герцог Джориан был уже очень стар. Его руки, сжимавшие подлокотники кресла, слегка дрожали. Но взгляд, которым он окинул поклонившуюся девушку, был ясным и цепким.
— Везет вам, Хэрд, — сказал он, и голос его тоже был молодым и глубоким, без старческого дребезжания. — Взрослая дочь. Такая красивая, делает успехи в Ордене. Да еще и продолжение рода вам гарантировано.
Дочь Скильвинга резко выпрямилась, и ее серые глаза, не по-женски суровые, совсем потемнели.
— Мне можно уйти, отец? — спросила она сухо. — У меня сейчас занятия с Джулианом. А потом мы с ним и Санцио должны быть на верфи.
— Вы позволите, сир?
Скильвинг посмотрел на Джориана с извиняющимся выражением.
— Разумеется.
Джориан слегка нахмурился, но это был не гнев, а скорее задумчивость. Он смотрел в спину девушке, закрывающей за собой дверь. Ей очень шел орденский костюм — туго стянутый в талии камзол и обтягивающие ноги штаны из кожи, в которых так удобно лазить по мачтам и перепрыгивать с борта на борт. Ее ярко-медные волосы были коротко острижены и торчали ежиком.
Скильвинг тяжело опустился на стул.
— Она была беременна, сир. — сказал он мрачно, — и потеряла ребенка, когда упала с обрыва. Скорее всего у нее больше не будет детей.
— Прости, — отозвался Джориан. — Вечно я говорю что-то невпопад. Старею, видно.
— Да я понимаю, — Скильвинг махнул рукой. — Где Мануэль?
— Опять скачет по сцене.
Они помолчали. Сын герцога, Мануэль, давно проявлял довольно странные наклонности в отношении красивых людей своего пола. В Валлене это было нередким делом и зазорным не считалось, но от герцога ждали по крайней мере выполнения долга в отношении правильного порядка наследования. Но Мануэль, видно, питал к женщинам настолько глубокое отвращение, что не мог себя пересилить. Теперь он увлекся недавно прибывшим из Круахана молодым человеком, писавшим пьесы, и они все дни напролет пропадали в недавно построенном театре.
— Ну ладно, старый колдун, хватит плакаться друг другу о своих бедах. По крайней мере она у тебя живая и поправилась.
— Да... — медленно произнес Скильвинг, — поправилась... почти. Она выбрала себе орденское имя.
— Какое?
— Рандалин.
— Похоже, оно тебе не очень нравится. Оно что-то значит?
— В Орденских хрониках была такая пиратка, ходившая с командой головорезов на корабле. Гроза Внутреннего океана четыреста лет назад.
— Хм, — Джориан постучал пальцами по подлокотнику. — Говоришь, она строит корабли?
— Строит. И тренируется на шпагах до изнеможения. Младшие воины за ней бегают толпами. Эти вот Санцио и Джулиан — ее любимчики, но она ими помыкает как хочет.
— Я понимаю, что ты от этого не в восторге. Но Валлене орденский флот очень пригодится. Особенно если вы прижмете крестоносцев. А то наши купцы не могут пройти мимо них ни в Ташир, ни в Эбру без огромной пошлины.
— Ты, конечно, сразу мыслишь о государственной пользе.
— У меня никого нет, кроме этого города. Жизнь моя заканчивается, Хэрд, и я хотел бы успеть сделать еще что-то хорошее для него.
— А у меня никого нет, кроме нее, — Скильвинг резко поднялся. — И я не хотел бы, чтобы она рисковала жизнью.
— Ты ведь ее все равно не остановишь.
За окном послышались вопли и звон стали. Джориан удивленно приподнял бровь.
— Вот, полюбуйтесь, — Скильвинг подкатил к окну кресло, в котором сидел старый герцог.
Внизу Женевьева-Рандалин яростно сражалась с широкоплечим великаном выше ее на полторы головы, вооруженного двумя длинными шпагами. Великан рычал и подбадривал себя боевыми воплями. Рандалин проскользнула у него под рукой, едва не заставив споткнуться. На ее лице застыл торжествующий оскал. Джориан действительно залюбовался — настолько совершенно они двигались и настолько отточенными и вместе с тем неожиданными были ее выпады.
— Всю жизнь я пытаюсь отвести ее от этой дороги, — печально сказал за его спиной Скильвинг. — А теперь она снова на нее вернулась. И я боюсь, что навсегда.
— Кто знает? — Джориан покачал головой. — Не мешай ей, Хэрд. Это ее способ выжить в том мире, где она оказалась.
— Интересно, ты говоришь так потому, что хочешь утешить меня своей мудростью? Или просто хочешь получить свой флот и полководца, которому нечего терять?
— Конечно, второе. — Джориан печально усмехнулся. — А что еще можно ждать от правителя Валлены?
Часть девятая
Валлена, 2035 год.
Я сидел в лодке, налегая на весла вместе с двумя другими воинами, и оборачиваясь через плечо, смотрел на приближающийся причал главного валленского порта. Лодку немилосердно раскачивало — ближе к берегу волны становились сильнее.
Мы представляли собой орденское посольство. У меня на рукаве был повязан кусок белой ткани, оторванный от рубашки Жерара, поэтому белым его назвать было сложно — скорее серым. Но я надеялся, что сойдет и такой. Все-таки мы с Валленой не воевали.
Валленский порт был самым большим из всех городов на берегу океана. Количество кораблей, стоящих у причала, и цвета флагов на этих кораблях поражали воображение. Далеко в море выдвигались построенные мостки, к которым причаливали мелкие суда и рыбацкие шхуны. Почти все мостки были заполнены — к ним были пришвартованы яхты и ялики со свернутыми парусами, на них сидели рыбаки с закатанными до колен штанами, бегали мальчишки, гуляли горожане, покупая прямо с лодок свежую рыбу, устрицы и крабов.
И только один причал на сваях был относительно пуст. Сидящий за мной воин толкнул меня в спину и мотнул головой в его сторону, заставляя обернуться. Я посмотрел туда и подумал, что все-таки судьба наконец-то стала поворачиваться к нам лицом.
На причале, на самом краю, стояла Рандалин. Ветер трепал ее волосы, так что они взмывали вокруг головы как пламя. Она напоминала живой маяк, еще и потому, что стояла почти не двигаясь, напряженно вглядываясь в море.
— Эгей! — крикнул я, приподнимаясь в лодке, но тут же сразу упал обратно на скамью, так ее закачало. — Рандалин! Рэнди!
Она сощурилась против солнца, посмотрев в нашу сторону. И побежала по мосткам туда, где мы собирались причалить. Толпа невольно посторонилась — она была в своем обычном орденском костюме и полном вооружении, что внушало уважение. Она добежала до места нашей высадки, как раз когда я поднимался из лодки по железной лесенке, приколоченной к мосткам, и схватила меня за руку, упав на колени.
— Что с ним? Он жив? Он где?
— Он жив, — сказал я поспешно, поразившись тому, как изменилось ее лицо — словно солнце вышло из-за туч, осветив море и все вокруг. Я даже невольно посмотрел на небо. — Наши корабли стоят близко, в миле отсюда, так что мы даже смогли доплыть на лодке, как видите.
— Ох, — она выдохнула, прижала руки к лицу, потом снова схватила меня за рукав, — они плывут сюда? Когда они здесь будут?
— Миледи Рандалин, — я наконец выбрался на мостки, — могу ли я говорить с вами официально? Как с магистром Ордена Чаши, имеющему влияние на свой магистрат и валленское герцогство?
Она прикусила губу и посерьезнела.
— Можете, магистр Адальстейн.
— Неделю назад орденский флот провел последнее сражение с остатками круаханской эскадры, которая гонялась за нами по всему океану. Теперь у Круахана не осталось больше ни одного корабля. Но у нас тоже только десять кораблей держатся на плаву. Все они сильно пострадали. Среди воинов — все ранены, и многие очень сильно. У нас нет воды и съестных припасов. Позволит ли Валлена войти в вашу гавань, чтобы пополнить запасы и перевязать раненых?
Рандалин вскинула голову.
— Насколько хватит моей власти, я буду добиваться этого.
— Ваш магистрат может возражать.
— Я найду, что сказать магистрату.
— Нам больше не на кого надеяться, Рандалин, — сказал я искренне. — Наши корабли плывут очень медленно. У многих осталось только по одной мачте. Но завтра к вечеру они уже могут быть здесь, если мы подадим им знак, что Валлена готова их принять.
— Пойдемте, Торстейн, — она быстро развернулась на каблуках и потащила меня за собой. Энергия снова била из нее через край, словно она только что не стояла на причале, как застывшая статуя.
Я не преминул сказать ей об этом.
— Торстейн, — она даже замедлила шаги, заглядывая мне в лицо, — каждый день я ходила на этот причал и смотрела в сторону Эмайны. Две недели до нас доносился запах дыма. Я не знала ничего — что с вами всеми, где вы. Я спрашивала капитанов всех кораблей, что приходили сюда. Я знала только, что вы где-то бьетесь с круаханской эскадрой. Никто не мог толком сказать, кто побеждает, кто погиб. Что мне оставалось делать? Только стоять и смотреть на море. Расскажите мне о... о Гвендоре. Как он? Что с ним?
Я уже открыл рот, но вовремя прикусил язык. Видимо, это был мой вечный крест — не говорить Рандалин всей правды.
— Он... сейчас на орденском флагмане. Он... — и тут я вспомнил, что могу рассказать нечто, что всерьез ее отвлечет. — Ронан погиб на Эмайне. Гвендор теперь Великий Магистр.
Рандалин резко остановилась.
— Тогда идем обратно, — сказала она, — это многое меняет.
— Куда мы идем?
— Сначала я думала идти в Совет старейшин. Но теперь, думаю, надо начинать с нашего магистрата.
— А герцог Мануэль?
Рандалин усмехнулась, продолжая быстро шагать.
— Мануэля такие вещи мало интересуют. И решать он все равно ничего не будет. Хотя я с ним поговорю, конечно. Но последним.
Магистрат Ордена Чаши помещался в доме, похожем на обычный купеческий, и находился он близко от гавани, на узкой предпортовой улочке. Дверь была не заперта, Рандалин легко толкнула ее и кивнула мне.
— Вы уверены, что мне стоит идти?
— А разве вам не интересно? Летописец крестоносцев в самом сердце вражеского лагеря?
Я еще помедлил, но все-таки перешагнул порог. Внутри было темновато, и гостиная тоже напоминала нечто среднее между библиотекой ученого и салоном купца, торгующего рыбой. В кресле у окна, отвернувшись от света, сидел Скильвинг — глаз его сверкал так же ярко, но он казался сильно похудевшим, почти высохшим.
