Вот тут-то и начиналось самое интересное — менять их было не на что. Всего было заказано тринадцать таких пушек системы Канэ с длиной ствола в сорок пять калибров. Восемь уже были во Владивостоке и стояли по паре на борт на "России" и "Громобое". Еще две сейчас были в Порт-Артуре, в носовой и кормовой башнях крейсера "Баян", и тоже воевали. Одна находилась на опытном морском артиллерийском полигоне под Питером, где она использовалась для составления таблиц для стрельбы этого типа орудий. Ее спешно привели в порядок и, признав условно годной, подготовили к отправке во Владивосток.
Последняя пара была на борту канонерки "Храбрый" в Средиземном море, и доставка этих орудий во Владивосток стала целой эпопеей. Проще всего было бы пригнать "Храбрый" в Одессу или Севастополь, снять с него орудия и отправить поездом на Дальний Восток. Но по договору о проливах военные корабли России могли проходить их только по фирману (указу) султана. Причем корабли линии, броненосцы, только с царем, царицей, наследником престола или регентом на борту! Такова была плата за проигранную Крымскую войну.
Лишний раз донимать турок из-за канонерки МИДу не хотелось, так как предстояло еще выводить два броненосца, крейсер, миноносцы и вспомогательные корабли. Поэтому пришлось гнать из Одессы в Пирей "Петербург" — самый быстрый пароход Доброфлота. В Греции к моменту его прибытия силами команды с помощью лома, кувалды и такой-то матери орудия были демонтированы и подготовлены к перевозке. Демонтаж проходил под восторженными взорами местных жителей и обалдевшими наблюдающих офицеров Royal Navy с зашедшего "случайно" английского крейсера. Последние понимали, что происходит что-то теоретически абсолютно невозможное в британском флоте.
За три дня два двадцатитонных орудия были практически вручную сняты со штыров, отделены от щитов, размонтированы на части и упакованы для погрузки на борт "Петербурга", к которому тем временем пришвартовался еще и громадный учебный корабль "Океан". Пока команда "Петербурга" занималась эквилибром с пушками, на него с "Океана" перебирались со своими нехитрыми пожитками прибывшие на учебном корабле тихоокеанцы-сверхсрочники. По серьезным выражениям лиц моряков можно было понять, что демьбельских настроений в их среде не было, что и не удивительно: потом именно они составили костяк команд спешно достраивающихся "Потемкина" и "Очакова".
Но часть "пассажиров" "Океана" на "Петербург" так и не попала. Некоторые, в основном артиллеристы, были направлены на "Орел" и "Саратов", которым предстояло вскоре стать вспомогательными крейсерами. В завершении всей этой суматохи на причальной стенке остались четыре 45— калиберных шестидюймовки с боекомплектом, щитами, ЗИПом, а так же металлоконструкциями для подкреплений палубы и новых линий подачи, которые сгрузили с "Петербурга". Водворять их на канонерку предстояло силами ее экипажа, местного порта и прибывшей из Одессы бригады рабочих во главе с двумя инженерами.
Погрузка восьмидюймовых орудий заняла шесть часов, после чего русский пароход на всех парах понесся обратно в Одессу. Экономия на заказе дополнительных пушек обернулась потерей драгоценного во время войны времени и невозможностью нормально перевооружить остальные крейсера Владивостокского отряда, ибо попытка совместить в одном залпе орудия одного калибра, но разных систем, привела бы к головной боли управляющего стрельбой артиллерийского офицера, но никак не к дополнительным попаданиям.
"Варяг" и "Рюрик" вместо современных скорострельных и дальнобойных орудий с длиной ствола в сорок пять калибров вынуждены были довольствоваться пушками прошлого поколения. "Россия" не получала дополнительных восьмидюймовок вообще. Единственным улучшением для них, и для остальных орудий системы Канэ, стали новые затворы, спешно заказанные Обуховскому заводу. С ними, по крайней мере, улучшалась скорострельность орудий, но дальность увеличить не было никакой возможности. Однако и на их изготовление требовался еще минимум месяц...
Всю эту историю ни с того ни с сего вспомнил сейчас на борту "Лены" первый в мире оператор военной кинохроники Сашин-Федоров. Сам он услышал ее по пути через всю Россию от соседа по купе, лейтенанта-артиллериста со средиземноморским загаром, который и сопровождал орудия во Владивосток. На секунду отвлекшись, Владимир Александрович чуть было не пропустил разворот "Богатыря" навстречу японцам, но удивленный возглас стоящего рядом командира корабля вернул его в реальность.
— Что, черт побери, они делают? — в голосе лейтенанта Рейна, казалось, звучала ревность, что кто-то может оказаться как бы ни большим сорвиголовой, чем он сам...
* * *
Катаока умел считать никак не хуже Руднева. На мачте флагманской "Ицукусимы" взвился флажный сигнал, и три старых крейсера, усиленно дымя из единственной трубы каждый, стали медленно удаляться от броненосца. "Чиен-Иен" медленно торопился вслед за ними, на случай, если понадобится прикрыть поврежденного товарища от "Богатыря". Следующий час японские крейсера неторопливо отрывались от своего тормознутого сотоварища и столь же медленно, но неприемлемо быстро для русских, догоняли пленный транспорт. Попавшие с "Богатыря" четыре снаряда никак не отразились на скорости тройки японских "инвалидных рысаков". С пятидесяти кабельтовых было никак не разглядеть, что одним из попавших снарядов была выведена из строя 120-мм пушка на "Мацусиме". Впрочем, она и так пока не могла стрелять из-за запредельного для нее расстояния.
Рудневу неохотно пришлось признать, что пора переходить к плану Стеммана или снимать с транспорта призовую команду и торпедировать его. Еще раз взвесив все за и против, Петрович решил выбрать первое.
"Богатырь" резко ускорился до двадцати двух узлов, и стал постепенно опережать японцев, забегая в голову их колонны. При этом он продолжал держатся на расстоянии около полусотни кабельтовых, так что на виде сверху казалось бы, будто русский крейсер идет по кругу вокруг японцев. Все это время каждые пару минут около "Богатыря" вставал столб воды от падения японского 320-миллиметрового снаряда. Так как ни один из них пока не упал ближе двухсот метров от крейсера, на них постепенно просто перестали обращать внимание, как на примелькавшуюся деталь пейзажа.
А затем случилось то, чего адмирал Катаока совсем не ожидал... "Богатырь" после очередного выстрела из пушки "Хасидате", рванулся на сближение. Творение германских инженеров под русским флагом неслось на противника по наиболее выгодному для него курсу — сближение с носа под острым углом. Этот маневр позволял "Богатырю" использовать всю артиллерию правого борта, но при этом выключал из боя почти все пушки японцев.
Артиллеристы "Ицукусимы" не успели отреагировать на неожиданный рывок русского крейсера, и очередной снаряд-переросток рухнул в воду далеко за кормой "Богатыря". Теперь четыре корабля сближались с суммарной скоростью почти в тридцать узлов. Каждую минуту расстояние между противниками сокращалось на полмили, и через две минуты расчеты японских 120-миллиметровок наконец-то дождались своей очереди принять участие в бою. Только вскоре командиру идущей головной "Ицукусимы" стало ясно, что шесть японских 120-миллиметровок (БАМС! Визг осколков по броне рубки, столб зеленоватого дыма на носу, так — уже пять) — совершенно неадекватный ответ девяти русским шестидюймовкам. Он поднял сигнал "к повороту последовательно" и, не дожидаясь, когда следующие за ним корабли отрепетуют, что тот разобран, отдал приказ рулевому — "право на борт".
Через пять минут все три корабля легли на новый курс, и теперь могли вести огонь из шести орудий каждый. Однако Стемман, вполне резонно посчитав, что его задача временно выполнена, приказал отвернуть от противника. Действительно — японцы сейчас на курсе, который не приближает, а с каждой секундой отдаляет их от охраняемого транспорта, зачем терпеть огонь противника?
На сближении и отходе "Богатырь" добился пяти попаданий — четыре в "Ицукусиму", одно в "Хасидате". Правда, и сам получил два 120-миллиметровых снаряда. Итог вылазки — выиграно минимум сорок минут, "Ицукусима" потеряла еще одно орудие, другой снаряд, попавший в барбет, отрикошетил и разорвался на верхней палубе, исковеркав дефлектор и попортив шлюпки. Еще два разворотили ей борт в метре над ватерлинией. "Богатырь" отделался пробоиной у клюза в носу и взрывом на броне носовой башни.
Крупнокалиберные орудия "Сим" в который раз продемонстрировали свою полную несостоятельность — несмотря на сближение до двадцати пяти кабельтовых, их устаревшие механизмы наведения не смогли обеспечить захвата быстро перемещающегося крейсера. Не удивительно — они проектировались для поражения столь же древних и неторопливых китайских броненосцев, единственный выживший из которых сейчас тщетно пытался догнать отряд "Сим". Да и сами эти детища француза Эмиля Бертена были абсолютно неправильной платформой для столь крупных пушек — их трясло на скорости, жестоко качало на волне, валило в крен на циркуляции, да и просто вращение столь массивного орудия при наведении на цель, отстоящую от оси корабля более чем на два десятка градусов, вызывало легкий крен, что тоже не способствовало снайперской стрельбе.
Отбежав на полном ходу на полсотни кабельтовых, "русский немец" лег на другой галс, уравнял ход с японцами и прекратил огонь. Удивленный паузой в обстреле Катаока не мог даже представить, что русские решили посреди боя пробанить орудия правого борта и обеих башен. Поэтому перерыв в стрельбе "Богатыря" был отнесен на якобы полученные им серьезные повреждения, информация о чем и была занесена в рапорт о бое, а оттуда попала в японский официоз "Описание военных действий на море в 37 г. Мейдзи".
Наведя марафет, "Богатырь" стал спокойно, размеренно и неторопливо опустошать погреба левого, до сих пор не стрелявшего борта. Определив пристрелкой расстояние до противника, крейсер снова развернулся и, увеличив скорость до максимальной, пошел на очередной заход. На этот раз Катаока приказал отвернуть заранее, надеясь нашпиговать "Богатырь" 120-мм снарядами на сближении. Стемман на провокацию не поддался, и отвернул практически одновременно с японцами. Выиграно еще полчаса, японцы отделались тремя попаданиями, русские получили один снаряд, все без серьезных повреждений.
В третью итерацию Катаока решил не отворачивать до последнего.
Сблизившись на двадцать пять кабельтовых, Стемман понял, что на этот раз что-то пошло не так — японцы не сворачивали. Лезть самому на рожон было не резон, зато появлялась возможность сделать классический "кроссинг Т", что он и попытался сотворить, отвернув вправо. Катаока тоже желал боя на параллельных курсах, причем выстроив пеленг, дабы сразу ввести в действие всю бортовую артиллерию своих крейсеров. Поэтому мгновенно отдал приказ сигнальщикам поднять сигнал "к повороту влево все вдруг", потребовав от старшего механика прибавить ход до самого полного.
Сам он стоял на правом крыле мостика "Ицукусимы" и, не отрывая от глаз наведенного на "Богатырь" бинокля, ловил малейшее движение противника. При этом адмирал с самурайской невозмутимостью не обращал внимания ни на выстрелы своих орудий, ни на взрывы русских снарядов. Увидев, что на новом курсе с "Богатыря" бьют восемь орудий (одна из установленных на верхней палубе пушек была повреждена осколками от близкого разрыва и сейчас экстренно ремонтировалась), а его отряд отвечает всего из пяти, он прокричал сигнальщикам и в рубку:
— Лево на борт, поднять исполнительный!
При этом на грохот очередного близкого попадания он, как и положено самураю, проигнорировал, хотя от сотрясения его едва не сбило с ног. К удивлению, хотя "Мацусима" и "Хасидате" послушно покатились влево, флагман упрямо шел по прямой. Опустив, наконец, бинокль, Катаока раздраженно прокричал в сторону рубки:
— Я приказал — лево на борт!
Никакой вразумительной реакции на его окрик не последовало, как не последовало и уставного ответа. Оставив начштаба Накамуру наблюдать за "Богатырем", взбешенный Катаока обежал рубку и протиснулся внутрь через узкую, прикрытую бронеплитой дверь...
Внутри он застал картину тотального разрушения — русский шестидюймовый снаряд попал в амбразуру. Вернее, он ударился о ее края, что закрутило и искорежило его настолько, что взрыватель не сработал. Но все же продрался внутрь...
В принципе, старая броня рубки японского крейсера на такой дистанции не удержала бы русский снаряд, попади он просто в ее стенку. Еще неизвестно, было бы это лучше или хуже — после пробития нормальной брони снаряд, скорее всего, взорвался бы. Но и просто череда рикошетов разваливающейся болванки весом в сорок килограмм на скорости почти в два Маха не оставила никому из находившихся в рубке ни малейших шансов остаться в строю.
Да что там в строю! Жив был только рулевой кондуктор, лежащий сейчас без сознания с перебитыми ногами под грудой тел и обломками штурвальной колонки. Останки командира крейсера каперанга Нарата и вовсе были позже опознаны только по меткам на одежде. Машинный телеграф, амбушуры и прочие приборы управления были заляпаны кровью и искорежены до состояния, абсолютно исключающего их дальнейшее использование. При этом "Ицукусима" продолжала идти на сближение с русским крейсером полным ходом с каждой секундой отрываясь все дальше от своих систершипов, командиры которых недоумевали по поводу того, что именно задумал флагман — попадание в его рубку осталось незамеченным.
В отчаянной попытке хоть как-то увести свой крейсер с курса, ведущего на сближение с "Богатырем", Катаока послал вестовых в машинное и румпельное отделения, с приказами соответственно "полный назад" и "лево на борт". К сожалению для японцев, оба добрались до мест назначения, причем почти одновременно. В результате, стоило носу старого крейсера начать катиться влево, как переведенная на "полный назад" машина сделала руль практически неэффективным. "Ицукусима" беспомощно раскорячилась между "Богатырем" и остальным японским отрядом, постепенно теряя скорость и подставляя борт "Богатырю".
Стемман немедленно воспользовался беспомощным положением японского флагмана, и, развернувшись на 180 градусов, стал на курс, на котором он закрывался "Ицукусимой" от огня "Мацусимы" и "Хасидате". На тех командиры наконец-то поняли, что их адмирал попал в переплет, и ринулись на помощь. К этому моменту "Ицукусима" приблизилась к "Богатырю" на недопустимые двадцать кабельтовых...
— Куда же его несет-то, господа, — недоумевал на мостике "Богатыря" Гревениц, — ведь мы его, если он от своих оторвется, утопим за пять минут! Подойдем на пистолетный выстрел, изуродуем его снарядами и добьем минами...
— А вот сближаться на этот самый пистолетный выстрел я категорически запрещаю, — прервал уже набравшего воздуха для отдачи приказа Стамана Руднев, — риск получить повреждения, из-за которых придется ставить "Богатыря" в док, перевешивает сомнительную славу от утопления этой древней калоши. У нас и так очередь туда как к модному дамскому парикмахеру — на два месяца вперед расписана. Через неделю выводим "Варяга", сразу на три недели "Рюрик" на клетки — очистка днища, слава богу, не нужна — медь, хотя и ее после зимних походов надо чинить, да и добронирование оконечностей котельным железом по ватерлинию обязательно. А затем еще по неделе на "Громобой" и "Россию" для того же, но по усеченной программе. Трофейный истребитель, слава богу, и в плавдоке можно восстановить. Тогда во Владивостоке появится хоть один нормальный контрминоносец. "Соколов" своих Макаров нам не дал, кстати...
