Я очень страшился надвигающейся зимы: скоро снег застелит землю, начнутся морозы — тогда уж идти будет поздно. А оставаться здесь на зиму... это, по моим соображениям, было равносильно самоубийству. Мы не сможем выжить: как могут прожить в лесу совсем одни, да еще зимой, две женщины и ребенок? Такого еще не бывало. У нас нет ни запасов, ни путнего оружия. Есть, правда, ловушки, но ведь и в них дичь попадает не всегда. Утешала меня лишь слепая вера в благоразумие мамы: она знает, как поступить и если станет совсем невмоготу, она сможет сделать решительный шаг. По крайней мере, я на это надеялся.
Хотелось верить, что все будет хорошо: нога Ойты вскорости заживет и мы все подадимся в земли Ге-ч"о. И не придется никого оставлять за спиной...
К середине дня распогодилось. Небо посветлело, тучи разверзлись широкими пробоинами и на мокрую землю упало солнце: все заблестело, засверкало, земля точно умылась. Я сидел у приоткрытого проема в стене и слушал шелест легкого ветерка, совсем не похожего на тот ветер, что раскачивал деревья поутру. Из шалаша в темной глубине грота вышла мама, потягиваясь и зевая. Постояла рядом со мной, протирая воспалившиеся от дыма глаза, и пошла к ручью умываться. Я вышел вслед за ней в потоки живительного света и вздохнул полной грудью, откинув руки за голову. Из пещеры выскочила Со и вильнув хвостом, побежала к маме, шумно хлюпающейся в холодном ручье.
— Что ж это вы? Зачем настежь-то открывать? — послышался ворчливый голос старухи. Я оглянулся и увидел её отекшее лицо, проступившее сквозь рассеивающийся дым во входном отверстии. Она захлопнула откинутый щит. Послышались её удаляющиеся шаркающие шаги и стук палки о неровный пол убежища.
Подошла мама. С её лица и рук падали блестящие капельки. Вытерев рукавом влагу со лба и щек, она широко улыбнулась, не то мне, не то солнцу в небе. Смеющиеся глаза скользнули по громаде сал, что возвышались за моей спиной, и остановились на мне.
— Сынок, — сказала она вдруг, торжественно и важно, подняв руку к небу. — Земля очистилась, готовясь к встрече зимы. Мир умылся перед долгим сном. Не стоит ли и нам пройти очищение? Тем более, что это послужит и укреплению наших сил?
Я судорожно сглотнул, медленно осознавая значение её слов. Очищение — значит омовение. А мыться я не любил. Я бочком, подтянув к животу сжатые в кулаки руки, готовый защищаться, начал пятиться.
— Крепко натопим в пещере, смоем всю грязь и, кто знает, может быть, тогда духи станут к нам более внимательными, — продолжала мама, не обращая внимания на мои действия. — И для Ойты это будет очень полезно. Прогреет свои кости. И нога, глядишь, скорее заживать станет. — Она взяла меня за руку и развернула лицом к стене, загораживающей отверстие грота. — Пошли, скажем об этом бабушке — вот увидишь, она обрадуется. Старики любят тепло. — Она подтолкнула меня в спину.
Ойты встретила предложение мамы всплеском бурного веселья: она закудахтала как куропатка, заерзала, громко заговорила. Все озлобление и пасмурность слетели с неё, как сухая грязь с запачканной юбки. Предстоящей помывке не радовался только я один.
Вскоре, все пространство в пещере заполнилось густыми клубами едкого пара, а в шалаше и вовсе стояла белесая мгла, сквозь которую мигал жаркий огонь. Раскаленные докрасна камни мы поливали водой, которая с шипением испарялась. Время от времени слышались звонкие щелчки, когда от трещеноватых глыб откалывались небольшие куски. В широком берестяном сосуде, врытом дном в землю и заложенном камнями, мы нагрели воды; под потолком висел наготове еще целый бурдюк. Правда, мама продолжала сетовать, что воды маловато: нужно будет еще разок-другой сбегать к ручью.
Первыми мылись мы с мамой. Сбросив одежду около шалаша, мы голышом полезли в него и прикрыли вход охапкой лапника, чтобы жар не уходил понапрасну. Мы, пригибая к земле головы, где было легче дышать, подползли к самому очагу и уселись возле пышущих горячим дыханием глыб. Я уперся лбом в колени и обхватил голову руками. Пот катился по моей спине жгучими струйками, лицо щипало и стягивало. Мама захрустела дровами, плеснула на камни пригоршню холодной воды из бурдюка. Меня тут же обдало жаром. Я зафыркал и отодвинулся, потирая ужаленную раскаленным воздухом лодыжку. Мама засмеялась. Некоторое время мы просто сидели и ждали, когда пар выжмет из нас всю грязь. Потом, мама подсела ко мне и вцепилась в волосы, намазывая их глиной, которую наковыряла у входа в пещеру. Я закричал от боли и страха. А мама захихикала, стиснула меня ногами. Я пытался высвободиться, но она еще сильнее прижимала меня к земле. После она окатила меня водой. Отплевываясь, стряхивая с себя остатки вязкой глины, я пополз к выходу, откинул лапник и часто задышал, подставив лицо стлавшейся по полу прохладной струе воздуха. Затем, выбрался из шалаша и упал на подстилку из трав рядом с ожидавшей своей очереди старухой. Ойты хлопнула меня ладошкой по спине и рассмеялась своим обычным кашляющим смешком. Я отмахнулся от неё и вновь уронил голову.
Из шалаша выглянула мама и позвала Ойты. Старуха встала, опираясь на палку и начала стаскивать с себя одежду: на холодный пол упала сначала её безрукавка, а потом и юбка. Сквозь полуприкрытые ресницы я глянул на её бледное морщинистое тело, сгорбленную с выпирающими бугорками позвонков спину и дряблый зад. Старуха обернулась ко мне и ехидно ухмыльнулась. Я смущенно отвернулся, а она полезла в шалаш. Я отдышался и сел. За спиной слышались тяжкие вздохи Ойты и веселое бормотание мамы.
— Сикохку, сходи за водой, — мама подала мне в протянутой руке опустевший бурдюк.
Я оделся и откинул заслонку, вылез под открытое небо. Голова закружилась. Я сделал неверный шаг и запнулся об Со. Собака взвизгнула и отпрыгнула в сторону. Я погрозил ей кулаком и, шатаясь, побрел к ручью. Холодный воздух дурманил голову. Во всем теле чувствовалась приятная слабость. У ручья я напился, наполнил бурдюк и немного посидел, дав ветерку обдуть влагу с волос. Сей час воды в ручье заметно прибавилось, не то, что утром, когда все было сковано льдом и пришлось бежать на озеро. Послышались призывы мамы, и я заспешил обратно.
Пещера вновь встретила меня духотой и жаром. Я скинул рубаху и лег на подстилку. Долго еще из шалаша долетали звуки льющейся воды, совинное уханья старухи и звонкий мамин смех.
Первой вылезла Ойты. Увидев меня, она прикрыла низ живота и грудь руками и, подхватив одежду, стала быстро одеваться. Я смотрел в сторону.
— Сходи-ка еще за водой, — сказала она мне. — Возьми у мамы бурдюк. Сейчас будем варить целебный настой.
Когда я вернулся, мама, раздетая до пояса, уже бегала по пещере, выискивая в связках нужную траву. Вход был раскрыт и из шалаша лез густой пар. Мама юркнула в него и вскоре вновь появилась.
— Ну вот, — сказала она, засунув палец в ухо. — Сейчас сготовится отвар и мы его выпьем: станем сильными, и никакие хвори больше к нам не пристанут, духи болезни будут обходить нас стороной.
Мама вытащила гребень и принялась расчесывать меня. Я терпел, понимая, что она все равно не отстанет. Потом тоже самое она проделала с Ойты и только после этого занялась своими волосами. Теперь мы были чистыми и красивыми. Я уже отвык от подобной чистоты и удивлялся ощущению свежести во всем теле. Мама сразу помолодела: пылающие щеки её излучали здоровье, а в глазах полыхало озорное пламя. И Ойты стала какой-то другой. Я еще никогда не видел её столь посвежевшей. Довольные и немного утомленные, мы сидели на ворохе соломы и втягивали носом пряный аромат готовившегося отвара.
В пещеру, осторожно поводя носом, вошла Со. Прошла к маме и улеглась у её ног.
...Мы напились душистого отвара и, притворив вход в пещеру, улеглись, чтобы немного поспать. В шалаше горел костер, а в посудине варились заячьи кости, приправленные кореньями и ягодами.
Свое жилище мы сушили до самого вечера. В пещере горело сразу два костра, не считая огня в шалаше. Постепенно сырость улетучилась, и мы смогли залезть в шалаш, уже обсохший, где нас ждала еда, в которую мама все время подкидывала горячие камни, чтобы не дать вареву остыть.
После сытного ужина, еще посветлу, мы с мамой и Со пошли проверять петли, расставленные в верховьях ручья и по густому кустарнику, покрывающему склоны холмов. Обследовав все ловушки, мы нашли в них только одного зайчонка и разочарованные пошли к своему логову. Может завтра повезет больше, вздыхали мы, спускаясь в сумерках по тропе.
Но нашим надеждам не суждено было оправдаться. За ночь с востока нагнало тяжелые тучи, подул сильный ветер, разыгралась настоящая пурга; всю ночь мы слышали её жуткие завывания и нам мерещилось, что это кружатся в неистовом танце злые духи. К утру ветер немного утих, но снег валил сильный. Едва проснувшись, я сразу же побежал поглядеть, что творится снаружи. Толкнул входной щит, но он уперся во что-то. Я навалился, и мне удалось отодвинуть его немного; в образовавшийся проем посыпался снег. Я заработал руками и ногами и выбрался из пещеры, пробившись через наметенный сугроб. Все вокруг преобразилось: всюду был снег — земля, деревья, скалы и холмы — все было белым. Снег сыпал из низких туч, распадок тонул в рябой дымке, а озера, внизу, вообще видно не было. Я отошел к кустам, покрутился, заслоняясь от режущего ветра, и быстро вернулся в пещеру, где меня встретила мама.
— Надо расчистить выход, — сказала она. — Помоги мне. А то Ойты не сможет выйти и опять придется ей ходить в туесок. А он у нас один остался, тот, что для варки. — Она улыбнулась.
Мы вылезли наружу и стали ногами раскидывать сугроб и утаптывать площадку перед входом. Когда все было готово, вышла старуха, а с нею и наша заспавшаяся собака. Мама повела старуху за ближайшее дерево — одинокую ель с редкими полусухими ветками, а Со менее застенчивая и привередливая, справила нужду прямо на расчищенной от снега площадке, за что получила от меня ощутимый пинок под зад. Собака дернула хвостом, тявкнула и убежала за выступ скалы.
Собравшись у очага, мы принялись за приготовление пищи: я сходил за водой, мама освежевала заячью тушку, а Ойты тем временем раздавала направо и налево ценные наставления. Мама смеялась над ней и говорила, что Ойты очень похожа на голодный желудок, который сам ничего не делая, заставляет работать руки и ноги, чтоб поскорее заполучить пищу. Старуха несколько смутилась такому сравнению и поутихла.
Весь день мы провели в жилище, стараясь как можно реже выходить на холод. Мама чистила шкурку добытого зайчонка, а я коротал время, слушая рассказы Ойты о давно минувших днях.
А вот следующий день выдался на славу. Безоблачное голубое небо, свеже неметеные сугробы, кухта на деревьях и не ветерка, легкий бодрящий морозец. Мы поднялись поздно, разморенные духотой под сводами своего жилища. Перекусили остатками вчерашней трапезы и выбрались на свет. Солнце играло желтыми бликами на покатых сугробах, от деревьев и кустов по земле тянулись насыщенные голубые тени. Громко кричал ворон, прохаживаясь по ветке полузасохшего кедра у озера, все было чистым и обновленным: пришла зима. Ге-эрын погружалась в зимнюю спячку. И чудилось нам, что мы единственные живые существа во всем мире, кого не коснулись волшебные силы уснувшей природы. Мы стояли по колено в снегу и от охватившего нас восторга не могли вымолвить ни словечка, а над нами витала великая, всеобъемлющая тишина, хранящая какую-то тайну.
Я прошелся по гулко хрустящему снегу и, остановившись у куста, потряс опушенную ветку; снег с легким шорохом съехал вниз.
— Хорошо бы сегодня переставить ловушки, — назидательно заявила Ойты, кутая голые руки в безрукавку. — Вам надо бы пойти, да откопать их. Мы ведь совсем без еды остались. Да и новые шкурки не помешают, — она вытянула покрытые крупными мурашками руки. — Брр... — Ойты передернула плечами и заковыляла за ель.
Мама проводила её глазами.
— Бабушка правильно говорит, сынок. Пора нам с тобой заняться делом. Беги за копьями.
Я с радостью кинулся в жилище и быстро вынырнул от-туда, держа в каждой руке по копью — одно для себя, другое, побольше, для мамы. Мы распрощались с Ойты и пошли вверх по долине, пробиваясь через глубокий снег, укрывший тропу и даже ручей. За нами чинно ступая по проторенной дороге шла Со. Достигнув истока ручья, мы начали шарить по кустам, пытаясь отыскать ловушки. Но вместо пяти петель, нашли всего три. Мама покачала головой.
— Придется плести новые.
Мы отошли подальше от развороченного нами места и вновь навострили западни, после чего последовали дальше. Пошли в гору, с трудом, отдуваясь, перелезали через заваленные снегом упавшие деревья и крупные валуны. Снова были поиски, снова потери. Так, переходя с места на место, мы ставили западни на свежих заячьих тропках. К середине дня обход был закончен, и мы усталые и замерзшие побрели домой. Спустившись в низину, мы ускорили шаг, так как идти по собственному следу было гораздо легче, чем торить целину. Со оторвалась от нас и быстро скользнула за поворот распадка, где скалы подходили к самой тропе.
— Хорошо ей на четырех-то ногах! — пошутила мама и хотела, было еще что-то добавить, чтобы ободрить меня, но тут впереди послышался задорный лай собаки, а вслед за ним что-то белое метнулось от утесов и упало в снег по другую сторону ручья. Тут же к лунке прыгнула Со. Началась свалка: снег и клочья пожухлой травы полетели во все стороны. Потом раздался дикий писк, отразившийся в скалах, и опять залаяла Со. Вновь белый комочек вылетел из снежного облака, а вслед за ним из белой кутерьмы выпрыгнула собака и на лету перехватила добычу, зарылась в снег, взвизгнула, припала на передние лапы и... гордо выпрямилась, держа в оскаленной пасти толстую куропатку, бездыханно свесившую крылья и голову к земле.
— Хей-хоу! — крикнул я, втыкая копье в снег и хлопая в ладоши. — Птица!
Я бросился к собаке, но та вдруг перехватила добычу зубами и шарахнулась в сторону. Застряла в сугробе, провалившись в ручей, тявкнула. Я подбежал к ней и протянул руки, пытаясь выхватить удушенную куропатку. Со ударила меня по руке лапой и в следующее мгновение, как стрела, выпущенная из лука, вырвалась из сугроба и одним прыжком достигла тропы. В недоумении я хлопал глазами, стоя на четвереньках в снегу и чувствуя, как по моим ногам течет ледяная вода. Со остановилась и с любопытством посмотрела на меня; положила добычу между передних лап и вновь выпрямилась. Барахтаясь в снегу, я вылез на тропу, где меня уже поджидала мама, держа оба копья.
— Что это с ней? — обиженно спросил я, нахмурив брови. — Взбесилась, что-ли?!
Мама обошла меня и твердой походкой направилась к ожидавшей наших дальнейших действий собаке. На ходу она ласково просила Со отдать ей добытую куропатку. Со выжидающе стояла на месте, чуть опустив вперед голову. Но едва мама приблизилась к ней на десять шагов, как она тут же схватила добычу зубами и отбежала подальше, где снова остановилась, повиливая хвостом. Мама, а за ней и я, опять пошла к ней. И опять повторилось тоже самое. Мама всплеснула руками.
