Круглолицый мрачно улыбнулся:
— Имей мы право сплошных обысков на международном терминале Орбитального Лифта, на кой черт нам возня с ультиматумом?
Узколицый перелистал досье Змея и пробормотал рассеяно:
— ... Ладно бы какой Разин-Пугачев, нищий праведник, девки не давали. Так все наоборот. Мажор. Летающие игрушки. Клуб этот... Бабы штабелями...
Синий костюм поглядел в мешанину труб и кабелей, далеко за которыми тускло светлел некогда белый потолок аппаратной.
— Возраст считается не годами, а состояниями. Сначала человек бьется над местом в жизни, потом зарабатывает средства на семью. А потом он упирается в стену. Кто в стеклянный потолок на работе. Кто в общество, где все рынки заполнены и шустрые конкуренты не нужны. Кто в религиозный запрет. Кто еще во что.
— Кризис, выходит, среднего возраста? — узколицый понимающе наклонил голову.
— Скорее, кризис достижения первичной цели, выполнения программы-минимум. А потом те, кто заранее не подумал о программе-максимум, утыкаются и останавливаются... Так вот, у мажоров это все не в сорок лет, а в двадцать. За них программу-минимум выполнили родители, а программу-максимум кто потребует от мажора? Это же напрягаться!
— С жиру бесятся?
— Кто с жиру, кто от бедности. Безопасны только средние люди. Потому-то все развитые государства и молятся на средний класс. А кто вне основной массы, уходят в революцию, самолеты угоняют, еще какое говно творят. У них есть все — только будущего нет. И весь огромный мир не может предложить им будущего.
Круглоголовый оторвался от голограммы участка Орбиты, развернутой над его собственным планшетом:
— А что такое будущее? У него есть вкус, цвет, запах, объем, стандарт, штрих-код? Его в борщ кладут, или в дождь на плечи накидывают?
Синий костюм прикрыл глаза, выговорил сквозь богатырский зевок:
— Будущее — мечты, планы и представления. Необходимая вторая компонента, которой нет в замкнутом кольце. За эфемерную картину в уме, за тень мечты, за ниточку надежды сытый раб режет хозяина и бежит к Спартаку, в армии которого терпит голод и жажду, сбивает ноги на маршах и, в конце концов, мучительно подыхает на кресте. Поправь меня, если я ошибаюсь — но, на моей памяти, за скидочный купон в десять процентов еще никто на крест не взошел.
— Это теория.
— На этой теории построен весь наш проект. Как понятие. Как идея. Шаг во Вселенную — единственно возможная дверца в будущее, выход из банки с пауками. Не хоти этого люди, мы бы не получили десятой доли тех денег, влияния и поддержки, которые имеем сегодня.
— Сегодня мы имеем одного шибко умного мудилу, который прямо сейчас расперся поперек великолепного замысла. Что-то не вяжется, а?
— Все вяжется. Точка бифуркации, ключевой момент, роль той самой личности в истории. Просто никто не знает, что у нас таких личностей еще два стратегических эшелона заготовлено. Этот не сработает — есть кому подобрать выпавшее знамя.
Узколицый хмыкнул:
— Наша проблема в том, что этот именно сработает.
Цифры на экране вычислителя менялись ужасающе медленно, и круглоголовый не выдержал:
— А что же тогда Билл Гейтс, Илон Маск, Пол Джобс, Ричард Бренсон?
Прежде начальника успел засмеяться узколицый:
— Ну и представь, как в нашей богоспасаемой провинции появляется какой-то не такой. Что дальше?
Дождавшись, наконец, расчета предварительных траекторий удара, круглоголовый запаковал данные в архив и отослал службе орбитальной безопасности. Вытер лоб и пробормотал:
— Затравят нах. Скажут: пидор, и все. Вон, почитай, что про Маска на форумах пишут. Вот если пить-гулять, на баб деньги прожигать — это пожалуйста, это наш человек. А умное что — ну его нах, академика сраного. Пусть едет хоть в столицу, хоть в заграницу. Хоть в жопу, хоть в Европу — лишь бы от нас подальше.
Начальник молчал, и потому узколицый продолжил:
— Слушай, вот что тебе дались эти пидоры? Ты к ним неравнодушен, признайся?
— А ты чего, не знаешь?
— Чего еще я должен знать?
— Ну астероид же называется в честь кино. “Горбатая гора”. Четыре блока по числу героев.
— Ты чего, еще и кино про пидоров смотришь?
— В пробке застряли, смотрел трейлер от нечего делать. Сначала вестерн вестерном. А потом, когда все поняли, про кого фильм — ты бы слышал, как заревели! Да хрен с ним, с кино — для четырех блоков я сам только что вычислял мишени. Первый, конечно, Йеллоустоун, чтобы всех напугать. Второй — Рим, чтобы мотивировать и римского папу и римскую маму... Ну, которая святая католическая мать-церковь. Аравийский полуостров — последние два.
— Мекка и Медина?
Круглоголовый фыркнул:
— Это на публику. Реально — нефтяные поля. Арабская нефть залегает близко к поверхности. С одной стороны, у нее из-за этого рекордно низкая себестоимость. Но с другой, если долбануть по Тюмени или там по Нягани, по Дацину — до пласта не достанешь, глубина четыре километра минимум, а основные месторождения пять-шесть. Есть и глубже. А вот если по бедуинскому полуострову — там пласт наверху, заполыхает сразу. И Суэцкому каналу вилы, и китайско-европейскому контейнерному транзиту вместе с ним. Или теряй полмесяца на бесплатный круиз вокруг Африки, как сейчас ходят самые огромные контейнеровозы. Или к нам, на Северный Морской Путь, но за лоцманскую проводку деньги на стол... Ты что думаешь, наш ультиматум просто так приняли? Мекка и Кааба здесь так, приятное дополнение.
— Так, хорош тут лекции читать, политологи-самоучки. Осталось девятьсот секунд... Включите мне на связь этого хероманта.
Синий костюм резким движением нацепил протянутую гарнитуру и почти двести секунд из оставшихся девятиста говорил вполголоса, но в какой-то миг не выдержал, рявкнул:
— Да что ты там видел, пацан!
И шарахнул гарнитурой по столу. Кондовая сборка выдержала, только в гарнитуре перещелкнулась кнопка громкой связи:
— ... Ровно то, что великий и могучий мир взрослых счел возможным показать. Педоистерию и шизофеминизм. Соцбаллы. Три процента жителей Земли, владеющих восемьюдесятью процентами ее ресурсов. Людей во время погрома. Сливки общества, которыми я должен стать, и само это общество. Сожженый дом соседа. Страну, из которой уже уехал каждый пятый, и каждый третий мечтает уехать. Мир, в котором уехать уже и некуда: для работы есть роботы, а для удовольствий всякие там феминиды. Осталось научить роботов деньги тратить — и все, людей можно смело заносить в список вымерших рас, планета обойдется.
Из наушников долетел хриплый выдох:
— Мне детально и подробно разъяснили, что Меганезия невозможна. Так что мне остается? Бежать в космос? Там полная зависимость от властелина консервной банки, куда меня запихает жребий. Из баллона или из-под купола вовсе не сбежишь, там даже воздух контролировать можно. А раз можно, то рано или поздно кто-то подгребет...
* * *
— ... И налогом обложит. Святые девяностые в масштабе всего астероида или там колонии. Право читать, говоришь? А право дышать? Ах, не хотите? Похер, оплатите!
Лежер покосился на комиссара, сосредоточенно вслушивающегося в синхронный перевод:
— Шеф, это не отпечатки мечты. Это убийство мечты. Расчлененка в худшем варианте.
Де Бриак сумрачно кивнул:
— Нечего тянуть. Сбиваем его и ждем следующего теракта.
— А он повторится?
— Неизбежно. Ведь планета не пытается решать ни одну из озвученных мальчишкой проблем. Вместо этого выперли на орбиту нас. Очередная спецслужба. Папаша Франсуа довольно прозрачно намекнул, что мы, прежде всего, ширма для отмывки средств. И только потом действующее подразделение. Сбивайте!
— Господин комиссар позвольте мне сказать несколько слов. Я немец, и позор германского народа за две развязанные мировые войны горчит во мне с юных лет. Мог ли я не искать причины, не пытаться разобраться в истории?
— И что же вы узнали? Прошу вас, покороче, ибо сами видите, ситуация отнюдь не располагает...
— Наши предки шли не за Гитлером, а за регулярной зарплатой в сорок марок. Дал бы то же самое Гинденбург или там Йозеф Папен — за ними пошли бы, а ефрейтора-аквалериста никто бы и не вспомнил.
— Короче, во имя святого Людовика!
Немец выпрямился и подчеркнул сказанное торжественным движением правой ладони:
— Кем бы ни являлись авторы ультиматума, они предлагают общепланетное будущее. За ними пойдут, ибо в них увидели выход из розовой пены финансовых пузырей и коричневой пены анусофилов.
— Ничего себе выход: в красную пену очередной мировой войны! С орбитальными ударами, не говоря уж о привычном термоядерном ужасе.
— Чтобы завоевать персов, греки превратились из рыхлого союза городов в империю Македонского. Глупо надеяться, что при завоевании космоса, хотя бы даже и ближнего, общество и политика планеты Земля останутся прежними. Если аналогов новому обществу не найдется в прошлом, то все превратится в нечто совершенно иное, чему, может статься, до сих пор нет названия. Ведь и понятие империи, и республики, и вообще государства когда-то возникли в первый раз. Не сегодня ли мы наблюдаем аналогичный момент?
Лежер потер виски, вытащил капсулу стимулятора, покатал на языке, поморщился от горечи, проглотил. Де Бриак посмотрел на германца:
— Так это вы его инструктор?
— Да, — ответил немец едва ли не с вызовом.
Комиссар проигнорировал тон ответа, заговорил спокойно:
— Вы утверждаете, что курсант в здравом уме и твердой памяти.
— Да.
— Так чего же этому вашему отличнику не хватило до полного счастья?
Немец переступил по серому ковролину зала совещаний. Усатый старик Франсуа смотрел на боша неодобрительно.
Синеглазая брюнетка в легкомысленно-открытом платье смотрела только на голограмму Земли и алые кольца орбитальных трасс над ней. Четыре буксира с четырьмя пакетами железо-никелевых блоков. По мудрому предложению вот этого усатого Франсуа, уже больше года всякий астероид еще в полете к Земле начинают резать на относительно безопасные куски. Сегодня предосторожность сработала: даже украв камни, уничтожить цивилизацию террористы не смогут.
Жюль, начальник оперативников, сейчас вел своих мушкетеров на трех разъездных катерах, чтобы реализовать хоть призрачный шанс абордажа; место Жюля пустовало.
Связист Гвидо мог бы светиться от гордости, если бы перехватил менее страшную передачу; лицо его сейчас менялось от удовольствия хорошей работой к ужасу понимания. Над покрасневшими залысинами Гвидо заметно дрожал горячий воздух: черепные импланты только что на форсаже не ревели.
Немец коснулся левой рукой оголовка белого пилотского кортика. В окружении простых серых комбинезонов со скупыми нашивками его сине-золотая форма — и особенно наплечник орбитального состава — придавали немцу вид космодесантника из Адептус Астартес, волею случая залетевшего во Вселенную сериала Звездный Путь. Все уже случалось, внезапно подумал немец. Все уже описано кем-то, а иным кем-то пережито... Инструктор убрал руку с кортика и ответил тихо:
— Смотря как определять счастье. Одно дело, если это чувство бесконечного довольства и покоя — и совсем противоположное, когда это чувство полной уместности, гармоничности себя в данной точке картины мира. И неважно, что картина батальная, если он в полотне незаменимая деталь. Не главная, не яркая — но именно незаменимая.
— Вот почему Red Sakura не делает акций в космосе: ей тут некого агитировать, она и так вся здесь. — Де Бриак отослал письма и теперь наблюдал на голограмме, как бледно-лиловые прицельные конусы спутников “Невода” нащупывают красные звездочки четырех орбитальных буксиров.
И внезапно красная звездочка Йеллоустоунского буксира сменила цвет на синий!
— Жюль передает: мы его взяли!
Де Бриак приложил к гладкому пустому столу подушечки пальцев: четыре, и отдельно большой, словно прокатывал по дактилоскопу. Прошептал почти неслышно:
— Еще три мы прошьем вольфрамовыми болванками со спутников “Невода”. Камням не повредим, зато управление выбьем. Спутники нацелены на перехват ракет над Землей, но развернутся они быстрее, чем террористы передвинут астероиды или хотя бы рассчитают маневр, — комиссар посмотрел на немца зеркально-прозрачным взглядом. — Таков наш план. И так оно и будет, вне зависимости от ваших действий.
