Бэйр тоже ничего не ела. Она заметила, что тело Арланда исчезло, и впала в какую-то апатию: она ни с кем не разговаривала и ни на кого не смотрела, вскоре молча ушла в другую комнату, где мы потом обнаружили ее спящей с заплаканным лицом и в обнимку с изодранной, испачканной в некоторых местах кровью рясой.
Риита велела мне перенести Бэйр с кровати на широкую лавку возле печи на кухне, а самому лечь рядом. Сама же ведьма ночью куда-то ушла, запретив занимать свою кровать.
Перенеся Бэйр на лавку, я улегся рядом, обняв подругу и почти полностью закрыв ее собой. В эту жуткую ночь мне не хотелось оставаться одному и ее оставлять в одиночестве тоже не хотелось.
Наутро Риита уже вернулась и приготовила нам завтрак. Бэйр немного поела, но по-прежнему не разговаривала и выглядела нездоровой. После завтрака она велела мне заняться лошадьми, сделать для них навес и ограду, раз уж мы тут задержимся.
Строить я умел, но в поместье Сеймуров были отличные заточенные инструменты, а здесь... хоть в бобра превращайся, чтобы палки грызть.
Такая работа не была утомительна, но она занимала голову и мышцы. Когда надо было навесу удерживать тяжеленные бревна и как-то закреплять из друг на друге без гвоздей, мне было не до того, чтобы думать о чем-то, вслушиваться в свои чувства и разбираться в горе.
Как я понял, когда вернулся с работ, Бэйр тоже не сидела без дела. Она вместе с матерью сначала собирала какие-то травы и подготавливала их к сушке, потом заготавливала на зиму коренья и кое-какие ягоды, убирала дом, готовила еду, еще Риита не давала ей опомниться тем, что уматывала какими-то важными ведьмовскими разговорами.
За ужином Бэйр ни разу на меня не посмотрела, если она и говорила, то только с матерью, и то немного. Она держалась, но, когда легла спать, снова расплакалась. Я ушел от нее спать зверем на улицу: я знал, что скорее сам разревусь, чем смогу успокоить ее.
На второй день я продолжил строить загон, в обед прогулялся и нашел кобылу Арланда, перепуганную, голодную и немного покусанную, но зато живую. Если Черт и Гриша могли сообразить, что от дома в лесу лучше не отходить, то Донна совершенно ничего не соображала и ей загон как-раз был очень кстати.
Когда я закончил со стройкой, Риита нашла мне другую тяжелую работу по дому. Поначалу я возмущался, но спорить с ведьмой было бесполезно, ее "За что я тебя кормлю!?" стало железным аргументом в этом, а потом и в других поручениях, по которым она гоняла меня с утра до ночи все время, что мы провели втроем.
Когда припасы подошли к концу, она послала меня в ближайшую деревню — в семи часах полета, и велела основательно закупиться продуктами. Деньги мне были выданы из кошеля Арланда, а вместе с ними небольшая сумка, которая, как оказалось, бела бездонной, то есть сколько ни клади, в весе и размере она не прибавит. Став орлом, я без особого труда смог унести все немногочисленные покупки для нас и для лошадей.
Полет в деревню и обратно занял весь день, вернулся я поздней ночью, когда Бэйр уже спала. Риита, ждавшая меня, быстро разобрала сумку в своем погребе, а потом с неожиданной заботой усадила меня за стол, подала ужин, стала поить травяным отваром и задавать вопросы, хотя раньше даже не пыталась быть со мной дружелюбной.
Она расспрашивала меня о моей судьбе, жизни, умениях... со мной еще никто так не разговаривал, как она. Казалось, ей была интересна каждая мелочь, ко всем моим словам и переживаниям Риита относилась очень серьезно, и я рассказал ей все, что она хотела знать. Она рассказала и о себе.
Ее неторопливая речь была наполнена насмешками над всем вокруг, она часто прерывалась искренним, но тихим смехом — Риита боялась разбудить спящую дочь. Я получил возможность гораздо лучше узнать ведьму и, как это ни странно, за какие-то часы проникся к ней большой симпатией. Ее рассказы о приключениях, которые она пережила за огромную жизнь, заворожили меня так же, как дневники известных путешественников, копии которых хранились в библиотеке Сеймуров. Так же я узнал от Рииты многое о детстве Бэйр, о ее отце и взрослении... я узнал много странного о подруге.
Оказывается, Бэйр терпеть не могла штанов, даже зимой носила только юбки с шерстяными чулками. Ее волосы всегда были уложены в самые разные прически из кос, они никогда не лохматились. В детстве Бэйр обожала теплое козье молоко с медовыми пряниками, она не любила читать и вообще ей претило все научное, и еще она лазала по деревьям, как белка. Она всегда была очень молчалива, за день едва ли произносила с десяток слов, но зато она постоянно что-то пела... то, что Бэйр пела, и то, что на самом деле у нее красивый голос, как говорила Риита, стало для меня большим открытием. За все время нашего знакомства Бэйр ни разу не пела, даже мелодии никакие не напевала, казалось, она от музыки дальше, чем я от фехтования, а тут выяснилось, что она просто жила своим голосом!
Слушая рассказы Рииты, я иначе стал смотреть на спящую у печки ведьму. Я понимал, что сейчас в этом небольшом теплом теле уже не та душа, но все же почему-то мне казалось, что это не так важно, что сердце у нее то же, и оно все так же тяготеет к прежним радостям.
Когда я спросил Рииту, почему она решила мне все это рассказать, она пожала плечами и ответила, что любой матери приятно поговорить о своем ребенке с кем-то, кто сможет этого ребенка оценить по достоинствам. Я на это ответил, что и без того ценю Бэйр выше собственной жизни... жизни, которой без нее у меня бы не было. На это ведьма только хмыкнула и рассказала мне о том, что Бэйр сказала бы о моих словах три года назад и что она вообще думала о мужчинах. Я на это искренне удивился и стал перечислять Риите, сколько мужчин было у Бэйр... с каждым новым лесная ведьма все больше округляла глаза, а когда я стал рассказывать о Кудеяре, Рэмоле и Истэке, она и вовсе поперхнулась отваром.
Разговор наш кончился тем, что Риита ласково потрепала меня по плечу и отправила спать на печку.
На следующий день Бэйр проснулась раньше всех, в копне ее черных волос мелькали косички. Она по-прежнему не говорила, но выглядела уже не такой убитой. Накрыв на стол завтрак, она уселась возле единственного окна и стала листать свою любимую потрепанную тетрадку. Так она просидела, наверное, несколько часов.
Риита долго не вставала, и когда мы пошли ее проведать, оказалось, что она не может подняться с кровати.
Что стало с Бэйр! Ее опять затрясло, на глазах выступили слезы, она бросилась к постели матери, обняв больную, прижалась головой к ее груди и неразборчиво что-то забормотала. Ведьма на это только ласково, но криво улыбнулась, погладила дочь по голове и сказала, что ничего страшного не происходит, что все нормально.
На закате дня Риита умерла.
Я вырыл ей могилу в месте, которое она сама указала. На этот раз я был спокоен, происходящее не казалось мне чем-то неестественным, как будто так оно все и должно было быть... надеюсь, копать могилы близким людям не войдет у меня в привычку.
Бэйр восприняла внезапную смерть матери так же тяжело, как и смерть Арланда. Она долго плакала, не принимала никаких утешений, а когда через несколько дней успокоилась, стала только еще более замкнутой.
После смерти Рииты мы жили в доме так, как будто она все еще была с нами: бегали по не отданным поручениям, готовились к весне. Мы работали сообща, но при этом за день иной раз и пятью фразами не обменивались. Иногда даже складывалось такое впечатление, что Бэйр стало все равно на меня, все равно, что я делаю, здоров ли, есть я или меня и вовсе нет. Когда я пытался с ней заговорить, она поначалу отвечала односложными предложениями, но потом переставала слушать, что я говорю, и как нарочно начинала заниматься чем-то своим.
Неизменный затягивающий быт разбавлялся прогулками до могил. Бэйр и я ходили туда каждый, ведьма укладывала новые цветы, которые по долгу искала в этом сухом лесу.
Проводя время за этими беспрестанно сменяющими друг друга ритуалами, Бэйр совершенно перестала напоминать себя. Она скрылась за старой памятью, как за скорлупой, иногда я даже сомневался в том, помнит ли она меня и то, как мы познакомились, помнит ли, что происходило до того, как мы попали в эту избушку посреди леса. Когда я пытался заговорить с ней про Дейка или Кудеяра, она уходила от разговора: уходила на улицу, в лес, где я не решался преследовать ее.
Из всего, что нас с ней соединяло, ведьма интересовалась только своим домом и зельями, развлекалась, мастеря талисманы-обереги из перьев и костей животных, иногда пряла, иногда выходила в лес, чтобы подкормить зверей.
Раньше я не замечал за Бэйр особой любви к животным, но теперь мне стало даже обидно: она постоянно возилась с какими-нибудь воронами или одноглазым котом. Особенно обидно было то, что она стала подкармливать сов, а одной сипухе даже сделала у нас на чердаке удобный насест! Совы неприятные, вонючие, скучные, равнодушные, охотились на меня, когда я был крысой... а их она все равно любила больше.
Конечно, Бэйр не пренебрегала мной, кормила, стирала мою одежду, иногда помогала мне расчесываться, но все равно не было прежнего участия, хотя я старался во всем ей угодить, обрадовать, обратить на себя внимание. Я пытался поднять ей настроение, напек как-то медовых пряников и притащил из деревни кувшин козьего молока, даже сшил ей новую рубашку: слетал в город, купил ткани и ниток, вышил на вещице красивые узоры и оберегающие знаки, которые нашел в одной из ее тетрадей... Бэйр порадовалась, обняла меня, но больше ничего. Носила эту рубашку так же, как и остальные, даже полы в ней мыла. Пряники мне пришлось есть самому, иначе они бы засохли или бы ведьма скормила их оленям, которые повадились заглядывать к нам по утрам.
Сложно было не обижаться на такое безразличие, но я держался. Кроме меня у Бэйр больше никого не было и, хотела она того или нет, я, несмотря ни на что, должен был остаться и заботиться о ней. Что я и делал по мере возможностей.
Так прошла весна. За это время сильно потеплело, поднимаясь птицей высоко в небо, я чувствовал, как солнце опаляет крылья.
Подолгу оставаться на улице стало тяжело, я больше времени начал проводить в тенистом доме. Хотя я прочел все свои книги, а купить новых не было возможности, мне было, чем заняться. Я играл на флейте, развлекая себя и ведьму, иногда готовил что-нибудь очень вкусное, пользуясь немногими доступными мне ингредиентами. Иногда мы с Бэйр вместе играли в карты или в другие игры, которые она придумала (память к ней вернулась не до конца, потому она нашла новое применение гадальным камням своей матери).
Дни потекли беззаботнее, тише, я постепенно начал привыкать к поведению ведьмы и к новому дому. Я надеялся, что все успокоилось, и до лета мы проживем относительно беззаботно, но за несколько дней до его начала ведьма стала странно вести себя. Она не выходила на улицу, ничего не делала, только сидела на лавке и, не отрываясь, плела какие-то талисманы. Кажется, если бы не было меня, она даже не ела бы!
На мои вопросы она отвечала туманно, ничего толком не говоря. Я понял только то, что она начала чувствовать на улице что-то страшное. Ее так пугали эти ощущения, что она даже не пошла к могилам в наш обычный день. Испугавшись за нее, я тоже решил не идти в этот раз и остался с ней.
Я измерил Бэйр температуру: выяснилось, что она была выше обычного. Против ее воли я перетащил ведьму от сквозящего окна, у которого она сидела последние дни, на кровать, там укутал в плед и пошел делать укрепляющий отвар. Чтобы она не капризничала и не вылезала из пледа, я дал ей ее недоплетенные талисманы.
Вечером, когда стемнело, на улице разыгралась страшная гроза с оглушающим громом, ливнем и молниями.
Когда над поместьем Сеймуров бушевали грозы такой силы, Сарабанда говорила "никак мертвые боги снова воюют". Эта гроза была как раз такая.
Бэйр, оставив талисманы, ушла с кровати и легла на печку вместе с пледом, пытаясь уснуть. Я же устроился у окна, мне хотелось понаблюдать за буйством стихии. Тяжелые черные тучи почти полностью закрывали небо, но на время, всего на несколько минут, одно рваное облако обнажило неописуемый красоты идеально ровный диск луны.
— Ты еще долго будешь там сидеть? — проворчала Бэйр примерно в третьем часу ночи.
— А что такое? Я мешаю тебе спать? — обеспокоенно спросил я, повернувшись к ней.
— Нет. Но эта гроза в полнолуние не простое буйство природы. Отошел бы ты от окна.
— А что же это такое, если не гроза? — с любопытством спросил я.
— Малиновый торт, конечно, — буркнула ведьма и устало отвернулась от меня. У нее была ужасная слабость.
— Ты опять шутишь, — довольно отметил я, отходя от окна и вставая на лавку, чтобы видеть место, где спала Бэйр.
— А что мне остается, если ты все равно ничего не поймешь? — проворчала она снова. Ведьма легла на спину и уставилась в потолок блестящими глазами с отсутствующим взглядом. Она совсем разболелась.
— Чего же я не пойму? — спрашиваю, поправляя плед на ней. — Хочешь еще отвара?
— Мне не поможет отвар, — ответила Бэйр сухим и тихим безразличным голосом. — Мне просто нужно подождать, пока это кончится...
— Что кончится?
— Эта жуткая ночь, — она скользнула по мне изможденным невидящим взглядом. — Полнолуние, гроза... я слышу, как снаружи воют мертвые. Знаешь, Арланд... он... он был очень сильным... Он жил с этими голосами... И сейчас... сейчас я их тоже слышу... и его самого слышу... — она судорожно вздохнула и зажмурила глаза. Я увидел, как из-под сжатых век просочилась блестящая слеза. — Он так мучается...
— Бэйр...
Не зная, что сказать, я забрался на печку и обнял подругу, прижал ее к своей груди и погладил по голове.
— Прислушайся, может, и ты их услышишь... Может, сегодня их все слышат?...
Я внимательно прислушался к звукам, доносящимся с улицы.
Ливень, сбивающий сухие листья с деревьев и плотными струями размывающий почву, ветер, воющий где-то в нашей трубе... вот, раздался треск молнии, а за ним почти сразу буйные раскаты грома.
Я изо всех сил напрягал слух, даже закрыл глаза, чтобы полностью отдаться звукам вокруг. Когда начался гром, я старался не пропустить ни одной его ноты... и тогда я в самом деле услышал! Жуткий многоголосный вой, звенящий металлом.
В страхе распахнув глаза, я первым делом уставился в окно, в котором заметил размытые черты перекошенного белого лица с ужасными горящими глазами...
Я заверещал, как кошка, которой хвост придавили, и ринулся под одеяло к Бэйр.
— Ты чего!? — удивленно спросила она, приподняв одеяло.
— Там!... В окне!... — тихо завыл я, указывая на окно дрожащим пальцем. — Там мертвые!
— Они не могут там быть, они на изнанке, глупый. Я их слышала только потому, что была в полутрансе, — объяснила она, почему-то сразу успокоившись. — Давай, выметайся из моей постели...
— Нет уж, теперь я отсюда не уйду, пока не станет светло! — помотал головой я. В ушах все еще стояли адские хоровые пения, от которого кровь стыла.
