Нина решительно отвергла мое прочтение образа, когда Наоми, потерпев поражение, готовится умереть. Я воочию видел ее стойкость и мужество, но Нина испортила всю обедню.
— Лучше оттрахайте меня, но я не буду играть эту фигню! Вы не понимаете, дядюшка, своей квадратной башкой! Наоми до того не знала неудач. Привыкнув к такому ходу вещей, она теперь ошеломлена, пала духом. Не геройство здесь, а отчаянная попытка держаться избранного образа — она, как и я, актриса. Только мне светит гонорар, а ей намыленная петля.
Тут радость моя призадумалась.
— А как вы снимете ту сцену, не повесив меня по-настоящему? Учтите: мне еще полфильма играть. Или уже припасли дублершу? Тогда ее и вздерните.
— Хорошая идея, — отшутился я, — Но опытный глаз заметит подмену. Потому, не бойся. На то я — Известный Видеомастер, чтобы без труда снять подобный трюк.
Свитый из тончайших стальных струн тросик вплотную прилегал к веревке, закрепленный в нескольких местах крошечными скобками. За затылком Нины свободный его конец заканчивался крючком. "Палач", надевая петлю, цеплял его за кольцо, пришитое к телесного цвета широким лямкам из тонкого и крепкого шелка. Так что, когда моя драгоценная девочка практически нагишом повисла в метре над брусчатой мостовой, она могла бы так болтаться хоть целый час.
Разумеется, требовалась исхитриться, чтобы при съемке крупных планов страховка не была заметна, тут мы снимали раз восемь. Средний и дальний планы, когда Нина-Наоми крутилась на веревке, хлопот не доставили: тонкий трос попросту не был виден. Получилось очень натурально — кое-кто в массовке хлопнулся в обморок — я и это заснял. В общем, трюк исполнен был, как обещано, без запинок.
Не учел я другого. Когда эпизод отсняли, Нину опустили на грешную землю и отстегнули сбрую — с отважной моей девочкой случился сильнейший нервный припадок. Вот тут я испугался. Нина заливалась слезами, а при попытках ее успокоить билась, звала на помощь.
— Хорошо, что вы сразу меня пригласили, — сказал толстомордый эскулап — мой давний приятель. — Она пережила сильный стресс. Успокаивающее, что я ей ввел, будет действовать до утра. Когда Нина проснется, дайте ей отдохнуть, прервите на время съемки.
Но сама Нина наутро, бледная, с потухшим взглядом, отказалась от предложенного отпуска.
— Простите меня, дядюшка. Я уже взяла себя в руки, больше такое безобразие не повторится. И... подумайте о своих деньгах, что утекают с каждой минутой.
Тут же она согласилась снять дубль, для вящей надежности. Эти кадры и вошли в фильм.
Больше проблем не возникло. Нина играла Хозяйку с подъемом, но сдержанно, без перехлестов, от этого получалось еще страшнее. Закон о поношении имени, нелепый указ о смертной казни за банкротство... Сказочно малый налог на прибыль, ввергнувший государственность Острова в длительный кризис "пустого кармана". И то, как Хозяйка казну в эти времена пополняла.
Кадры, в которых глава "Королевства Орхи" обещает прибить бешеную сучку. И он же, корчащийся на колу. Камера поворачивается, открывая панораму аллеи, по которой неторопливо идет Наоми. По обеим сторонам торчат шесты с насажеными на них отрубленными головами, числом больше двухсот. Наоми слегка хмурится, мысли ее витают далеко, складываясь в новые замыслы.
Чем дальше, тем бесстрастнее лицо Хозяйки. Все легче даются ей расправы над действительными или воображаемыми виновниками ее несчастий... Толпы, приветствующие живую богиню, ибо кто еще мог так чудесно воскреснуть из мертвых. Суровый облик доктора Рона, стремящегося удерживать свою подопечную от новых безумств.
И нарастающее исподволь одиночество, уход от людей через замыкание в своей скорлупе. Карта Мира: от Острова расползаются зловещие стрелы экспансии, они движутся все медленнее и, наконец, застывают в бессильной неподвижности. Не к чему стремиться, нечего желать. Жизнь прожита. Народ Острова по-прежнему покорен незримо властвующей богине, но надвигается неумолимое время перемен.
Наши дни. Хозяйка сидит в кресле в углу своего маленького кабинета — островок уюта посреди ставшего чужим Мира. Нина обращается прямо к зрителям:
— Здесь надо было показать очень старую, усталую женщину. Можно нарисовать мне морщины, синяки под глазами, подложить ваты под щеки. Но... внутренне Хозяйка осталась прежней, так что простите мне эту условность.
Взгляд ее твердеет, снова она — Хозяйка.
— Годы протекли. Моя цель, мои мечты — вы верите, что они у меня были? Ничто не достигнуто, не воплотилось. Я теперь часто думаю: на что истратила свою жизнь? Моя власть, — она сжала кулак, — Эта лучшая игрушка, мой самый сладкий наркотик — все еще со мной. Мне хватало любовников, пока я их хотела,... но у меня никогда не было мужа. Нет у меня и детей, — голос ее едва заметно дрогнул.
— Раньше я радовалась отсутствию такой обузы, теперь — не знаю... Каждый строит свою судьбу сам. Сидела бы сейчас на кухне, пекла внукам пироги...
Она усмехнулась, вообразив возможный вариант своей биографии, и надолго замолчала. Камера приблизила ее лицо, меланхолическое, с полузакрытыми глазами. Вдруг она встрепенулась, вскинула голову:
— Я не напрасно жила! Да? — и, чуть слышно, — Ответьте мне...
Конец фильма.
Безусловный триумф принесла двухчасовая лента Иву и Нине. Не говоря уже о такой мелочи, как большие деньги.
— Я отлично бы обошелся без них, — говорил Ив, — Деньги зло. И для уменьшения его количества в мире, я, так уж и быть, принимаю большую часть данного конкретного зла на себя.
Нине достались премия за лучшую роль и звание актрисы года. Сенсацией стала сцена в фильме, где Наоми соблазняет адмирала-мятежника Арни. Снятая непередаваемо красиво — она была первым из двух эпизодов, в которых Нина предстала полностью обнаженной. Ив с самого начала наступил на горло собственной песне, задумав снять эпизод не игровым, а натуральным. Будь возможным, взял бы себе эту роль, но природа не наградила его физиономию красотой, а тело классическими пропорциями атлета. Он был крупен, но и только, и черты предков из Горной страны запечатлелись на его характерном лице.
На роль Арни отыскался провинциал из глубинки, молодой лесник. Ему сбрили бороду, изменили прическу, а ростом и статью он вполне вышел, компенсируя недостаток актерского мастерства совершенством мужской красоты.
С зубовным скрежетом выбирал Ив планы съемки, но любым страданиям приходит конец. Просматривая отснятые кадры, он уверился в успехе.
— Здесь ты — недоступная никому и доступная всем, — сказал он Нине. — Любовница миллионов. Я подарил тебе славу. Цени.
И теперь журналисты гонялись за Ниной по пятам, а ее это нисколько не раздражало. С удовольствием посещала приемы, куда два года назад ее бы и на порог не пустили. Даже Ар Солтиг прислал поздравление с "большим творческим успехом, талантливым разоблачением средствами искусства пороков неограниченной деспотии". Ив не удержался и похвастался Нине:
— Мой жуликоватый приятель, надоевший всем до чертиков, президент Солтиг расточал и другие комплименты в твой адрес. Я поймал его на слове: "Что бы вам не наградить Нину безделушечкой на ленточке за заслуги перед Отечеством?" Он ухмыльнулся: "Придется и вас не забыть, так?"
Разумеется, а он что думал! Служение музам требует жертв (вспомни, сколько сил отдала!), а жертвы должны вознаграждаться. И морально тоже.
Правительственные награды вручил Нине и Иву глава президентской администрации. Дело было в Гане, на борту "Громовержца" превращенного в плавучий музей по решению Совета Ганы. Крейсер с грозно глядящими орудиями (очень похожие муляжи, настоящие пушки пошли в переплавку много лет назад) вошел своим ходом в порт на рассвете. Как пятьдесят пять лет назад, на пристани собралась толпа и Нина в одежде своей героини, приветственно помахала рукой. Прием удался на славу, те счастливцы, кто имел пригласительные билеты, и остальные, кто смотрел по видео, запомнили вопрос настырного газетчика:
— Нина! Вы не задумывались, как примет вашу игру сама Хозяйка?
На палубе, освещенной мощным прожектором, ибо уже наступил вечер, в шумной толпе гостей вдруг наступила тишина. Последние месяцы накал отношений Эгваль с Островом неизменно нарастал. Протекторат Ганы, традиционно тяготеющий к Острову, соблюдал видимость нейтралитета, что и позволило организовать сегодняшнее празденство. Но там, где отгорал закат, совсем недалеко за горизонтом ощущалось всеми незримое присутствие Острова.
Нина отвечала безыскусно:
— Если она видела картину, то не нашла в ней ничего обидного в свой адрес. Мы не отступили от известных фактов. Понравилось ли ей? Не знаю. Больно встречаться с молодостью...
Но журналист не унимался:
— Сам президент Солтиг оценил ваши заслуги. А главный персонаж, та, кого это больше всех касается, хранит презрительное, злое молчание. Вы не разочаровались в своей героине?
— Насчет презрения и злости — это ваши слова. Если хотите, я спрошу прямо сейчас. Наоми, как вам мой фильм?
Банкет уже был в разгаре, когда на борт доставили телеграмму для Нины. Она разорвала конверт, прочла несколько строк на узком листке и хотела быстро спрятать, но тот же бойкий писака успел прочесть через ее плечо:
ЕСТЬ ПОБЕДЫ, ПАМЯТЬ О КОТОРЫХ НЕЛЬЗЯ ПОРТИТЬ ПОСЛЕДУЮЩЕЙ ЖИЗНЬЮ, ЛУЧШЕ УМЕРЕТЬ. ПОМНИ ОБ ЭТОМ.
Адресовано было Н. Вандерхузе, отправлено из канцелярии ее высочества.
— Что скажете? — выкрикнул наглец Нине в ухо.
— Ничего особенного, — Нина пожала плечами, — Запомню.
Она покинула прием так скоро, как позволяли приличия. И, со дня ее возвращения в Майю, загородную виллу, где она теперь жила, неусыпно охраняли. Угрозы Хозяйки, как не храбрись — не шутка.
А война все близилась, накатывалась, как грохочущий локомотив. Когда она разразилась, все остальное стало неважным. За торжественными голосами дикторов, за военными маршами, за сдержанно-горделивыми речами Солтига, вещавшего о сокрушительном ударе по "империи Хозяйки", незамеченным прошло сообщение о снятии охраны с дома известной актрисы, якобы за ненужностью. Через день Нина Вандерхузе бесследно исчезла.
В доме не обнаружилось следов борьбы или какого беспорядка сверх обычного для Нины. Соседи показали, что Нину навестили вроде бы знакомые. Приехали на автомобиле. Нина вышла к ним сама. Правда, один из свидетелей уверял, что шла она нерешительно, а когда садилась в машину, двое стояли так, чтобы помешать ей выскочить в последнюю минуту и убежать.
Следствие ни к чему не пришло. Маловероятно, чтобы Хозяйка, в ее тяжелейшем положении, еще помнила о своих обидах на конкретного человека и организовала похищение. Возможно — старые делишки, если коснуться уголовного прошлого Нины. Она сказочно разбогатела и бывшие подельники, из числа оставшихся на свободе, могли счесть себя обойденными.
Ив предпринял собственное расследование, но помалкивал в тряпочку. То ли нечего было сказать, то ли наверху приказали заткнуться и не мутить воду. Он ходил с видом человека, ищущего и не находящего повода для драки.
Памятью о Нине остался фильм. Солнце, почти скрывшееся в золотисто-розовых облаках у горизонта, океан катит чернильно-фиолетовые валы, справа вдали виднеется черная громада южной оконечности Острова. Хрустально чистые аккорды музыки дробятся, рассыпаясь, и переходят в басовитые, качающиеся ноты, словно начинает бить огромный колокол. Снизу на экран выплывают снежно белые строки:
Нина Вандерхузе
в фильме
АНГЕЛ
С ЧЕРНЫМИ КРЫЛЬЯМИ
(история Наоми Вартан)
<< <
2. ЦЕНА СВОБОДЫ
Ночная гроза с ее грохотом и летучими вспышками молний отозвалась во мне приливом бодрости, какого не переживал я за долгие годы своего заключения. Расхаживал по камере, не включая света — мне хватало непрерывного мерцания горящего огнем неба. Прутья решетки черными жирными линиями перечеркивали квадрат высоко расположенного окна.
"К чему бы мне так хорошо?"
Почему вспомнил молодость, шорох листвы в ночном саду, жаркие губы Эны, ее горячечный шепот:
— La ame to, ame... Fidelej!
Жива ли она еще? И названая дочь ли, сестра ли ее Реджина — вторая моя любовь — я не мог представить ее усталой пожилой женщиной. Чеканно ясно видел в памяти юное смеющееся личико, хотя минуло уже без малого полвека. Мне семьдесят три года, из них последние семнадцать я провел в тюрьме. Тюрьме особенной. Одна камера, маленький дворик для прогулок, охрана, все ради одного человека — меня. Государственный преступник номер один.
Вчера я окончил свои записки, и у меня забрали последние листы. Их всегда отнимали, когда набиралось больше десятка, хоть я и просил оставлять побольше — иначе мне трудно следить за ходом своего повествования. О таких вещах, как газеты и радио я позабыл давно. А ведь есть еще видео, для огромных залов на тысячи мест или домашнее, когда экран у тебя на столе — последняя новинка, мне уже незнакомая. Охрана посмеивалась над моей отсталостью, а я жадно ловил их случайные проговорки. Старался составить для себя картину происходящего вовне. Характерно, что слово Остров все еще имело вполне определенное значение: враг.
Книги мне давали, но лишь на исторические темы, или душещипательные романы. И мне доставало времени копаться в воспоминаниях. Два года назад я решил делать записи и попросил перо и бумагу. Против ожиданий мне не отказали, и с той поры я заново проживал свою жизнь. События, страны, города, любимые люди. Враги. В часы, что я проводил за письмом — я был свободен. Теперь же моя вторая, призрачная, отраженная от настоящей жизнь закончилась. Словно упал с плеч невыносимо тяжелый груз.
Утром, вышагивая по непросохшим плитам дворика, я взглянул в белесое небо, привлеченный нарастающим мерным гулом. Верхушки деревьев возвышались над пятиметровой стеной — сколько лет им понадобилось, чтобы так подрасти! В моей голове привычно сложился очередной план побега. Гимнастика ума. Давняя и единственная попытка, в начале моего заключения, окончилась неудачей. В пятьдесят шесть я был еще достаточно крепок. А теперь у меня попросту не хватит сил.
Раскатисто вибрирующий звук нарастал. Шесть самолетов шли ниже облаков, держа направление на запад. Грациозные четырехмоторные машины. Краса, сила, мощь и блеск Эгваль — неблагодарной моей родины.
Скрылись, растаяли, оставив после себя замирающую дрожь неба. Всходящее солнце затаилось в ветвях дерева за высокой стеной и отразилось в лужице воды на стыке серых цементных плит, которыми был вымощен двор. Я стоял над слепящим осколочком неба. Мысли смешались, и я не сразу услышал охранника, оповещавшего меня, что прогулка закончена досрочно. Он удивленно дотронулся до моего плеча — я только равнодушно кивнул ему. При чем тут прогулка? Закончилась жизнь. Мне было легко и покойно. Сейчас отведут в какой-нибудь закуток и этот парень или кто другой выстрелит мне в затылок.
Но я ошибся. Привели в тесный кабинет начальника тюрьмы (непыльная работа — стеречь меня одного, отчего же так седа его голова?), там был еще один тип, лысый как тыква, оказалось — врач. Осмотрел меня, прослушал, поцокал языком.
