Его мелочные притеснения и жестокость мало трогали Адмирала, обращавшего свой взор к монархам, на службе у которых он находился. Только их несправедливость или неблагодарность могли ранить его душу, но он был уверен, что они усовестятся, когда им станет известна правда, и поймут, как несправедливо с ним обошлись. Эта уверенность помогала ему в гордом молчании сносить все оскорбления и унижения.
Тем временем Бобадилья, несмотря на то, что Адмирал и дон Диего были у него в руках, а продажную толпу он подкупом привлек на свою сторону, пребывал состоянии тревоги и неуверенности. Аделантадо во главе вооруженного отряда был все еще занят розыском бунтовщиков на отдаленном полуострове Харагуа. Зная о его бесстрашии и решительности, он опасался тех мер, которые тот мог принять, узнав о пленении своих братьев и постыдном обращении с ними. И он не сомневался, что любой его приказ может вызвать лишь негодование дона Бартоломео. Поэтому он потребовал у Колумба, чтобы тот написал своему брату и попросил его, проявив миролюбие, направиться в Санто-Доминго, а также запретил ему казнить захваченных им мятежников. Колумб с готовностью согласился сделать это. В своем письме он умолял брата безропотно покориться воле монархов и убеждал его, что как только они прибудут в Кастилию, все сразу же разъяснится и справедливость будет восстановлена.
Получив это письмо, дон Бартоломео немедленно повиновался и, оставив свой отряд, поспешил в Санто-Доминго, где его постигла та же участь, что и братьев. Он был закован в кандалы и отправлен на борт одной из каравелл. Братьев содержали отдельно, всякое общение между ними исключалось. Бобадилья сам ни разу не посетил их и другим запретил всякие сношения с узниками. Таким образом они пребывали в полном неведении относительно причины своего заточения, выдвинутых против них обвинений и хода начавшегося судебного разбирательства.
Право Бобадильи на арест Адмирала и его братьев и заключение их под стражу позже неоднократно подвергалось сомнению, равно как и то, что в намерения монархов вообще входило подвергать их таким унижениям. Возможно, причиной, побудившей Бобадилыо к подобным действиям, были следующие строки из королевского письма от 21 марта 1499 года, в котором говорилось о мятеже Рольдана: "Мы наделяем его полномочиями арестовать виновных и конфисковать их собственность, а затем судить их по всей строгости гражданских и уголовных законов". Совершенно очевидно, что здесь имеются в виду Рольдан и его сообщники, которые подняли против Колумба вооруженный мятеж, и жалобы на которых Адмирал направил в Испанию. Произвольное толкование этих строк позволило Бобадилье присвоить себе право на арест самого Адмирала. Да и предписанный ему монархами порядок действий был нарушен им с самого начала. В первую очередь он должен был начать судебное преследование мятежников, однако он отложил это напоследок. А начал Бобаднлья с того, что отстранил от власти Колумба, хотя должен был сделать это только в случае наличия неоспоримых доказательств злоупотреблений с его стороны. Он с самого начала был убежден в виновности Колумба, и исходя из этого, был вынужден признать невиновность тех, кто ему противостоял. Чтобы оправдать свои действия, Бобадилье было необходимо изобличить Адмирала и его братьев, таким образом, бунтовщики, судить которых он был прислан, становились свидетелями, способными дать бесценные показания против тех, кто пытался подавить их мятеж.
Не стоит, однако, пытаться оправдать монархов, обвиняя во всем исполнителя их воли, так скверно справившегося со своими обязанностями. Если бы они проявили должное уважение к правам и достоинству Колумба, Бобадилья никогда не был бы наделен столь неоправданно обширными и неопределенными полномочиями, которые он к тому же был волен использовать по своему усмотрению, да он и сам никогда не осмелился бы зайти так далеко и так грубо обойтись с Колумбом и его братьями, если бы опасался недовольства известного своей подозрительностью Фердинанда.
Казалось, вернулись времена Агуадо, и старые обвинения вспыхнули с новой силой, к ним добавились другие, еще более нелепые. От самых первых и незабываемых оскорблений, нанесенных, гордости кастильских идальго, когда их в тяжелые для колонии времена вынудили к необходимому для ее спасения труду, вплоть до совсем недавних обвинений в развязывании войны против правительства, не было на острове тягот, злоупотреблений или беспорядков, которые не вменялись бы в вину Колумбу и его братьям. Помимо привычных обвинений в принуждении дворян к изнурительному труду и выполнению бессмысленных заданий, в притеснениях колонистов, ограничениях их в пище, налагаемых на них жестоких наказаниях и несправедливых войнах с туземцами, их теперь обвиняли в том, что они препятствуют обращению индейцев в христианство из-за того, что продажа их в рабство в Испании приносит их семейству немалые прибыли. Это последнее обвинение, выдвинутое против известного своей набожностью Адмирала, основывалось на том, что он возражал против крещения взрослых индейцев прежде, чем они ознакомятся с основными догматами христианского вероучения, поскольку он справедливо считал слепое отправление этого святого таинства оскорблением веры.
Колумба также обвиняли в утаивании жемчуга и других ценностей, собранных им во время путешествия вдоль побережья Парии, а также во введении монархов в заблуждение относительно истинного характера сделанных им открытий с тем, чтобы добиться от них новых привилегий, хотя всем было известно, что он отослал домой как образцы жемчуга, так и карты, и отчеты о своем плавании, благодаря которым другие экспедиции смогли повторить его маршрут.
Колумба объявили виновным даже в последних беспорядках, сами бунтовщики выступали теперь как свидетели обвинения и называла свой мятеж благородным сопротивлением тирании, которой подвергались как колонисты, так и туземцы. Заслуженное наказание, которое понесли некоторые из главарей, было использовано как доказательство жестокого и мстительного характера Колумба и таившейся в его душе ненависти к испанцам. Бобадилья верил или делал вид, что верит всем этим обвинениям. Он хотел погубить Колумба и сделал бунтовщиков в некотором роде своими сообщниками. Теперь это было их общей целью, а следовательно, он уже не мог выступать по отношению к ним как судья. Он снял обвинения с Гевары, Рекелме и других осужденных, не попытавшись изобразить хотя бы подобие суда.
Поговаривали, что они, к тому же, пользовались его благосклонностью и покровительством. С Рольданом же с самого начала установились доверительные отношения, и Бобадилья даже почтил его перепиской. Всех остальных, кого он должен был привлечь к судебной ответственности, он либо полностью оправдал, либо простил. Достаточно было малейшего недовольства Колумбом, чтобы быть полностью оправданным в глазах Бобадильи.
К этому времени Бобадилья собрал большое количество доказательств и свидетельских показаний, которых, как он считал, было достаточно, чтобы осудить заключенных и сохранить свою власть на острове. Поэтому он решил отправить Адмирала и его братьев в Испанию закованными в кандалы и с теми же кораблями отослать монархам все собранные им доказательства, а также письма, где подтверждались выдвинутые против них обвинения и давался совет ни в коем случае не восстанавливать Колумба в правах, которыми он так бесстыдно злоупотреблял.
Санто-Доминго кишел выпущенными из тюрьмы и избежавшими виселицы мерзавцами. Это было триумфальное шествие подлости, злодейства и трусости. Подобострастие и благоговейный ужас, с которым эти подлые душонки относились к Колумбу и его братьям, обратились в мстительное торжество над поверженными. На улицах звучали оскорбления и клевета в адрес узников, а на каждом углу были расклеены лживые и подстрекательские пасквили. Ликующая толпа собралась у кораблей, на которых содержали несчастных братьев Колумба, и у темницы самого Адмирала; снаружи до них доносились издевательские звуки рожков. Слыша, как веселятся его враги, Колумб задумался над тем, как грубо и бездумно попрал все законы Бобадилья. Он опасался за свою жизнь, поскольку не знал, как далеко могут зайти безрассудство и самоуверенность этого человека.
Корабли были уже готовы к отплытию, доставить узников в Испанию было поручено Алонсо де Вальехо, прибывшему на остров вместе с Бобадильей. Этого офицера воспитал дядя Фонсеки, и теперь он находился на службе у самого епископа. Бобадилья поручил ему по прибытии в Кадис передать заключенных либо Фонсеке, либо своему дяде, чтобы этот злобный прелат смог в полной мере торжествовать свою победу над Колумбом. Это обстоятельство породило слух, что жесткие меры, принятые Бобадильей, были спровоцированы Фонсекой, который пообещал оказать ему покровительство, а если потребуется, то и пустить в ход свое влияние при дворе.
Вальехо выполнил возложенную на него задачу, однако проявил при этом больше великодушия, чем предполагал Бобадилья. Лас Касас говорит о том, что Алонсо де Вальехо был благородным идальго, а также его личным другом. Во всяком случае он не стал опускаться до низменного злорадства своих покровителей. Когда Вальехо в сопровождении стражника прибыл, в тюрьму, чтобы доставить Адмирала на корабль, то нашел его в состоянии безмолвного отчаяния. По отношению к нему было проявлено столько жестокости и несправедливости, что он опасался, что его казнят, не предоставив возможности оправдаться, и его имя будет запятнано и обесчещено в глазах потомков. Когда Колумб увидел офицера, входящего в сопровождении стражника, он решил, что они пришли, чтобы отвести его на эшафот. "Вальехо, — печально спросил он, — куда вы меня ведете?" "На корабль, ваша милость! Мы отплываем в Испанию", — последовал ответ. "На корабль! — серьезно повторил Адмирал. — Вальехо, вы говорите правду?" "Клянусь жизнью вашей милости, — ответил честный офицер, — это правда!"
Этот краткий, но такой трогательный и выразительный диалог, о котором со слов своего друга Вальехо нам поведал почтенный Лас Касас, успокоил Адмирала и, казалось, вернул его к жизни.
Каравеллы отправились в плаванье в начале октября. На борту одной из них, закованный в кандалы, как опасный преступник, находился Колумб. Вслед ему с берега острова, совсем недавно подаренного им цивилизованному миру, неслись оскорбления и проклятия торжествующей толпы мерзавцев, которым вид страданий этого, достойнейшего человека доставлял низменное удовольствие. К счастью, погода была благоприятной, и плаванье оказалось непродолжительным, а поведение окружавших Колумба людей — достойным. Хотя Вальехо и находился на службе у Фонсеки, но его благородную душу глубоко оскорбляло подобное обращение с Колумбом. Огорчало оно и Андреса Мартинеса, капитана каравеллы. Оба этих человека проявили по отношению к Адмиралу глубочайшее уважение и обращались с ним подчеркнуто внимательно. Они хотели снять с него кандалы, однако им не позволил это сделать сам Колумб. "Нет, — гордо сказал он, — их величества приказали мне подчиняться всем распоряжениям Бобадильи. Эти кандалы надеты на меня от их имени и только они могут приказать снять их с меня, а когда это все же произойдет, я сохраню их в память о том, как были вознаграждены мои услуги". "Он так и поступил, — добавляет его сын Фернандо. — Я всегда видел эти кандалы в кабинете отца, и он просил, чтобы когда он умрет, их положили вместе с ним в могилу".
Книга четырнадцатая
Глава 1
Прибытие Колумба в Испанию в кандалах и вызванное этим событием всеобщее возмущение. Адмирал является ко двору
(1500)
Прибытие закованного в кандалы Колумба в Кадис произвело почти такую же сенсацию, как и его триумфальное возвращение из первого путешествия. Столь явная и вопиющая несправедливость настолько потрясла народ, что никто не стал раздумывать о том, чем она была вызвана. Достаточно было одного сообщения о том, что Колумба в цепях привезли из открытого им Нового Света. Волна негодования, поднявшаяся в Кадисе и в могущественной и богатой Севилье, прокатилась по всей Испании. Если враги Колумба намеревались его погубить, то их планы были разрушены их собственной необузданностью. Когда преследования несчастной жертвы заходят слишком далеко, часто приходится наблюдать, что общественное мнение становится на ее сторону. Те самые люди, которые совсем недавно шумно выражали свое недовольство Колумбом, теперь столь же яростно протестовали против подобного обращения с ним, и правительство не могло не считаться со столь сильным проявлением сочувствия к поверженному Адмиралу.
Слух о прибытии Колумба и о постыдном положении, в котором он оказался, достиг Гранады, где размещался двор, и вызвал ропот возмущения среди придворных. Колумб не решился прислать письмо самим монархам, поскольку не знал, что на них лежит значительная доля ответственности за те многочисленные оскорбления, которые были ему нанесены. Однако во время плавания он написал длинное письмо донье Хуане де ла Торрес, придворной даме, пользующейся благосклонностью королевы Изабеллы. По прибытии в Кадис Андрес Мартинес, капитан каравеллы, позволил Колумбу отослать это письмо частным порядком. Таким образом оно было получено при дворе раньше протокола следствия, составленного Бобадильей. Именно из этого письма монархи впервые узнали, как обошлись с Колумбом. В своей бесхитростной и энергичной манере Колумб описывал в этом письме нанесенные ему оскорбления и последние события на острове. Чтобы не повторяться, не будем пересказывать подробное содержание послания Адмирала. Стоит, однако, привести некоторые выражения, вырвавшиеся у него из самого сердца. "Горе, причиненное мне клеветой бесчестных негодяев, — говорит он, — больше, чем выгоды и привилегии, полученные мной в награду за мои заслуги". Говоря о несправедливости, жертвой которой он пал, он пишет следующее: "Меня представили таким злобным чудовищем, что если бы я даже начал строить больницы и церкви, их бы назвали разбойничьими притонами". Колумб негодующе описывает поведение Бобадильи, собиравшего свидетельства относительно управления островом у мятежников и заковавшего его и его братьев в кандалы даже не сообщив им, в чем их, собственно, обвиняют. "Я был немало удручен тем фактом, — пишет далее он, — что мое поведение был прислан расследовать человек, которому было известно, что если он отошлет домой достаточно серьезные свидетельства, пост губернатора перейдет к нему". Он жалуется, что вынося суждения о том, как он управлял колонией, монархи не приняли во внимание необычайные трудности, с которыми он столкнулся, и дикие нравы страны, губернатором которой он являлся. "Обо мне судили, — замечает он, — как о губернаторе цивилизованного города, в котором действуют раз и навсегда установленные законы и исключена возможность беспорядков и разорения. Однако же меня следует рассматривать как капитана, посланного покорять многочисленный и враждебный народ, обычаи и религия которого разительно отличаются от наших и который живет не в городах, а в лесах и горах. Следует учесть, что я сделал всех этих людей подданными испанской короны, которая, дотоле бедная, получив во владение другой мир, внезапно обогатилась. Если я и совершил какие-то ошибки, в том не было злого умысла, и я надеюсь, что Их Величества мне поверят. Я знаю, что они проявляют сострадание даже по отношению к тем, кто совершал беззаконие преднамеренно, и я убежден, что заслуживаю еще большего снисхождения, поскольку ошибался по неведению или же вынужденно, в чем они вскоре будут иметь возможность убедиться, и я верю, что они примут во внимание мои огромные заслуги, которые принесли немалые выгоды, что с каждым днем становится все более и более очевидно".
