— Какая странная картина, — сказал Кильон.
— Посмотри, доктор, — сказал Рикассо. — Вон у того на плече. — Он указывал на ближайшую фигуру. — Узнаешь это? Это тот же символ, который мы видели на тех разбитых машинах, на дальней стороне стен. Прямоугольник с пятью звездами?
— Для меня это все равно ничего не значит.
— Для меня тоже, но надо полагать, это что-то значило для людей, которые построили этот купол. — Он вытянул шею вверх. — Я имею в виду, большой. Стеклянный и эти статуи, должно быть, еще старше. Если бы они наткнулись на эту картину, как это сделали мы, неизвестно, какое значение они могли бы придать ей. — Затем он сделал паузу, издал тихий смешок и сказал чрезмерно выразительным тоном: "И в то время, до того, как врата рая были закрыты для них, мужчины и женщины были как дети".
Кильон достаточно помнил цитату, чтобы дополнить ее для Рикассо. "И так обильны были плоды и щедроты рая, что они жили восемьдесят лет, а некоторые и дольше. И в то время Земля была теплой, голубой и зеленой, и многие ее провинции были такими". — Он выждал несколько мгновений, осознавая чары, которые не хотел разрушать, прежде чем добавить: — Как ты думаешь, это что-нибудь значит?
— Скорее всего, нет, — сказал Рикассо, вытирая перепачканные пылью руки о колени. — Я всецело за то, чтобы искать смысл в древних текстах. Но время от времени вам приходится просто принимать тот факт, что вы имеете дело с таким количеством религиозной тарабарщины. — Затем он снова посмотрел вверх по каменистому склону, на темнеющую полоску неба. — Нам лучше не заставлять их ждать, не так ли? Не тогда, когда нам нужно спасать город.
Кильон и Рикассо остановились по пути наружу, чтобы выгрузить экспонированные пластинки из нижней камеры кабины воздушного шара, затем завершили спуск через заброшенные здания, окаймляющие купол. Куртэйна посадила "Раскрашенную леди" на ближайший клочок открытой земли, воспользовавшись возможностью провести определенные проверки, которые в противном случае были бы непрактичными вдали от Роя. Кильона и Рикассо без комментариев проводили обратно на борт, Рикассо защитным жестом прижимал пластинки к груди.
Затем они поднялись в воздух, устремляясь на восток, наперегонки с удлиняющейся тенью Копья 2. К следующему дню они преодолели Проклятие и Омертвение и вернулись на нанесенную на карту территорию. Переправа Рикассо прошла успешно, и это, несомненно, сэкономило им драгоценное время и топливо. Но настроение было отнюдь не ликующее. Рой распался, потеряв часть себя не из-за войны или несчастного случая, а из-за политических разногласий. И хотя они преодолели самую длинную часть путешествия, они не обязательно преодолели самую трудную часть. Им все еще нужно было добраться до Копья, а это означало пересечение территории, которая теперь была занята черепашками.
С Проклятием позади Рой перегруппировался, привлекая "Раскрашенную леди" и других разведчиков. Такси и грузовые паромы сновали между кораблями. Кильон и Рикассо вернулись на "Пурпурный император", желая оценить состояние запасов сыворотки на борту более крупного корабля. Мирока сопровождала Кильона, но Эграфф и Куртэйна предпочли остаться на борту "Раскрашенной леди", чтобы убедиться, что она готова к заключительному этапу путешествия на Копье. Кильону не хотелось покидать Кэйлис и Нимчу, но его заверили, что его отсутствие будет недолгим.
Он не понимал, что его обманули — или, по крайней мере, одурачили — до тех пор, пока паром не причалил и Рикассо не объявил, что его присутствие требуется в суде над Спатой.
Кильон был застигнут врасплох. Он предполагал, что вопрос о наказании Спаты благополучно отложен на будущее, когда это не должно беспокоить его.
— Я не обязан в этом участвовать.
— Напротив, ты занимаешь в этом центральное место. Если бы Спата добился своего, нас обоих вывесили бы сушиться. Или ты думал, что новая администрация оставит прошедшее в прошлом и примет тебя в свои ряды? Нет, доктор, думаю, что нет. Был бы еще один судебный процесс — фарс, с единственным возможным исходом, — и тебя бы казнили в назидание колеблющимся. — Рикассо крепко взял Кильона за руку и повел его в "Пурпурный император". — Эти пластинки не просто осудили Спату. Они спасли нас обоих от пропеллера.
— Ты и сейчас так это делаешь?
— Мы добились некоторых успехов, но всегда могут быть исключения.
Когда они благополучно оказались внутри, Кильон сказал: — Насчет этих пластинок. Мы до сих пор толком о них не говорили.
— О чем тут говорить?
— Ты шпионил за мной. Все время, пока я был внизу, в лаборатории, ты делал фотографии.
Рикассо отмахнулся от критики. — Это было делом всей моей жизни. Неужели ты правда думаешь, что я не собирался принять кое-какие меры предосторожности?
— Я думал, что заслужил твое доверие.
— Оно у тебя было. Но это не значит, что я мог быть уверен в твоей компетентности. Предположим, я увидел, как ты по ошибке смешиваешь реактивы?
— По одной-единственной фотографии?
— Это была мера предосторожности, вот и все. Давай не позволим этому испортить совершенно дружеские отношения.
— Я был готов забыть об этом, пока ты не втянул меня обратно в суд над Спатой.
— Теперь ты один из нас, доктор. Считай это своим гражданским долгом. В любом случае, это не займет много времени. Это примерно так же просто, как они откроют и закроют процесс.
По крайней мере, в этом Рикассо был прав. Заседание суда закончилось немногим более чем за час, и большая часть этого времени была посвящена формальностям. В опечатанной комнате без окон находилось не более двадцати человек, включая Спату и его неуверенной в себе, нерешительной защитницы, которая приступила к разбирательству со слегка рассеянным видом женщины, которая знает, что ничто из того, что она сделает или произнесет, не окажет ни малейшего влияния на исход. Обвинение, каким бы оно ни было, состояло из Рикассо и пяти старших капитанов: они, как дали понять Кильону, были ближе всего к постоянному военному суду, который Рой мог предложить. Еще десять капитанов с разных кораблей, включая как сторонников жесткой линии Рикассо, так и умеренно колеблющихся, вошли в состав присяжных. Кильон был единственным свидетелем, вызванным для дачи показаний, и его выступление, к счастью, было кратким. Его подвергли перекрестному допросу по поводу его прихода в Рой, затем по поводу синего журнала и, наконец, по поводу его причастности к побегу воргов. Он ответил правдиво, поскольку ему больше нечего было скрывать. Если бы его спросили о Нимче, он рассказал бы им все, что знал.
Но Нимча их не интересовала, и он их не слишком интересовал. Все дело было в Спате, который гордо стоял, несмотря на то, что был закован в наручники и находился под вооруженной охраной. На протяжении всего заседания суда он сохранял вид стоического самообладания, бесстыдный фасад человека, который верил, что действовал в наилучших интересах Роя, или, по крайней мере, хотел, чтобы его допрашивающие верили в это.
Кильон, конечно, знал. И когда с помощью мысленного усилия ему удалось поставить себя на место Спаты, он не смог увидеть в действиях этого человека ничего, что не полностью соответствовало бы его заявленным целям. Рой был демократией лишь постольку, поскольку это устраивало Рикассо. И если кто-то действительно верил, что лидерство Рикассо было плохим для Роя, и что борьбу нужно было перенести на мальчиков-черепов, что еще можно было сделать, кроме как собрать сторонников и спланировать переворот? В этом смысле Спата действовал разумно, даже справедливо. Исходившая от этого человека личная неприязнь, которую ощущал Кильон, никоим образом не подрывала этот тезис. Ненависть Спаты, как к нему, так и к Нимче, была случайной.
Вердикт присяжных не был единогласным, но этого и не требовалось. Все согласились с тем, что Спата был виновен в освобождении ворга и последовавших за этим смертях. Все согласились с тем, что его действия стоили как жизней, так и потери драгоценных лекарств. Где они расходились во мнениях, так это в вопросе о том, представляли ли эти действия мятеж или просто чрезмерное усердие в обеспечении безопасности Роя, в том смысле, что Спата не обязательно действовал в своих собственных интересах.
Это мало повлияло на результат. Семь капитанов были не только убеждены в виновности Спаты, но и в том, что его преступления заслуживали казни. Двое рекомендовали принять меры административного пресечения до проведения дальнейшего расследования. Один воздержался на том основании, что нельзя было однозначно доказать, что компрометирующие фотографии были подлинными. Голоса меньшинства явно задели Рикассо, который надеялся на единодушие.
Но семи было достаточно. Согласно закону Роя, Спата был признан виновным в материальной диверсии, убийстве четырех граждан, искажении хода правосудия путем попытки переложить вину как на Кильона, так и на Рикассо, и, почти в качестве запоздалой мысли, попытке мятежа. Тяжести других преступлений было бы достаточно, но мятеж автоматически влек за собой смертную казнь.
Приговор был приведен в исполнение быстро, на удивление без особых церемоний. Суд переместился на одну из посадочных платформ "Пурпурного императора", где Спату пристегнули ремнями к кожаной сбруе очевидной древности. Сбруя, в свою очередь, была прикреплена к тросу, а трос — к лебедке. Спату развернули над пустым небом, а затем опустили на расстояние около ста пятидесяти спанов под дирижаблем. Вооруженные летчики заняли позиции и направили установленные на пьедесталах пулеметы на едва узнаваемую фигуру на конце троса. Со связанными руками и ногами Спата был неспособен к видимым движениям.
Но артиллеристы открыли огонь не сразу. Вместо этого они подождали, пока трос лебедки будет плавно раскачиваться взад-вперед. То, что было относительно небольшим движением на уровне платформы, вскоре превратилось в широкую, свисающую дугу на другом конце линии. Движение Спаты постепенно приобрело форму эллипса, с отклонениями взад и вперед, а также вбок. Кильону потребовалось мгновение, чтобы понять, что все это было сделано намеренно, чтобы затруднить попадание в цель. По сигналу пулеметчики взревели своим оружием, целясь не в кружащуюся фигуру, а в ту точку в небе, где эта фигура, вероятно, должна была появиться долей секунды позже. Это оказалось гораздо сложнее, чем казалось, и оператор лебедки только усложнил ситуацию, меняя длину троса и амплитуду качания. Вероятно, прошло всего несколько секунд, но Кильону показалось, что прошли минуты, прежде чем хоть одна из пуль нашла свою цель. Даже тогда удары, похоже, не были решающими. Артиллеристы, казалось, намеренно затягивали казнь Спаты, целясь по конечностям, вместо того чтобы нанести смертельный удар.
— Не суди нас слишком строго, — сказал Рикассо, стараясь, чтобы его было слышно сквозь грохот орудий. — Было бы гораздо проще просто застрелить его в упор. Но тогда мы бы отказали ему в праве внести что-то полезное в Рой.
— Разве мешок с землей не послужил бы той же цели?
— Грязь полезна, — сказал Рикассо. — Никогда не знаешь, когда она понадобится тебе в качестве балласта.
Кильон был рад, когда все закончилось, когда, наконец, было сочтено, что подвесная форма сослужила свою службу. Его снова подняли лебедкой, изорванное, окровавленное тело извлекли из ремней безопасности — самих по себе испещренных пулевыми отверстиями, но, по сути, поддающихся ремонту — и выбросили за борт.
— Ты этого не одобряешь, — сказал Рикассо. — Я это вижу. Но тогда у тебя действительно нет возможности не иметь с нами дела, не так ли? У нас есть лекарства. — Он улыбнулся и кивнул, как будто в его присутствии Кильон переступил какой-то порог моральной сложности, оставив наивный мир позади. — Добро пожаловать в политику, доктор. Мы не можем выбирать себе союзников. Лучшее, на что мы можем надеяться, — это на то, что мы не презираем их так сильно, как наших врагов.
После казни Кильон и Рикассо вернулись к "Раскрашенной леди". Корабль Куртэйны был снабжен провизией и готов вернуться на свое место во главе Роя, экипированный и вооруженный для окончательного подхода к Копью. На следующий день после казни Спаты они снова вышли на Девятый радиал и получили первые новости из города с тех пор, как пересекли границу.
День спустя они смогли это увидеть.
— От Талвара, сэр, — сказал летчик, протягивая Кильону тонкий лист бумаги после расшифровки.
— Вы уже вышли на связь?
— Да, сэр. Пока по семафорной линии, хотя сейчас мы достаточно близко, чтобы иметь возможность наладить непрерывный обмен гелиографами, при условии сохранения хорошей видимости. И это хорошо, потому что никто не ожидает, что Девятый радиал продержится намного дольше. Черепа откалывают от него станцию за станцией.
Кильон прочитал стенограмму. Вместо общего отчета, который был получен воздушным кораблем мальчиков-черепов "Разрыватель", это было прямое сообщение Рою в ответ на более раннее объявление, отправленное в Копье по прерывистой семафорной сети. Рой проинформировал город — приложив особые усилия, чтобы не упоминать Талвара по имени, — что он откликнулся на предыдущий призыв о помощи с намерением доставить достаточное количество антизональных препаратов — хотя и в концентрированном виде — для лечения миллионов граждан. Рой запросил указания по разгрузке груза и обеспечению того, чтобы он попал в нужные руки. В нем также упоминалось, что любые прямые медицинские запросы следует адресовать врачу на борту "Раскрашенной леди", без упоминания имени Кильона. Ответ пришел шесть часов спустя, что свидетельствовало о том, что линии связи, как в Копье, так и за его пределами, оставались хрупкими. На этот раз, похоже, его непосредственным автором был Талвар. После переваривания расшифровки у Кильона не осталось сомнений в том, что это был тот же самый человек, с которым они имели дело до его побега.
Мирока согласилась. — Место, где он предлагает нам разгрузиться, находится не слишком далеко от его части Паробурга. Слишком много совпадений, Резака.
— Ты так думаешь?
— Да. Похоже, наш хрипящий друг сейчас действительно правит балом, вероятно, из той же бани. — Мирока уклончиво пожала плечами. — Но если этот человек справится с работой, я с ума сойду.
Хотя ты предпочел бы, чтобы это был Фрэй.
Он кивнул. — Я чувствую то же самое. Но мы не можем пойти и спросить, что с ним случилось. Если мы это сделаем, любой, кто прочтет наш сигнал, будет знать, что у нас была какая-то предварительная связь с Фрэем. И если это тот, кто случайно ищет меня...
— Тебе не обязательно это говорить, Резака. Знаю, что ты имеешь в виду.
— Это также означает, что мы не можем позволить Талвару догадаться, что мы знаем, кто он такой. По крайней мере, до тех пор, пока не окажемся лицом к лицу и не будем знать, что нас никто не подслушивает. Еще одна вещь, о которой мы не можем упомянуть, — это Нимча. Нет, пока мы не будем уверены, что она в безопасности.
— Может быть, нам стоит пересечь этот мост после того, как мы доставим лекарства, как ты думаешь? Никакой прогулки по парку не будет, просто доберемся до Копья. Просто чтобы тебе было ясно, Резака.
