| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Однако те планы, которые вынашивал Альфонсо IV в отношении Сардинии, включали в себя нечто большее, чем просто коммерческую эксплуатацию. Изгнание укрепившихся торговых кварталов Пизы и замещение их каталонцами вокруг побережья еще могло быть осуществимо в рамках ограниченных ресурсов монархии Альфонсо. Бросить вызов также генуэзцам, и тем самым склонить их к союзу с Пизой было безрассудством. Попытка полного захвата диких и труднодоступных внутренних районов Сардинии и превращение ее, как и Майорку, в заморское продолжение Каталонии была дикой фантазией, вызванной земельным голодом традиционно обедневшей династии. За пределами роскошных, буржуазных плацдармов иностранных купцов Сардиния была дикой страной. Во внутренних районах существовало только два источника власти: хищническое влияние нескольких знатных семей иностранного (как правило, генуэзского) происхождения или принадлежности, которые эксплуатировали большие участки земли и взимали дань или устанавливали юрисдикцию в деревнях на территории своих владений или вокруг них; и сильная местная солидарность общества, которое все еще было племенным по своей структуре. Действительно, арагонцы считали сардов полуживотными варварами, которых они без угрызений совести порабощали и чье христианство отказывались признавать. Единственными формальными институтами, которые охватывали весь остров, были четыре "юдиката" (судебных округа), разделенные между пизанцами и островной знатью. Именно перспектива изгнания пизанцев и монополизации власти заставила островную элиту, и особенно самую могущественную из них, династию Судей из Арбореи, поначалу сотрудничать с Арагоном. Но осознание того, что они обменяли нынешние неприятности на грядущее чужеземное иго, вскоре спровоцировало серию восстаний, не подавлявшихся в течение ста лет, которые истощили энергию арагонцев. Сардиния была "испанской язвой" Барселонского Дома или, что еще более уместно, арагонской Ирландией.
Воинственная рука арагонского империализма обнаружилась рано. Сассари (Сассер), например, был одной из первых попыток Альфонсо IV создать полноценную арагонскую колонию. Коренные сарды были безапелляционно и неофициально лишены собственности каталонскими завоевателями в 1329 году. Король немедленно приступил к рационализации и формализации этого захвата посредством "отделения", по сути напоминающего "передел" земель Майорки или Валенсии. Между 1330 и 1333 годами было распределено, по крайней мере на бумаге, 166 фьефов, включающих право собственности на землю, права юрисдикции и обязанности рыцарской службы, и 1393 меньших участка, по которым было предоставлено только право пользования. Из бенефициаров, происхождение которых точно установлено, почти половина составляли каталонцы, почти треть валенсийцы, более десяти процентов — руссильонцы и почти пять процентов — жители Майорки. Хотя условия распределения с акцентом на рыцарские фьефы были феодальными, разбивка поселенцев по их специальности отражает коммерческие приоритеты завоевания. Из указанных лиц 163 были торговцами, и розданные им земельные владения в среднем стоили вдвое дороже. Большое количество ценных пожалований, полученных в 1330 году, досталось членам консорциума, предложившим основать серебряно-литейный завод. Единственными другими существенными категориями были ремесленники (155), крестьяне (34), представители свободных профессий (30) и государственные служащие, главным образом нотариусы (29) 25.
Политика "каталонизации" проводилась и расширялась с необычайным упорством. В какой-то степени, как и норманнское завоевание Англии, она была задумана как своего рода революция землевладения, которая должна была быть осуществлена путем внедрения феодальных реалий в общество, которое в прошлом почти их не знало. Земельные наделы предоставлялись iuxta morem Italiae: получатель должен был проживать в своем феодальном владении (так что бенефициарами были младшие члены аристократических семейств, а не крупные материковые сеньоры), отдавать часть своей продукции королю во время войны, содержать укрепления и нести рыцарскую службу. Феодальные владения передавались по наследству по мужской линии, но не могли отчуждаться без королевского разрешения; юрисдикционные права сеньора обычно ограничивались гражданскими делами. Для королей Арагона, привыкших к удаленному господству над крупными феодальными владениями, которые фактически были территориальными княжествами, в которых королевские права были плохо определены и неохотно признавались, эта система должна была представлять — если бы она работала на практике — огромное усиление власти. К 1335 году для иберийской знати было создано 38 крупных феодальных владений, а местные вожди и судьи превратились в феодалов. Но с последними было нелегко справиться. Дориа на севере почти постоянно восставали. Арборея, возмущенная настойчивым империализмом преемника Альфонсо, раздражительного и воинственного Педро IV, взбунтовалась в начале 1350-х годов и так и не вернулась к искренней верности. При дворе Педро были составлены тщательно продуманные планы по лишению собственности местной аристократии и массовой депортации простых людей в рабство. Сардиния должна была стать феодальной утопией, окупавшей саму себя. Владения первой предполагаемой жертвы, семьи Доноратико, должны были приносить доход, достаточный для содержания 50 рыцарей; два года спустя можно было уничтожить пизанцев, затем Дорию и Арборею 26. Эти планы так и не были реализованы, но сардов тысячами отправляли в рабство, особенно примерно между 1370 годом и окончанием последнего восстания в 1442 году. Когда их стали массово доставлять на обезлюдевшую Менорку для восстановления численности ее населения, они сделали этот остров неуправляемым. Большую часть сардов пришлось вернуть обратно на родину в качестве платы за мир 27. Единственным прочным колониальным достижением, возникшим в результате этой лихорадочной королевской программы, было произведенное по инициативе Педро IV заселение порта Альгеро (по-каталонски "Альгер"), жители которого до сих пор продолжают вызывающе говорить по-каталонски. Даже этот успех был достигнут с трудом; многие бенефициары отказались от своих наделов, вместо того, чтобы воспользоваться ими; отсутствующих пришлось подвергать наказаниям; вдов и холостяков заставляли вступать в брак 28. Какое-то время, в позднем средневековье, Альгеро, Сассари и Кальяри (последний постепенно и с горечью вырвался из-под власти Пизы) были своего рода каталонским "Пэйлом", осажденными анклавами, окруженными часто враждебным и в значительной степени неукротимым миром.
Специалисты расходятся во мнениях относительно того, хотели ли арагонские короли вообще изгнать иностранных купцов из Сардинии; в целом кажется более вероятным, что они удовлетворились бы ограничением или устранением конкурирующих торговых кварталов и обременением внешней торговли пагубными тарифами. Но у них так и не появилось такого шанса. Каждое восстание приводило к уступкам Пизе или Генуе. Арагонцы дорого заплатили за то, что по сути было коммерческим и политическим кондоминиумом 29.
Большая часть непосильных издержек, по-видимому, легла на плечи барселонских купцов, которые ради коммерческих плацдармов на побережье были готовы финансировать продолжающуюся войну за внутреннюю империю, в которой они были мало заинтересованы. Их энтузиазм, поначалу безудержный, продолжался, по крайней мере, до середины века. После еще полувека войны разочарование Барселоны было полным, и на кортесах 1408-1409 годов купцы призывали к выходу из сардинской запутанной ситуации 30. По крайней мере, видоизмененная победа, прочный мир, завоеванный в следующем поколении, пришла слишком поздно. Сардинская авантюра способствовала истощению экспансионистских возможностей Каталонии-Арагона и уменьшению коммерческого значения Барселоны в пятнадцатом веке. В 1972 году, на фоне риторической каталонской ностальгии, Альгеро официально стал побратимом Таррагоны; ответную церемонию в материковой части Испании пришлось отложить до смерти генерала Франко, чтобы можно было свободно использовать каталонский язык и свободно потворствовать каталонскому национализму. Это был последний слабый отголосок великих имперских усилий средневековья.
Династическая "империя" Арагона
Независимо от того, хочется ли называть ее империей или нет, рыхлая династическая агломерация, составлявшая арагоно-каталонский мир тринадцатого и четырнадцатого веков, должна была функционировать сплоченно, как своего рода братский союз, хрупкая конфедерация, связанная больше атавистическими призывами к верности и силе клятв, чем общими институтами. То, что система потерпела неудачу, не лишает ее системных черт. Гражданские войны Цезарей и Августов не сделали Римскую империю менее могущественной. Современные историки ошибочно путают централизацию с силой, институциональную сложность с общей целью, а "деспотизм" с государственностью. Ни одно государство до самого недавнего времени не могло добиться повиновения, особенно в отдаленных землях, силой, без согласия. Институциональный минимализм, подобный минимализму Арагонской короны, мог бы быть столь же эффективным, как и более целенаправленное или более творческое государственное управление.
Характер связей, объединявших арагонские владения, был определен в патентном письме Альфонсо III жителям Майорки, написанном в 1285 году с целью оправдать войну против короля Майорки. Он утверждал, что обе короны обязаны помогать друг другу против любого врага "своими замками, землями и людьми". Подданные и вассалы каждой из них всегда должны были оказывать помощь другим. Нелояльность правителя Майорки была "отвратительной вещью... злодеянием против Бога, людей, клятв и естественного долга". Альфонсо заклинал жителей Майорки сохранять "ту преданность, в которой вы были воспитаны от груди ваших матерей". В целом они откликнулись на его призыв. Подобно Римской империи, какими бы ни были ее институциональные и практические недостатки, родство владений Барселонского Дома, похоже, было чем-то, во что верили его подданные: по крайней мере, его арагонские и каталонские подданные, и никто в большей степени, чем Рамон Мунтанер, вся хроника которого была вдохновлена ??видением того, как его король прекращает братские разногласия, и чем-то вроде слияния, если не объединения, арагоно-каталонского мира:
"Итак, сеньоры Арагона, Майорки и Сицилии, которые происходят от этого святого господина, короля Хайме, будьте добры сердцем, будьте едины в мыслях и воле; и не позволяйте злым языкам разъединять вас по какой бы то ни было причине, ибо расстаться было бы против того, что запечатлел Бог; и будьте вознаграждены тем, что Бог дал и даст вам"31.
Ранняя европейская атлантическая экспансия, начавшаяся в пятнадцатом веке, "прыгала", как и экспансия Барселонского Дома, с одного острова на другой; как мы увидим, жители Майорки и Каталонии были в авангарде ранних исследований Атлантики. С другой стороны, подданные Арагонской короны были не единственными людьми, создавшими в позднем средневековье сеть морских форпостов в западном Средиземноморье; а внутри самого Пиренейского полуострова сформировались два различных типа "сухопутных империй", которые также заслуживают рассмотрения в качестве источников, оказавших влияние на последующую атлантическую экспансию. Вопрос о том, какой вклад в нее внесло строительство Арагоно-каталонской островной империи, следует отложить до тех пор, пока не будут изучены другие возможные влияния и другие сферы арагонской "имперской" деятельности.
2. Первая "Атлантическая" империя: Андалусия и ее окрестности
Своего рода Атлантическая империя существовала уже в тринадцатом веке. Среди тех частей Пиренейского полуострова, которые были отвоеваны у мавров в один из наиболее активных и продолжительных периодов так называемой "Реконкисты", между 1220-ми и 1260-ми годами, королевства Валенсия и Мурсия представляли существенный "Средиземноморский фронт", подчиненный в основном арагонскими и каталонскими войсками. Однако завоевания Кастилии и Португалии на юго-западе полуострова, в нижней и верхней Андалусии, Эстремадуре, Алентежу и Алгарве принадлежат другому, атлантическому миру. Их берега омывала Атлантика; в Атлантику впадали протекавшие по ним реки. По большей части они были или стали колониальными tierras vagas: землями, пустыми или лишенными коренного населения, или, по крайней мере, теми, где исконные жители были урезаны в правах или депортированы. Они были рассадником колонизаторов и, в некотором смысле, рассадником колониального опыта. Они напоминали будущие территории колонизации в Атлантике, но радикально отличались от территорий большей части Средиземноморья, где местная рабочая сила и местные экономические системы были необходимы для колониальной жизни. Разницу оценит любой кинозритель или поклонник исторических романов: завоевания в Средиземноморье были своего рода Раджем (т.е. Британской Индией, где колонизаторы составляли правящее меньшинство. — Aspar), в Атлантике — своего рода Диким Западом. Политические границы, к сожалению, не смогли обозначить эти типологические различия, поскольку Мурсия, хотя и была завоевана и колонизирована главным образом подданными Арагонской короны, в силу соблюдения древних договоров перешла под власть Кастилии. К концу пятнадцатого века Кастилия приобрела еще одну аналогичную провинцию — обращенную к Средиземноморью и населенную маврами — в Гранаде, также завоеванную с иностранной помощью. До этого времени Гранада существовала независимо, находясь между двумя различными типами средневековых земельных империй. Мы рассмотрим их в порядке создания, обратившись сначала к атлантическому типу в этой главе и вернувшись к средиземноморскому в следующей.
Завоевание Верхней Андалусии
Поиски средневековых прецедентов современной европейской экспансии естественным образом приводят, через историю конкистадоров и мореплавателей, к португальскому и кастильскому атлантическому имперскому опыту тринадцатого века. Тем не менее, значение этой предыстории для последующей истории редко, если вообще когда-либо, правильно понималось. Традиционная иберийская историография представляет Реконкисту как непрерывный процесс, начавшийся почти в момент арабского вторжения в 711 году и продолжавшийся, конечно, с задержками и перерывами, но без существенных изменений ее "духа", вплоть до падения Гранады в 1492 году. Испания и Португалия представлены как нации, выкованные в горниле долгого крестового похода. На самом деле создание этих государств было прерывистым процессом, ход которого редко и ненадолго зависел от осознания конфессиональных различий. Было бы не более убедительно изображать Испанию результатом конфликта между христианами и маврами, чем, например, рассматривать Британию как результат борьбы между саксами и кельтами или Германию как результат борьбы между тевтонами и славянами. В этом отношении процессы, которые привели к возникновению Кастилии или Португалии, ничем не отличаются от процессов, которые привели к появлению других крупных европейских государств, границы каждого из которых неоднократно перекраивались, и все они в некотором смысле являются результатом явления экспансии.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
