Я.Р.В: Лавил - черный человек

*МЯСОРУБКА*

В классе их было восемь человек. В основном мальчики. Всем около одиннадцати, двенадцати лет. Возглавлял класс грузный учитель в черной мантии и с суровым, но безусловно справедливым взглядом. Он не был похож на того тщедушного старичка, который травил байки в круге из складных стульев и любопытствовал о наших переживаниях и страхах, но один из мальчиков поднял руку и обратился к учителю:

— Эдуард Симонович, а правда, что черная плазма может убить неподготовленного человека?

Лавилов развернулся на каблуках у самой доски, загадочно улыбнулся. Его маленькие глубоко посаженные глаза заблестели. Широкие скулы задвигались, а чуть изуродованный нос глубоко вдохнул воздух. Когда доктор Лавилов говорил, связки на его шее искривлялись и натягивались неестественным образом. Обнажались старые шрамы.

— Совершенно верно. Разум пациента должен быть обработан. Холод и пустота. В душе настоящего Чернобожца нет мест для чувств. Черная плазма не любит лишних эмоций. Это очень хрупкий материал.

В руках ученого появилась пробирка. Внутри неспешно перекатывалась смолянистая капля. Огромная вязкая субстанция, при взгляде на которую у некоторых учеников бежали мурашки, а кто-то не удерживался и отводил взгляд. Лавилов хрипло рассмеялся.

— Черная плазма изобретение нашего дома. Братья Зигмунд и Арчибальд Змиевские вывели её из непорочной тьмы пятьдесят лет назад. С тех пор никому не удавалось успешно внедрить её в человеческий мозг. — Он обвел детей хитрым взглядом. — Не удавалось до сегодняшнего дня!

— Вы проводите эксперимент? Прямо сейчас? — мальчик в пёстрой рубашке и очках в тонкой серебристой оправе поднял руку. Под его второй рукой лежала тетрадь в толстой кожаной обложке. Вряд ли кто-нибудь узнал бы в этих детях потомков некогда величественного рода Змеевских. Все они были братьями, сестрами, родными или двоюродными. Знак на кожаной тетради был точно таким же, как и в букве или цифре О на табличке при входе в здание современной психологии. Этот знак я запомнил надолго.

— Именно сейчас! — Лавилов отошёл к доске и сдернув аккуратно свернутое, белое полотно, щёлкнул пальцами. Свет в классе приглушился, а с дальней стены загудел неприметный проектор. Кадры на полотне сменялись быстро и были похожи на фильм.

— Мы провели много экспериментов. Много подопытных погибло, чтобы проложить нам правильную дорогу.

На слайдах были больничные палаты, много людей на каталках в скрюченных позах, к головам которых были подсоединены провода и шланги. Показали и их лица. Изувеченные предсмертными агониями. Дети смотрели хронику затаив дыхание.

— Так продолжалось многие годы. Известно, что нынешние хранители великого зеркала, дом Чернозерских презирают и запрещают наши эксперименты. Называют их... бесчеловечными, — Лавилов злобно сплюнул на пол. — И вот мы создали эту лабораторию. На границе между двумя мирами.

Девочка в деловом костюме и пышными вьющимися волосами каштанового цвета подняла руку. Лавилов медленно кивнул позволяя задать ей вопрос.

— А правда что черная плазма способна изменить внешность принявшего её человека?

— Это не совсем так, но что мы знаем наверняка, так это поступая в мозг подопытного плазма способна изменить структуру ДНК. Сознание и волю.

Взгляд доктора ушел в пустоту.

— Сколько подопытных принимает участие в эксперименте? — голос с задней парты. Мальчик с темно-синей рубашке и брюках задал вопрос не поднимая руки.

— Было пятеро. Сейчас остаётся трое. Тот, кто выбыл, не выжили. Мы надеемся, что последний, кто останется в живых...

Стены комнаты сотряслись от взрыва. Отдаленного, но весьма ощутимого. Пронесся гул и в воздухе запахло тревогой.

— Что это?

Дети как по команде подняли на Лавилова взгляды. Доктор нервно повел шеей и вгляделся в стеклянную дверь отделяющую класс от коридора. Белые стены словно плёткой бил красный луч тревоги. Четверо мужчин в боевом обмундировании лёгкой трусцой побежали к лабораторному корпусу.

Первый взрыв прогремел в лаборатории около 14:30. Следующий был через пятнадцать минут.

* * *

Итак, нас осталось четверо. Зыбучие пески выкинули нас на шнека огромной мясорубки. Они были похожи на дорожки к заветному выходу, вот только никакого выхода из этой западни не было. И похоже понимал это не только я один. Уткин, чье наказание за присвоение зажигалки на этом уровне испытаний закончилось, жалобно выл и еле сохранял шаткое равновесие. Дела у Трепольского и Большаковой были ничуть не лучше. Девушка тихо всхлипывала, постоянно обрезаясь об острые края массивных шнеков, пацан же никак не мог расстаться с ножом. Он перебрасывал оружие из руки в руку, но убрать за пояс шорт не догадывался или просто не хотел. Интересно на ком Трепольский собрался оттачивать следующий прием ближнего боя? Дотянуться до соседнего шнека, как равно и до его обитателя не представлялось возможным. Между полосами грохочущей стали не менее двух метров, а под ногами совсем уж печальная картина. Тот, кто сорвётся не выживет ни при каких условиях. В любом случае в этот раз голова куклы задала уж совсем странный вопрос. Любимое животное. Из детства я помнил лишь своего пса. На съемной квартире компании запрещалось держать домашних животных, но из вопроса совершенно не было понятно о каких именно животных шла речь.

— Жираф... — еле слышно проблеял Уткин. Его услышал только я, поскольку был ближе всех.

— Крыса, — я поднял на проклятую голову уставший взгляд. Глаза всё ещё пылали огнем после пережитой песчаной бури. Интересно какой антураж ждал нас на следующем уровне? Хоть бы райский пляж на берегу закатного моря.

— Что за бред?! Крыса? — Трепольский пронзил меня ненавистным, почти безумным взглядом. Брызнул слюной от негодования. — Да какой нормальный мужик будет любить крыс?!

— Ну не убийца, точно! — я охотно съязвил припомнив парню бедного Ферьзева.

— У него были очки без линз! — Трепольский взвизгнул и едва не упал со шнека, чудом сохранив равновесие. В какой-то момент парень схватил нож зубами и теперь выглядел как киношный пират идущий на абордаж. Картина была бы смешной, если в этот момент не смотреть парню в глаза. Он жаждал крови.

— Идиот! — злорадно оскалился я. Знал, что этот безумец не достанет меня с такого расстояния. — Это были компьютерные очки, в них нет линз, а только специальное стекло!

— Что? — на выдохе пролепетала Большакова и побледнела. Чертовка прекрасно понимала, что Ферьзев пропал по её наводке. Видимо осознала свою ошибку, но поздно кусать локти, когда отпала печень. А я окончательно свыкся с мыслью что в этом аду от моих целительских способностей не будет никакого толка. Нас не просто убивают, нас выбраковывают. И что теперь делать?

— Хорек! — Большакова истерично выкрикнула в воздух над головой, словно выплюнула что-то мерзкое. Оставался Трепольский, что продолжал хищно гипнотизировать меня взглядом. Я при всем желании не мог приблизиться к нему на расстояние удара. Когда в напряжённой тишине парень осознал, что для полноты картины нам не хватало его ответа, задрал голову и прокричал кукольной голове:

— Ненавижу тебя тварь! Бурундук!

Большакова не удержалась и брызнула слюной от смеха. Он был истеричным.

— Пошли к черту! — Ревел громовым раскатом Трепольский и размахивал ножом. Впрочем, мне не было никакого дела до пристрастий этого психа. Шнек мясорубки завибрировал и дернулся, слово освобождаясь от стопора. И судя по реакции моих коллег по несчастью у них произошла точно такая же ситуация. Уткин застонал, Большакова вскрикнула.

— Глупые, глупые мышки, я же предупреждала. Пока вы не найдете предателя, вы будете проигрывать. Один из вас соврал.

Фарфоровая голова довольно ворковала обрекая нас на новую пытку.

— Подумайте ещё раз. Вас осталось всего четверо. Я даю вам ещё пять минут.

В воздухе опять появился таймер. Время неумолимо уходило.

— Крыса? Ты это серьезно, дядя? — Трепольский давно уже выбрал себе новую жертву и отпускать меня не хотел. Впрочем, в этот раз его никто не поддержал. Да и особо некому было это делать. После промашки с Ферьзевым, Катерина предпочитала молчать. Уткин был озабочен вопросом собственного выживания. На нем не было лица от усталости. Ноги толстяка с непривычки дрожали. Я замер, почувствовав какое-то неудобство в ботинке. Или это была съехавшая стелька, что вряд ли, или вещь, которой наградили каждого из нас в самом начале, оказалась спрятанной у меня под ногой. Я притаился и задумался. Что бы это ни было, достать её прямо сейчас не представлялось возможным.

— Твой бурундук выглядит не лучше! — Большакова неожиданно пришла мне на помощь. Пришло, откуда не ждали. — Мне кажется предатель способен на убийство!

Последнее она добавила уже намного тише. И была несомненно права. А с другой стороны тихоня Уткин вызывал не меньше вопросов. Очень удобно претвориться жалким и тщедушным и подождать пока львы порвут друг другу пасти. Чертовая неизвестность! Я снова призывал на ладонь тьму. Составить пентаграмму, заморозить её и кинуть в куклу, пока она опустилась достаточно низко. Я словно получал отказ. Чувствовал, как тьма рвалась ко мне, стучалась в двери, но они были наглухо заколочены. И где же её способность проникать в замочные скважины, когда это так нужно?!

— ... да ты сама как хорёк!

Я уловил лишь часть перепалки, возникшей между Большаковой и Трепольским. Я осторожно размял затекшую ладонь и кончиками пальцев взялся за острый шнек. А ноги действительно уставали. Эти бесконечные покачивания из стороны в сторону невероятно выводили из себя. Хотелось сдаться и окончить мучения. Я мысленно отхлестал себя по щекам. Ни в коем случае. Шанс выбраться из западни был. Я чувствовал, что потерял из виду что-то важное.

— Засунь свой нож куда подальше! — Большакова поджал губу, когда неудачно дернув рукой получила очередной порез на ладони. Капли крови падали в бездну под ногами, питали адский механизм, который трясся и вибрировал словно от удовольствия.

— Мне бы ту булавку, я бы не пожалела и кинула бы её тебе в глаз!

Булавка! Она действительно осталась у меня. Я судорожно ударил себя по карманам. Несмотря на размер миниатюрное оружие какой-то заправкой рукодельницы удобно расположилось в правом кармане брюк. Увесистая, да и в руке лежала как надо.

— Она у этого щеголя! — Трепольский снова тряс ножом в мою сторону и плевался слюной. Я окинул всю компанию задумчивым взглядом. Интересно, как можно было вывести предателя на чистую воду?

— Э-э, Роман. Дайте мне её пожалуйста.

Большакова выдавила улыбку и вытянула руку. Она была готова принять свою вещь обратно, но лишь для того чтобы разделаться с Трепольским. Трепольский же яростно подозревал меня, и только Уткин жалобно стонал и не подозревал никого. Предатель — отец лжи. Значит будет врать во всем кроме очевидных вещей. Логично предположить, что нам нужно провести маленький опрос, по неправильному ответу на который предатель себя и выдаст. Но я не мог приложить ума, какой вопрос задать! Таймер над головой грозно тикал и оттикал уже две минуты. Две минуты бесполезных перепалок. Рот куклы приоткрылся в некоем подобии мерзкой улыбки.

— Кто, как сюда попал? Говорите! — я выпалил на одном дыхании — шнек мясорубки дернулся с такой силой, что чуть не скинул меня вниз. Вещь в ботинке переместилась с одной стороны стопы на другую. По ощущениям это или листок плотной бумаги, или мягкая пластиковая карточка.

— Меня пригласил друг, но он больше сюда не пришёл, — хмыкнул Уткин у меня за спиной. — Я уже второй раз на сеансе и в первый раз тут такого не было.

Бедняга страдал, обливаясь потом.

— Пришла по рекомендации подруги, тоже второй раз. — Большакова ответила не сразу, думала несколько секунд.

— Ты что тут хочешь вынюхать, дядя? — ответ Трепольского ничуть не удивил меня. Ну что ж пора рассказать и о себе:

— Я на сеансе первый раз и никого из вас раньше не видел. Если предатель один из нас, значит его тоже никто до этого не видел. Вы друг друга помните?

Я задал этот вопрос скорее от отчаяния, нежели глубоко подумав перед этим. И моя поспешность плавно перешла в откровенную глупость. Бедолаги начали рассуждать логично, в чем их нельзя было упрекнуть.

— Эту девицу я помню, помню толстяка! — Трепольский отвечал ни на секунду не сводя с меня пристального взгляда.

— Совершенно верно. Этих двоих я тоже видела, — теперь к Трепольскому присоединилась и Большакова.

— Роман, вы тут единственный, кого мы видим в первые... — оживился Уткин и по спине моей побежали мурашки. Я загнал в тупик самого себя. Но может не без оснований? Может предателем действительно был я? Если рассуждать со стороны Чернобожцев, ответ был очевиден.

— Я так и знал! Сволочь! Толкните его в пропасть! — Трепольский сорвался на крик, что тут же оборвался сдавленным хрипом. Кажется, он подавился собственной слюной. Я прикусил губу, но как ни странно, не поддался панике. Кем меня только не пугали последнюю неделю, какие только проклятия не сыпались на мою многострадальную голову. Умереть от рук какого-то дурного мальчишки я точно не боялся.

— Черт, я отдала ему булавку! — Большакова налилась краской обиды и негодования.

— Да не нужна она мне, — я спокойно и даже дерзко кинул увесистую углу хозяйке. Она была не сбалансирована, летела навершием вперёд, поэтому я совершенно не боялся убить ею кого-то даже случайно. Не метательное это оружие. Если оружие вообще. Большакова очень удивилась такой щедрости, неуклюже поймала свою вещицу и тут же спрятала, заколов хвост на затылке.

— Я не предатель! — я заявил громогласно и твердо. Трепольского мой ответ не устроил от слова совсем. Пацан не долго колебался, приняв позу спринтера на высоком старте, снова взял нож в зубы. Этот корсар никак не хотел успокаиваться и уже жаждал личной сатисфакции. Он прыгнул на шнек Большаковой и едва не соскользнул, вцепившись в его острые края. Глаза на лоб полезли не только у меня. Большакова закрыла лицо рукой, а Уткин за моей спиной крякнул от неожиданности, а потом издал стон обречённого восхищения. Нашел чему восхищаться. Человеческой глупости: непреодолимой и тупой. Трепольский рычал от боли. Края шнека глубоко впились в его ладони, кровь сочилась густым, темным потоком в клокочущее нутро мясорубки.

— Ты идиот! Стой где стоишь! — я опомнился, когда пацан нашел точку опоры, надёжно укрепился на шнеке Большаковой и выпрямившись в полный рост, примерялся совершить второй, финальный бросок.

— Ты умрёшь! Не допрыгнешь!

На самом деле я так не думал. Удача странным образом сопутствовала этому кузнечику, а может и ещё кое кто: я недоверчиво покосился на парящую кукольную голову. Трепольский целился несколько секунд. Он шумно и прерывисто дышал. Адреналин совсем затуманил парню голову. Когда он прыгнул, я нисколько не испугался. Отчётливо увидел, как соскользнула его правая нога и амплитуда прыжка значительно уменьшилась. Я был готов увидеть его смерть и, наверное, даже не слишком этому огорчится, но каким-то чудесным образом Трепольский не сорвался с гладкой стали, повис на локтях, обхватив шнек. Его глаза вылезли из орбит. Парень судорожно перебирал ногами, но зацепиться внизу не за что, а подтянуться на руках ему мешала круглая поверхность, что к тому же так и норовила провернуться. Я сдал зубы от злости. Вот уж действительно лучше бы этот герой сорвался в пропасть и делу конец. На меня с интересом смотрела и Большакова, и Уткин. Оба молчали. Что ж, с другой стороны придумать ситуацию лучше, чем эта, при которой я мог бы показать свою лояльность, уже нельзя. Я сделал несколько осторожных шагов в сторону скулящего горемыки и протянул руку.