— Это лишнее, — усмехается он. — Вы и без меня прекрасно знаете о его самой главной "слабости". Был лишь один человек, которого Гай боялся и которому ни за что не встал бы поперек дороги. — Его собственный отец? — Но ваш дражайший Десница убил его давным-давно, основательно облегчив моему брату жизнь. Ещё одна причина сказать ему "спасибо".

— Вряд ли Иберия дожил бы до сегодняшнего дня, — бормочу я. — А если и так, у старика не хватило бы сил...

— Я не об Иберии.

— Девственник говорит об Индре, — с язвительной улыбкой подсказывает Раск. — И да, огромное тебе, Дис, спасибо, за то, что прикончил этого гребаного извращенца.

— Его убийство было обязательным пунктом договора, который я заключил с твоим братом, — отвечает Десница. — Так что спасибо нужно говорить Гаю. Ведь, напав на нас, он нарушил этот договор.

— А вдруг он решил, что ты нарушил его первым?

Воздух пропитала недоуменная тишина.

— И... как это понимать? — прошу растолковать неоднозначное заявление я.

— Так, что твоя "Правая рука" — конченый маньяк. — Чери напрочь лишен инстинкта самосохранения. Делая такие заявления, он без страха смотрит Дису прямо в глаза. — Ты видел, что он творил в Фомальгауте? У него ведь без убийства ни дня не проходит. Для него это обычное дело. Как думаешь, стал бы он опускаться до такого примитивизма в случае с Индрой? Сын Иберии был единственным, кого ты по-настоящему ненавидел, не так ли, Дис? Ты ждал возможности отомстить ему слишком долго, и когда наконец настал этот долгожданный момент, ты... что? Просто убил его? Как и всех ничего незначащих людей, что были до него? Серьёзно?

Я не понимал.

Разве этого мало?

— Сказать, что бы я сделал на твоём месте с ублюдком, который взял меня в плен, вынудил моего босса подписать унизительный мир, сделал меня слугой своего отца, называл любимую мной женщину своей, потом забрал её у меня и вдобавок отрубил мне руку?

Черт его дери, я окончательно запутался.

— Я бы заставил его смотреть на то, как убиваю его старика и всех, кто ему дорог, а потом рассказал бы ему, разбитому и беспомощному, что это — только начало. Потому что в Децеме как раз появился "разделитель", который лучше меня расскажет ублюдку, у ног которого некогда лежал весь мир, всё о слове "отчаяние". Я бы вынудил его раз за разом проживать худшие сценарии человеческой жизни. Я бы прятал его настоящее тело в каком-нибудь вонючем подвале, следя за тем, чтобы ублюдок не сдох. А когда его жизнь на Земле подошла бы к концу, и он очнулся, я бы дал ему время обмозговать случившееся. Понять, что за всеми его несчастьями, которым он там предавал такое огромное значение, стою я. Что я и есть тот самый Бог, к которому он устремлял свои молитвы, прося на коленях пощады или вопрошая обессиленно "за что?". И я никогда не смилуюсь, потому что я — не любовь и не добро, и он никогда не попадёт в Рай, обещанный ему Библией, которую бедолага в поисках утешения прочитал от корки до корки... может быть. А когда до него дойдёт суть происходящего, я отправлю его обратно. Да, я заставлю его проживать этот ад снова и снова, ведь времени, которое мне отпущено, хватит на то, чтобы подвергнуть ублюдка экзекуции десятки раз. И я бы экспериментировал. Я бы перенасытил его душу страданиями всех цветов и оттенков, пока от неё не остались бы одни клочки. — Чери с наслаждением вздохнул. — Чтоб меня, да это не месть, а просто долбаная мечта.

Его проникновенная речь вынимала душу и холодила сердце. В наступившем молчании, какое могло существовать лишь до начала времен, мы растерянно водили взглядами от него к Деснице и обратно.

Прихлопнув себя по коленям, Чери поднялся из-за стола. На его лице красовалась недобрая ухмылка, когда, покидая зал, он не преминул добавить:

— А ведь тело Индры так и не нашли.

7 глава.

Весь день мне было не по себе.

Если к неясным результатам утреннего собрания прибавить неуверенность в собственной безопасности и помножить это на вероятность того, что единственный человек, которому ты доверял безоговорочно и слепо, всё это время втирал тебе очки, получится всего лишь жестокая, холодная и бесконечная, как океан, головная боль.

А я не этого добивался.

За окном сгущается ночь. Пятнадцать минут назад я сказал "Правой руке", что отправляюсь спать. Но сном в моей комнате даже не пахнет, она наполнена движением: моим и моей беспокойной мысли. Меря неровными шагами пространство своих покоев, я машинально щелкаю зажигалкой. Скидываю крышку, чиркаю колесиком, позволяю огню на секунду обрадоваться свободе, закрываю крышку. На моих пальцах — резкий запах металла и гари.

Я не вернул зажигалку Дису, потому что мужик почти всегда пропадает из поля зрения, стоит мне вознамериться это сделать. В остальных случаях я просто забываю. Конечно, ведь мне есть о чём подумать помимо этой ненужной ни мне, ни Деснице вещи. Да, у меня всегда полно дел... но у Диса их ещё больше. Постоянные переговоры, встречи, разъезды, о которых он не перед кем не отчитывается, потому что не видит в этом смысла. Его частое отсутствие вовсе не подтверждает правоту Чери...

Дробный стук заставляет меня резко остановиться. Ещё немного, и я выронил бы проклятую зажигалку, подпалив ковёр. Нервы у меня всегда были ни к чёрту.

Из-за двери выглядывает Чери, и я шепотом восклицаю:

— Как раз думал о тебе! Заходи.

— Думал обо мне, нарезая круги в темноте? Может, мне всё-таки заглянуть в другой раз? — усмехается он, но всё-таки проходит внутрь комнаты, мягко затворяя за собой дверь.

Единственным источником света здесь служит настольная лампа.

— Не трогай, отойди от регулятора, — прошу я, когда Чери собирается зажечь общий свет. — У меня чертовски болит голова. Так немного легче.

— Какого дьявола ты шепчешь?

А я и не заметил. В темноте это получается само собой.

— А ты чего... не спишь?

Чери неопределённо пожимает плечами, садясь на кровать.

— Лучше расскажи, о чём тебе тут думалось.

— Об утреннем Совете.

— Зря спросил...

— Ты там выглядел как законченный психопат, ты в курсе? От той убедительности, с которой ты всё это описывал, у меня создалось впечатление, что ты подобное уже проворачивал. А может ты научился мысли читать? Нам бы это не помешало, ну.

— Да брось.

— С чего ты взял, что Десница мог так поступить? Ты же его не знаешь.

— А кто вообще его знает? — усмехается он мрачно. — Да это и не важно. Даже если бы я оказался прав, использовать этот козырь не стоило бы.

— Почему?

Я был другого мнения. С некоторых пор "все средства хороши" — это моя политика, если речь идёт о предотвращении войны.

— Потому что мой брат в таком случае станет вашей наименьшей проблемой. Так что будем надеется, что я ошибся. — Моё продолжительное молчание Чери принял за твёрдое намерение в обратном случае воспользоваться этим "козырем". — Даже не смей над этим задумываться! Проклятье, я уже жалею, что начал этот разговор.

— Что между ними произошло? — спрашиваю я, останавливаясь в углу и прислоняясь плечом к холодной стене. — Почему ты так уверен, что Гай ни при каких обстоятельствах не стал бы открыто враждовать с сыном Иберии?

— Не имею понятия. О причинах своей ненависти и страха он никому не говорил. Но, возможно, дело в том, что Индра однажды избил его до полусмерти.

Индра однажды избил Гая до полусмерти. Причём не в обычной мальчишеской драке. Эта трагедия развернулась на глазах у самых влиятельных и состоятельных людей того времени. Безучастными свидетелями его позора стали так же Иберия, его собственный отец и невеста. Конечно, через пару дней на прекрасном лице Гая не осталось ни единого следа, однако его раздавленная гордость не исцелилась до сих пор.

— Забудь об этом, — нарушает цепь моих рассуждений Чери. — Сегодня утром я сказал чушь. Оставлять в живых своих врагов — не в стиле Диса. А тело не нашли потому, что он скорее всего его сожрал живьём. А почему нет? Ты взгляни на этого парня, он же долбаное чудовище...

— Гай прав, ты действительно чокнулся, — вздыхаю я, пряча зажигалку в карман. Головная боль похожа на тупую отвёртку, всаженную мне в затылок. — Ладно, проваливай отсюда. И не говори больше ни слова, а то меня стошнит.

— Я ведь не сказал самого главного...

— Пощади.

— И не подумаю, ведь я должен был сказать тебе это ещё вчера.

Весьма интригующе. Я пытаюсь разглядеть на его лице ответ, но здесь и в самом деле невероятно темно.

— Сегодня двадцать третье декабря, — заявляет он с каким-то необъяснимым достоинством, вынуждая меня мысленно вернуться на Землю.

— Через два дня Рождество, — бормочу я, прикрывая глаза.

В воздухе как будто назревает сладкий запах праздника — ели, омелы, корицы, свежей выпечки и мокрой шерсти варежек. Я вспоминаю обжигающий горло и язык вкус какао.

— Вчера был твой день рождения, — добавляет Чери тише, словно это — наша тайна.

В каком-то смысле, так и есть. Тут никому нет никакого дела до моей земной жизни, моего имени или даты рождения. Чери единственный, кто знает меня прошлого "от" и "до", с кем я могу время от времени затевать разговоры, которые начинаются словами "а помнишь?..".

— Ого, мне уже шестнадцать, а я и не заметил. — Я встречаю эту новость без особого энтузиазма. Думаю, теперь так будет всегда.

— Прости, что с запозданием и без подарка. Ты же знаешь, я сейчас на мели. — Похоже, Чери другого мнения. Его глаза смеются. Он что-то задумал. — Но у меня есть для тебя... хм, небольшой сюрприз.

Что ж, может я поспешил с выводами, и нота, на которой закончится этот день, — вовсе не та самая, с которой он начался.

— Дай угадаю... Ты опять принёс мне "сникерс"?

Чери тихо смеётся. Он тоже никогда не забудет, как подарил мне на тринадцатилетние этот проклятый шоколадный батончик. Мы тогда с Эльзой знать не знали, что у меня жуткая аллергия на арахис. Тот день рождения едва не стал днём моей смерти.

— Но ведь вкусно было, — говорит он в своё оправдание, и я согласно молчу.

Я ничего вкуснее в жизни не ел.

В тот момент, когда Чери порывисто поднимается с кровати и отходит к двери, я отчетливо понимаю, что необъяснимо и глупо тоскую по тем беззаботным временам. Временам, когда у нас были крошечные радости и такие же незначительные проблемы, когда от меня ничего не зависело, когда меня не пытались убить. Если бы в такие дни желания действительно сбывались, я попросил бы немного снов из своего невинного прошлого.

— Может, мне глаза закрыть? — бросаю я ему вслед, чувствуя нелогичное волнение. Хитрая полуулыбка Чери лишь усиливает эффект.

Что ты там прячешь?

Он похож на безумного фокусника, который готов уже через секунду извлечь из своей шляпы кролика или гранату — в зависимости от настроения. С тех пор как Эльза поменяла своё обличие, я её совершенно разучился понимать.

— О нет, это будет с твоей стороны... невежливо.

— Это связанный лично тобой шарф? — гадаю я, скрещивая руки на груди. Чери скрылся в коридоре, и я, по сути, разговариваю сам с собой. -Ты испёк мне именинный пирог, я угадал? Надеюсь, ты помнишь, что у меня острая непереносимость мёда, орехов, клубники и...

Господи-Иисусе-что-здесь-происходит?!

Я опешил, непроизвольно сделав неуклюжий шаг назад. Невыносимая слабость, расходящаяся от сердца по всему телу, ясно давала понять: ещё минута, и мне придётся заново учиться ходить.

Порог комнаты медленно, но уверенно переступила Селия. В полупрозрачной темноте, облачённая во что-то невозможно тонкое и белое она кажется созданием из мира снов. И здесь ей — не место.

Меня несколько отрезвило появление Чери.

Дружище, ты как раз вовремя. Не подскажешь, какого ляда здесь творится?

— Алекс, тебе теперь шестнадцать. Знаешь, что это значит? -его голос звучит тихо, заговорщицки. Я слежу за тем, как он замирает позади Селии, остановившейся напротив меня на расстоянии вытянутой руки. — Здесь ты совершеннолетний.

Ах, вот оно что.

Метафорическую отвёртку в моём затылке прокрутила и воткнула ещё глубже чья-то призрачная рука.

— На сладости такого рода у тебя аллергии быть не должно, — добавляет он, кладя ладони на женские плечи. — Ну что, распакуешь свой подарок?

Селия выглядит несколько одурманенной, хотя я знаю, что это — всего лишь следствие присутствия Чери. Так он действует на всех женщин. С тех пор, как он здесь появился, горничные словно с ума сошли: все их разговоры только о моём друге. О нём мечтают, им восхищаются. Селия — не исключение, я это понял уже давно. Вероятно, о подобном моменте она грезила во сне и наяву... Что касается наличия "лишнего элемента"? Она рассматривала меня как условие. Так, словно Чери заключил с ней сделку.

Я молчу, досадуя на то, что под рукой нет пистолета или на худой конец — ингалятора и ведёрка со льдом.

Жарко. Чертовски.

— Не напрягайся, Алекс, — шепчет друг покровительственно. Я смотрю на то, как он развязывает тесьму на горловине платья, обнажая изящные ключицы, хрупкие женские плечи... — В этом нет ничего сложного, но, так уж и быть, я тебе помогу по старой дружбе.

Чери развлекается, а у меня складывается такое ощущение, что отвёртка теперь торчит из моего сердца.

Ауч!

Для Чери секс, это как убийства для Диса — ничего особенного. Он на этом уже собаку съел, поэтому все его движения сейчас — уверенные, дыхание — ровное, а на лице — осознание собственной неотразимости. Его руки медленно обводят контуры женского тела, словно демонстрируя, предлагая, тогда как я упрямо смотрю ему в глаза. Темнота делает их насыщенно синими, поселяя в глубине какой-то демонический блеск, отчего родство моего друга с Гаем становится болезненно очевидным.

— Знаешь, я тебя понимаю, — улыбается он, действительно в это веря. — Ты ведь обнаженную женщину видел лишь в тех дурацких журналах, которые с собой повсюду таскал Тэд. Это нечто иное, да? Селия будет у тебя первой, и уже одна эта мысль доставляет ей невыносимое удовольствие.

Селии глубоко наплевать на то, что именно говорит Чери, главное — слышать его голос.

— У тебя отменный вкус. Она в самом деле восхитительна: нежная кожа, мягкие волосы, гибкое, красивое тело, а как она волшебно пахнет. — Вслед за его словами раздаётся жалобный женский стон. Селия поворачивает голову к стоящему за её спиной мужчине, выпрашивая поцелуй. — Смотри.

Коротая своё пасмурное детство в приюте, мы с Эльзой всегда удивительно мирно делили игрушки. Из-за них споров никогда не возникало, ведь я был уступчивым, а она — весьма непостоянной. Почему происходящее напомнило мне это?

Чери целовал женщину намеренно лениво, демонстративно и, безусловно, умело. А я всё никак не мог понять, какого дьявола до сих пор стою на месте и пялюсь.