Кстати! А ведь я могу всю эту ситуацию против них же и повернуть. Я их не трогал, а кто с мечом к нам, так и не нужно потом плакать, если тебе этот меч в задницу засунули. Мне просто нужно написать всю жизнь Юн-Ми, только не так, как я в выступлении рассказывал, а со всеми подробностями и именами. Вот только написать это вроде как в жанре фантастики про приключения девочки Ми-Юн в неизвестной стране Рекое. Вот так, все имена и названия переставить местами первый и второй слог. Мажор у нас станет Вон-Чжу, его невеста Чжин-Ю из семьи владельцев "Дайхюн", а столица будет Улсе. Я же пишу фантастику, вот вам фантастика, кушайте, не обляпайтесь. Школа станет "Рикин", агентство придётся задом наперёд читать получится "НАФ" и так далее. Та самая чудесная ситуация, когда все всё понимают, но юридически придраться невозможно. Написать, и издать на немецком, на английском. Я ради такого случая даже на корейский переведу, и в сеть выложу, как и на русском. Вот когда перед всем миром их грязное бельё будет показательно вывернуто, то уже смысла что-то вякать, и на меня прыгать уже ни у кого не останется. При этом я совершенно не обязан быть досконально пунктуальным, имею право на полёт фантазии, книжка то фантастическая. Откуда я это знаю? А что я знаю? Это просто фантазия, что хочу, то и придумываю! А если это так сильно, похоже? Так и кто ж в этом виноват, что вы такие идиоты?
И Чжу-Вона таким козлом выставлю, даже придумывать ничего не нужно. В этом и будет сила книги, что там будет написана чистейшая правда, и чтобы корейцы посмотрели на себя стороны и осознали какие они моральные уроды, Конфуцием наповал ушибленные. И когда вдруг появляется дикий, совершенно ужасный человек, который не хочет синее называть белым, как это принято давними исконными традициями, а вот ужас, называет синим и с искренней наивностью человека потерявшего память удивляется, что ему все вокруг хором орут и требуют немедленно исправиться и назвать синее белым, как это по традиции делают все. Ты у меня мажор вспомнишь, как бегал в аптеку за прокладками для меня. (А ведь, у него в Корее мордочка очень известная и вполне может девочка из аптеки эту странную покупку мажора вспомнить. А там и камеры наблюдения могут иметь сохранившиеся архивы...) Как ездил в Париж петь мою песню, и как пел её и обжимался с сестрой нации Ю-Ай, а я в это время сидел под арестом из-за дяди. Как эта самая сестра нации получила от меня в подарок песню, с которой потом полгода гастролировала по Франции и рубила капусту, но ни разу не сказала ни в одном выступлении ни слова благодарности автору музыки и слов песни принёсшей ей такой феерический успех. С Рам-Бо только будет сложность, её так фаны давно называют, но у одной и без имени обойдусь.
Кстати. А что мне там в больнице самчон говорил? То он меня в военную академию и разведку сватал, а тут вдруг на смертном одре говорит не верить им и держаться от них подальше. Не в том он был состоянии, чтобы трепаться о всякой ерунде. То есть он говорил о том, что, по его мнению, жизненно важно. И с какого тогда перепуга, ни с того, ни с сего, всплывает в разговоре военная разведка? А не потому, ли, что он сам в ней служил? И тогда сразу встают на свои места и его постоянные командировки, и куча довольно не кислых знакомств. С чего бы это какой-то мелкий заштатный коммерсант чуть ли не ногой открывает двери в военную академию и договаривается о том, чтобы со мной провели собеседование именно разведчики? А не потому, ли, что он сам в этой разведке служит. И не просто служит, а участвует в операциях против северян, ведь его якобы именно на этом взяли. И тогда, получается, что разведка его тупо слила. И это его так потрясло, что он при смерти говорит мне то, что его действительно волнует больше всего. А лихой поворот получается. Что и травля вся совершенно незаслуженная, что его не в гроб должны были загонять, а награждать. И я не племянница предателя, а племянница героя Кореи. То есть, сначала сливают честного офицера, который многие годы верой и правдой честно служил Корее, фактически гробят в тюрьме, где он и умирает оклеветанный в позоре. Потом из-за него начинают травить его родственников, жену, детей, племянниц и одну из них фактически загоняют до самоубийства. А ведь Юн-Ми сделала для Кореи столько, сколько ни один другой кореец. Так это вообще самый цимес получается, тот самый заключительный эффектный штрих. А в эпилоге написать, как потом мажор, которому петь хочется, приезжает к другой девушке, и рассчитывает, что с помощью сфабрикованного обвинения, за которое ей в Корее грозит смертная казнь, заставит её вкалывать на него, и поможет ему выйти на сцену и петь её песни. Но когда авантюра проваливается. Этот скот не думает извиняться, он кидается искать в России продажных чиновников в силовых ведомствах, которые смогут создать видимость законного ареста и выдать меня корейцам, правда теперь уже идея о пении утратила смысл, нужно меня просто показательно убить, чтобы отмыть испачканные рыла всех замешанных. И в эпилоге я могу уже писать от своего имени и не коверкать ничего, а называть все имена и фамилии. Или остаться в рамках фантастического романа и продолжить в них... Но об этом я подумаю завтра...
Я начал говорить о двух аспектах Алиной поездки, но рассказал пока только об одном, чуть отклонившись в сторону. Так, вот второй — это как мне теперь получить диплом иняза. Сказать по чести, мне этот диплом не нужен совершенно. Но столько потраченных сил и времени с одной стороны, а с другой, я очень хочу получить его даже не для себя, а для моей мамы, которая так этого хотела и осталась в другом мире. Пусть она в том мире похоронила моё тело, но как выяснилось, посмертие у нас общее, и мне почему-то хочется верить, что она когда-нибудь узнает, что я получил этот диплом и ей это будет очень приятно. И последний момент связанный с этим дипломом, мне нужно его получить, чтобы Аля тоже получила свой. А ей он вполне может понадобиться. Кто знает, как повернётся наша жизнь, и вдруг эта бумажка ей будет нужна. Художники, как любые творцы крайне уязвимы, ведь в искусстве в большинстве случаев приходится в качестве аргументов привлекать совершенно нематериальные категории и спор становится совершенно непонятной абстракцией. Как мне моя мама говорила, что она в своё время защитила свою кандидатскую диссертацию совершенно не для того, чтобы сказать новое слово в науке. Какое, на фиг, новое слово в науке при защите кандидатской диссертации? Если даже сорок девять из пятидесяти докторских диссертаций не несут в себе нового в науке ни одного грамма, а нужны просто для того, чтобы защитившийся крепче угнездил свой зад в профессорском кресле или потешил своё эго, и его фамилия стала звучать красившее. Так, вот, мама по её словам защищала свою диссертацию на какую-то никому не нужную тему для того, чтобы перед её фамилией появились волшебные буковки "к.м.н." — кандидат медицинских наук. А в медицине положение часто даже путанее, чем в искусстве и дело даже не во врачебных ошибках, которые тоже возможны, но гораздо реже, чем возникающие бучи со стороны обиженных пациентов или их родственников. И последние, горя "справедливым гневом", горят желанием совсем не разобраться, а просто покарать и отомстить. Пишут жалобы и устраивают скандалы, теперь к их услугам ещё и суды. А как врач может доказать, что во время аускультации слышал своим ухом или не слышал какой-то звук. Причём с позиции обвиняющих в первом случае никакого звука быть не могло, а во втором наоборот. Но аускультация, как и почти все данные обследования и осмотра врачом больного — вещь абсолютно субъективная и никакими приборами не фиксируемая. А обвиняющие, с радостью и визгом цепляются за то, что можно взять и пощупать. Например, результат анализов имеющий отклонение от нормы в две единицы из тысячной градуировки измерения. Только любой опытный врач к результатам анализов относится очень осторожно* и есть этому недоверию объективная основа. Но попробуйте доказать хоть что-нибудь, когда вцепились в эти несчастные две единицы и требуют расправы и хорошо, если только лишить диплома, а не за решётку закатать на пару лет. Вот зэки то порадуются. С тюрьмах сидят люди тёртые жизнью и вполне могут оценить хорошего специалиста. И в этот момент очень полезно, если у твоей фамилии есть указанные выше буковки. Это на врача даже высшей категории можно горлом давить, если получится. А на кандидата наук уже так просто не наедешь. Сразу меняется соотношение весовых категорий. Вот я и хочу, чтобы у Али за спиной был какой-то опорный базис. Одно дело, когда художник просто пытается сказать, что он так нарисовал, как видел и как свет лёг или ещё какие аргументы в таких спорах используют. А ему в ответ могут просто по-хамски: "А плевал я на то, что ты так увидела!". Но плюнь так по хамски, когда говорит человек, у которого имеется высшее профильное образование. Тут уж, хочешь — не хочешь, а будешь вынужден аргументы убедительные искать, если найдёшь ещё. К слову, все эти непризнанные гении вроде абстакционистов, кубистов и иже с ними первым делом себе образованием ниже спины прикрывают. А потом хоть фекалии по холсту размажут и докажи им, что это не живопись, если у него два диплома по которым он художник и критик к тому же. Я это не про мою Алю, а как пример того, что с дипломом в кармане жить и работать гораздо спокойнее...
Вот опять меня немного отвлекло от того, что Алечка по моей просьбе тихо подошла к нашей Генриетте Генриховне и обрисовала ситуацию, что я сейчас не могу приехать, чтобы отчитаться по учёбе, но хотела бы закончить обучение и получить диплом. Аля рассказала историю с судом, как корейцы выходили из зала гордые и не побеждённые. Что ни один из них так и не принёс публичных извинений, и этого не сделало правительство Кореи. А это очень точный маркер, что от своих планов они не отказались, а ситуацию расценивают не как свою неправоту, а как досадный проигрыш и потерю лица, что для корейца часто хуже смерти. И при такой оценке они просто не имеют права отступиться, а потому они будут искать способ получить меня в Корею хотя бы формально похожим на законный способ. Для всей Европы решение Берлинского суда имеет достаточный вес, и Интерпол на основании решения немецкого суда уже отказал в запросе на арест и выдачу им меня. То есть в Европе им перекрыты все официальные каналы. Скорее всего, будет едва ли возможно добиться чего-нибудь в любой из расположенный рядом с Европой стран, да и за океаном суд скорее прислушается к решению европейского суда, чем к запросу корейского. И у корейцев остаётся только одна дыра в этой защите, это Россия, гражданкой которой я являюсь, в которой у меня друзья, университет и всё остальное, что называют Родиной. А ещё в России есть продажные чиновники, которых не трудно купить при их деньгах. Когда Генриетта попыталась встать на защиту чиновников, Аля просто сказала, у этого Чжу-Вона только официальная доля наследства почти пять миллиардов долларов. Неужели он не отдаст пятую часть этой суммы за то, что вернёт ему его корейское лицо? На одной чаше миллиард, а на другой какая-то девчонка полукорейского происхождения. И никто не просит меня резать и убивать, а только подписать бумажку об экстрадиции за десятизначную цифру в долларах. Вы, Генриетта Генриховна, правда, готовы поставить в этой ситуации на Аюну хотя бы сто рублей? И для этого совершенно не нужно покупать министра или президента, даже без их заместителей можно обойтись. Вполне хватит какого-нибудь полковника, у которого хватит изворотливости и знакомств, чтобы всё провернуть. А порядок цифр такой, что его уже не страшит, даже если его выкинут со службы с треском и грохотом. При этом его можно обвинить только в превышении полномочий или нарушении какой-нибудь замшелой инструкции. А меня будет уже не вернуть, и время назад не отыграешь. И тут уже нашим чиновникам придётся заниматься оттиранием своего мундира от грязи, в которой их корейцы вымажут, потому, что выставят крайними и сдадут с потрохами. Корейцам ведь нужно получить меня как можно более шумно, официально и законно. Выложат в самый открытый доступ все бумаги, подписи, как вывозили, где, кому и как передавали. И по версии корейцев я ведь их сбежавшая гражданка. То есть, стоит мне оказаться на территории Кореи, как я сразу получу статус их гражданки и они совершенно не обязаны выдавать своего гражданина в другую страну. И не войной же на Корею из-за меня идти. А никакие слова и документы работать уже не будут. И какой бы романтичной идеалисткой Генриетта не была, но в наивности её обвинять явно не стоит. Так, что она с Алей договорилась, что всё разузнает, а я должен буду через два дня вечером позвонить ей на телефон её сына и мы с ней поговорим.
Через два дня я позвонил по номеру, который мне скинула Аля, и говорили мы на чистейшем хох-дойч самой высокой пробы. И сначала, совершенно неожиданно для меня Генриетта Генриховна меня искренне поблагодарила, за спетые мной на немецком песни. Что все её живущие в Германии родственники просто обожают меня и были очень удивлены и рады были узнать, что их родственница является преподавательницей их обожаемой певицы. А потом пошёл не самый приятный, вернее грустный разговор. По всем итогам у меня остались только два маленьких не особенно важных зачёта за четвёртый курс, то есть, можно считать, что я его полностью закончил. А вот с пятым курсом очень сложно. Фактически весь первый семестр — это подготовка к педагогической практике второго семестра. То есть, на зимнюю сессию пятого курса вынесены только дифференциальные зачёты по профилирующим языкам и один экзамен по педагогике. И фактически многие вообще рассматривают эту зимнюю сессию окончательной, а весеннюю практику — практической частью экзамена по педагогике. Потому, что официальные государственные экзамены по профилирующим языкам после практики никто всерьёз не воспринимает, и проводят их для галочки, часто вообще превращающиеся в небольшой банкет для экзаменационной комиссии.
В то, что я смогу сдать профилирующие предметы она не сомневается ни на секунду, как и в том, что я смогу подготовиться и сдать экзамен по педагогике. Но без педагогической практики мне никак не обойтись. И хоть официально педагогическая практика — это не меньше двух с половиной месяцев, но на самом деле за эти одиннадцать недель студент должен набрать не меньше пятидесяти учебных часов, за которые получить оценки. — Легче всего учителям русского и литературы и математикам, они даже в одном классе за месяц набирают около сорока часов, то есть, пять недель, и программа практики выполнена, ведь в неделю у каждого класса по десять и больше часов математики или русского языка. А вот нам — языковикам приходится выкручиваться. В языковые гимназии с углублённым изучением языка студентов никто на пушечный выстрел не подпустит. А в обычной школе у каждого класса всего по два или по четыре часа в неделю. Сколько мы не бьёмся, что при таком малом числе часов с языком даже толком познакомиться сложно, но ничего не меняется, в том числе и потому, что у нас просто не хватит учителей для большего количества часов. Поэтому на каждого студента приходится по три-четыре класса. Почему не по пять? Так не опытному студенту даже с этими классами освоиться очень тяжело, это ведь около ста совершенно новых лиц, характеров, личностей. А мы ведь учим работать с учениками, а не просто как роботам прийти в класс и отбарабанить положенный текст. Мы и против четырёх классов возражаем, не более трёх. Но в этом случае, даже за одиннадцать недель у языковиков не набирается положенный минимум, хотя у биологов, химиков и физиков та же самая история. И приходится организаторам практики добирать эти часы проведением факультативов и внеклассными мероприятиями по разделу классного руководства. Даже оформляют почти всем заместительство внезапно заболевших учителей других предметов, только чтобы набрать необходимые пятьдесят часов. Если бы проблема была только в количестве часов, дать каждому студенту класс второклашек и через две недели все будут иметь даже больше нужного минимума. Но нам-то нужно не чтобы вы показали, как можете изображать маму-утку, за которой гуртом утята следом ходят, нам нужно, чтобы вы показали, как детей иностранному языку учите...
