При разработке этих классификаций Бэкон находился под сильным влиянием Политики Аристотеля: Аристотель разделил государства на шесть типов в зависимости от их устройства и конечной цели, так что у него имелся хороший авторитет для своей процедуры, каким бы странным ни был конечный результат. И мы, конечно, должны признать, что он руководствовался правильной идеей в попытке провести общий обзор всех возможных врагов христианского мира.

Но такое исследование не имело бы особой ценности, если бы оно не сопровождалось программой интеллектуального противостояния с врагами, выявленными в ходе расследования. Именно в этот момент роль ислама в экономике мировой истории проявляется совершенно по-новому. Бэкон начинает с утверждения, что существует только два способа убедить в истине различные секты, которые он проанализировал: либо с помощью чудес, либо с помощью философии. Он не полагается на возможность чудес. Он уже исключил войну; теперь он исключает чудеса. Отсюда следует, что остается только философия. Но именно в этом христианский мир слаб. Философия, — говорит он, — есть особая область неверующих: все это мы получили от них (25). Следовательно, роль неверующих — а он, должно быть, думал в первую очередь о греках, а после них об арабах — заключалась в том, чтобы дать христианству философию, необходимую ему для понимания самого себя, чтобы философия могла вернуться к ним, обогащенная откровением (26). Таким образом, в истории существует взаимодействие между христианским миром и внешним миром, когда каждый обеспечивает другого тем, чего ему не хватает. Философия — это preparatio evangelica для внешнего мира, ибо сила философии согласуется с мудростью Божией; это начертание божественной мудрости, данной Богом человеку, чтобы он мог возвыситься до божественных истин (27).

Философия, конечно, может играть эту возвышенную роль только в том случае, если она сможет убедить неверующих в их ошибках. Бэкон одну за другой рассматривает религии мира и приводит примеры аргументов, которые он считает эффективными против них. Он пытается привести аргументы, которые убедят разумных людей, а не просто толпу, ибо в каждой нации есть способные и трудолюбивые люди, способные к рациональному убеждению; и он признает необходимость аргументации, исходя из общей позиции, и изменение этой позиции в зависимости от противника, с которым он сталкивается. Он рассматривает различные религии, пока не приходит к исламу, который он признает самым трудным случаем из всех. Против ислама он приводит длинный ряд аргументов, способных, по его мнению, опровергнуть его. Все они изложены в форме силлогизмов, предпосылки которых либо взяты у исламских писателей, либо предложены ими (28). Я не думаю, что они могли бы привлечь много новообращенных, хотя, с точки зрения уроженцев Запада, они, конечно, обладали определенной убедительной силой. Бэкон допустил ошибку, без разбора заимствуя предпосылки из Корана и у исламских философов, которые не были такими представителями ислама, как он представлял себе, имея перед глазами пример латинских схоластических богословов. Ортодоксальные мусульмане в это самое время могли быть, и на самом деле в основном так и было, выброшены за борт. И он слишком бойко рассуждал, нанося свои удары, направленные на то, чтобы превратить ислам в пыль в результате череды быстрых нападок. Но мы не должны быть слишком строгими, оценивая предложения, высказанные в конце почти тысячи страниц книги аргументов и обличений, написанной в спешке, без всякого поощрения, за свой счет и во благо христианского мира. Эта работа была ярким примером сочетания возможностей и рвения. По своей полноте и системности, уверенности в аргументации и признанию философской силы ислама она знаменует собой вершину совпадения надежды и разума.

Позвольте мне сделать небольшую паузу, чтобы указать на огромную разницу между этой картиной мира Бэкона и картинами писателей, которые мы уже обсуждали. Первое и самое важное отличие заключается в том, что, хотя более ранние мыслители рассматривали ислам как религию, сыгравшую лишь отрицательную роль в истории, как отступление от истины, подготовку к окончательному пришествию Антихриста, часть нисходящего движения, Бэкон (и он не единственный человек своего времени, который это видел) имел некоторое представление о восходящем движении к единству и четкости, в котором исламу предстояло сыграть важную роль, прежде чем он отомрет. Он полностью отказался от Библии как инструмента для понимания роли ислама в мире и полагался исключительно на философию. В своих знаниях об исламе он опирался на мусульманских философов и опыт путешественников, а не на скудные и случайные отрывки информации, которые были характерны для более ранних писателей. Философы и путешественники оказались менее надежными проводниками, чем он предполагал. Он многого не знал, и, возможно, он не знал нужных вещей, но он пытался знать и пытался систематизировать свои знания.

Обнадеживающие десятилетия

Хотя Бэкон исчезает из поля зрения после 1268 года или лишь эпизодически появляется, находясь в опале или в тюрьме, настроение, в котором он писал, в течение некоторого времени, по-видимому, соответствовало фактам. Сообщения путешественников, побывавших на Востоке в течение следующих двадцати лет, сохраняли тот же оптимистический настрой. Например, Вильгельм Триполийский, доминиканский монах из Акко, написал отчет об исламе для архидиакона Льежа в 1273 году, в котором он сообщал, что хотя их верования окутаны большим количеством лжи и украшены вымыслами, все же теперь очевидно, что они близки к христианской вере и недалеки от пути спасения (29).

Кроме того, он сообщил о распространенном в сердцах всех мусульман представлении о том, что вера и учение Магомета, как и иудаизм, скоро придет к концу, и только вера Христова останется стабильной и непреходящей до тех пор, пока будет существовать мир (30). Бэкон знал об этом убеждении из литературных источников; и мы знаем, что в народе приписывали Магомету высказывание о том, что его религия просуществует лишь до тех пор, пока существует династия Аббасидов (31). Эта династия пала при захвате Багдада в 1258 году, так что, если в пророчестве что-то и было, то конец ислама был близок. Вильгельм Триполийский также сообщил о критике Пророка и обнаружил среди мусульман осознание того, что у него не было никакой ясной теологии (32). Он сам, по его словам, крестил более тысячи мусульман (33). Любой, прочитавший этот отчет, пришел бы к выводу, что поле созрело для жатвы.

В то время как Вильгельм Триполийский сообщал, что ислам находится на грани распада, были столь же обнадеживающие признаки того, что христиане Востока были готовы к объединению со своими западными братьями. В 1283 году немецкий путешественник Бурхард с Горы Сион написал отчет о своих впечатлениях. Он повидал множество латинских городов, которые все еще процветали на побережье Сирии, и наблюдал разнообразие христианских общин внутри страны. Он писал о них с энтузиазмом:

Следует отметить, и это чистая правда, хотя некоторые, говорящие о вещах, которых они никогда не видели, утверждают обратное, что весь Восток, от Средиземноморья до Индии и Эфиопии, исповедует и провозглашает имя Христово, кроме только сарацин и некоторых турок, живущих в Каппадокии. Я определенно заявляю, исходя из того, что я видел сам и слышал от других, знающих факты, что в каждом месте и королевстве, за исключением Египта и Аравии, где живет много сарацин и других последователей Магомета, на одного сарацина всегда приходится тридцать или более христиан. Однако все эти заморские христиане принадлежат к восточным народам, которые мало умеют обращаться с оружием. Таким образом, когда на них нападают сарацины, татары и другие, они подчиняются им и покупают себе мир и покой ценой уплаты дани; а сарацины или другие, которые ими правят, размещают в их землях судебных приставов и сборщиков налогов. Отсюда и получается, что королевство получает название в честь сарацин, хотя большая часть населения — христиане, за исключением судебных приставов и сборщиков налогов и их последователей. Я сам видел это в Киликии и Малой Армении, которые находятся под властью татар. Ибо я три недели пробыл у царя Армении и Киликии. С ним было несколько татар, но все остальные, кто принадлежал к его дому, были христианами, числом около двухсот. Я видел, как они стекались в церковь, слушали мессу, преклоняли колени в благочестивой молитве. Причем, куда бы они ни шли, они оказывали мне великую честь, снимая шапки и благоговейно кланяясь, приветствуя нас и вставая перед нами.

Многие люди приходят в ужас, когда слышат, что эти заморские страны населены несторианами, якобитами, маронитами, грузинами и другими, получившими свое имя от еретиков, осужденных Церковью. Эти люди считают, что их последователи также являются еретиками, и следуют заблуждениям, от которых они получили свое название. Но это абсолютно неверно. Не дай бог, чтобы так было. Это простые люди благочестивого поведения. Я не отрицаю, что среди них есть дураки, как и Римская церковь не испытывает недостатка в дураках. Но у всех вышеперечисленных народов, а также других, которых слишком много, чтобы перечислять, есть свои архиепископы, епископы, аббаты и других прелаты, точно так же, как и у нас, и они называются теми же именами, за исключением того, что у несториан их главного прелата зовут Яселик, и я узнал, что его юрисдикция имеет гораздо более широкое распространение на Востоке, чем вся Западная Церковь (34).

Вот действительно оптимистическая картина великого мира Азии: христиане многочисленные, простодушные люди, почти католики; ислам слаб и мало распространен, его работа завершена, и он в глубоком унынии ожидает предсказанного конца.

Что касается монголов, то они пятьдесят лет вызывали у Запада чередующиеся приступы ужаса и надежды, но теперь их место становилось ясным: они были одновременно и поддерживающим элементом, благодаря которому существовали далекие христиане, и инструментом окончательного разрушения ислама. Мы видели свидетельства представителей нескольких различных народов Западной Европы — англичанина Бэкона, фламандца Гильома Рубрука, сирийца Вильгельма Триполийского, немца Бурхарда с Горы Сион — все они сходятся в этой общем мнении. Короткий период, продолжавшийся около тридцати лет, с 1260 по 1290 год, когда эта картина мира могла показаться разумным людям достаточно убедительной, был самым многообещающим периодом в Средневековье. Кульминацией этого процесса стала серия монгольских посольств на Запад между 1285 и 1290 годами, которые прибыли с явной целью подготовки к совместным военным действиям против ислама.

Эти посольства возглавлялись христианами-несторианами, и в 1287 году произошло беспрецедентное зрелище, когда глава монгольского посольства присутствовал на мессе в сборе Святого Петра в присутствии Папы (35). Какая перспектива бесконечного и всеобщего мира и единства открывалась этой картиной: ислам, либо уничтоженный, либо, еще лучше, обращенный философией; Монгольская империя, простирающаяся до границ Китая, ставшая христианским государством; и сам христианский мир, обогащенный философской традицией, переданной из Греции через мусульманских философов, чтобы обеспечить то единственное, что необходимо для полноты христианской истины. Это была благородная перспектива, и если бы хотя бы часть ее осуществилась, она радикально изменила бы историю мира.

Почему она не сбылась и каковы были последствия ее неисполнения для интеллектуального мировоззрения Европы в позднем средневековье, будет предметом следующей главы.

(1) Gesta Regum, изд. W. Stubbs (Rolls Series), с. 230, где Уильям отмечает, что венды и латыши — чуть ли не единственные до сих пор язычники, оставшиеся в мире, nam Saraceni et Turchi Deum Creatorem colunt, Mahomet non Deum sed eius prophetam aestimantes (ибо мусульмане и турки поклоняются Богу-Творцу, почитая Магомета не Богом, а его пророком).

(2) Изложение и критика мусульманской веры в Диалоге христианина и еврея Петра Альфонси (P.L. CLVII, 535-672) безусловно, является наиболее информированным и рациональным изложением дела в XII веке и одним из лучших во всем Средневековье. Но обстоятельства жизни автора были настолько необычны, что, хотя его работа была довольно хорошо известна и цитировалась в Средние века, особенно в Англии, она не оказала никакого влияния на общее развитие полемики.

(3) Существует большая неопределенность как в отношении даты, так и в отношении места составления хроники Псевдо-Турпина, но вряд ли это могло произойти позже 1150 года, и, вероятно, она происходит из Франции — скорее всего, на мой взгляд, из Вьенны. Но по этому вопросу нет согласия. См. издания Н. М. Смайсера, 1937 г., и У. М. Уайтхилла, Liber Sancti Jacobi: Codex Calixtinus, 1944, а также исследование П. Давида, Le Ps-Turpin (Etudes sur le livre de S. Jacques, III), 1948.

(4) Хроника, изд. А. Хофмейстер (Scriptores rerum Germanicarum in usum Academicum), 1912, р. 317.

(5) Эпохальное исследование на эту тему принадлежит Mile. . T. d'Alverny, Deux traductions latines du Coran au Moyen Age, Archives d'histoire doctrinale et litteraire du Moyen Age, XVI, 1948, 69-131. Все последние работы основаны на этой статье. Обзор результатов см. J. Kritzeck, "Robert of Ketton's Translation of the Quran," Islamic Quarterly, II, 1955, 309-12.

(6) P.L. CLXXXIX, 651-52.

(7) P.L. CLXXXIX, 674.

(8) Полный отчет о беседе между Иоахимом и Ричардом I сохранился у очевидца, великого английского историка Роджера Ховедена. Подлинность его рассказа долгое время была предметом споров, отчасти потому, что биографы Иоахима не желали признавать, что он придерживался приписанных ему здесь взглядов, отчасти потому, что существуют два совершенно разных мнения об этой встрече. Первое из этих возражений было снято в результате открытия и публикации Liber Figurarum: она в точности совпадает со взглядами, приписываемыми Иоахиму английским писателем, и, как было показано, правильно отображает основные направления мысли Иоахима. (Смотрите особенно . E. Reeves, The Liber Figurarum of Joachim of Fiore, Medieval and Renaissance Studies, II, 1950, 57-81). Второе возражение было снято открытием того, что Роджер Хауденский был автором обоих отчетов о беседе с Ричардом I (см. D. M. Stenton, "Roger of Howden and Benedict," English Historical Review, LXVIII, 1953, 574-82). Как только на это было указано, становится ясно, что Роджер из Ховедена позже изменил свое первоначальное и современное описание встречи, чтобы оно соответствовало более поздним событиям. Оригинальный отчет см. в Gesta Regis Henrici secundi. Benedicti Abbatis, ed. W. Stubbs (Rolls Series), II, 151-55; исправленный отчет см. Chronica magistri Rogeri de Houdene, ed. W. Stubbs (Rolls Series), III, 75-79.