То — маска, то — броня,
А что до новой песенки —
Надейтесь на меня.
Без города и дома я
Болтаюсь сам собой,
Мерещится знакомая
Петля над головой.
Ай, петелька-чудесенка,
Ай, середина дня!..
Но, что до новой песенки —
Надейтесь на меня.
Я не любитель вечности,
Как не любитель крыс.
Мне уши и конечности
Ласкает легкий бриз.
Душе и пяткам весело,
Синяк с лица слинял,
И, что до новой песенки —
Надейтесь на меня.
Мелодия неслась легкая, стремительная, сразу запоминавшаяся. А голос певца полнился такой искристой радостью и задором, что никого не оставлял равнодушным. Уже после второго куплета завсегдатаи дружно подхватили припев. Запел Артур, забывший о чопорности Великого Лорда, запели развеселившиеся Драйм и Стрелок. Какой-то горожанин, судя по огромным красным мозолистым рукам — кузнец или оружейник, трубил самозабвенно, не соблюдая мелодии, прямо в ухо Стрелку.
Артур решил непременно зазвать певца в замок. Ему, Артуру, это принесло бы немалую славу, сумей он — после состязаний лучников — устроить состязания певцов и музыкантов.
Менестрель спрыгнул со скамьи и протиснулся к столу, за которым сидели Стрелок, Артур и Драйм. Не присаживаясь, отхлебнул вина и снова взялся за лютню. Слушатели просили песен, но он и сам уже не мог остановиться. Не надо было рыться в памяти, песни приходили одна за другой, просились на язык, пальцы рвались к струнам. Менестрель подмигнул Стрелку, сказал, перегнувшись через стол:
— Я припас и для тебя песенку.
Взмахнул рукой, требуя тишины.
Ночной порой, ночной порой
По лестнице по винтовой
Сбегу в притихший сад.
Благоухает резеда,
Уснула в озере вода,
И птицы в гнездах спят.
Ночной порой, ночной порой
В роскошной спальне спит король,
Спит под охраной слуг,
Сопит на кухне домовой,
На шпиле, освещен луной,
Спит флюгерный петух.
Пусть дремлет стражник у ворот,
Пусть у камина дремлет кот,
Собаки — в конуре...
...Он мне сказал: "Ночной порой
Пусть будет конь оседлан твой,
Привязан на дворе.
Ночной порой, ночной порой,
Ночной порой вдвоем с тобой
Верхом умчимся прочь!"
Пусть королю приснится сон:
Конь вороной, уносит он
Его родную дочь.
Ночной порой, ночной порой
В роскошной спальне спит король,
Спит под охраной слуг.
Сопит на кухне домовой,
На шпиле, освещен луной,
Спит флюгерный петух.
Радостно захохотали слушатели, приветствуя находчивых влюбленных. Дружно взлетели кружки — посетители пили за здоровье певца. С вертела сняли баранью тушу, и первый, лучший кусок хозяин поднес Менестрелю. Тот принял с поклоном, поблагодарил, присел на краешек стола. Хозяин взялся потчевать остальных гостей.
Артур заявил:
— Бесконечно счастлив, что сумел услышать вас. Чем была бы наша жизнь без музыки и поэзии? Мир изменяется мечом, но украшается словом...
Менестрель сидел на краешке стола, покачивал ногой и изучающе смотрел темными глазами в лицо Артура. При его последних словах губы певца дрогнули, однако он ничего не сказал. Артур продолжал рассыпаться в похвалах.
— Надеюсь, не откажетесь прийти в замок? Обидно будет, если истинные ценители поэзии не услышат эти замечательные песни.
Менестрель сдержанно поклонился в ответ на учтивые речи. Артур, желавший заручиться твердым обещанием, продолжал уговоры. Стрелок едва удержался от улыбки, вспомнив, как Артур расточал любезности ему — после удачного выстрела. Похоже, Артур считал необходимым завоевать каждое сердце.
В это время в зале произошло какое-то движение. К столу пробился невысокий черноглазый человек, облаченный в золотисто-оранжевую куртку. Обменялся несколькими словами с Менестрелем и махнул рукой кому-то в глубине зала.
— Что ему надо было? — спросил Стрелок, когда "оранжевая куртка" удалилась.
Менестрель тоже указал куда-то в угол.
— Бродячие актеры, — пояснил он. — Просят разрешения выступить, пока певец отдыхает...
— Вряд ли их кто-то станет слушать — после вас... — начал было Артур.
И тут на большой дубовый стол вспрыгнула огненно-рыжая девчонка, наряженная в красное платье со множеством оборок — словно факел зажгли в полутемном зале.
Маленькие ручки вскинули над головой бубен. Девушка медленно двинулась по столу — ступала плавно, мелкими шажками, плыла, едва покачиваясь, под напев флейты.
Вот к флейте присоединилась скрипка. Артур удивился: трактирные музыканты играли превосходно. Мелодия убыстрялась, лилась — звонкая, как первая капель, и веселая, как игра солнечных бликов в весеннем ручье.
Девчонка и сама, точно солнечный зайчик, освещала лица зрителей. Каждый, кто смотрел на нее, начинал улыбаться.
Все стремительнее становились движения Плясуньи. Скользящий шаг вперед, взмах широкой юбки, резкий прогиб назад, и снова — скользящий шаг, а потом бешеное вращение. Алый подол обратился в сплошной огненный круг, руки сплелись над головой, короткий звон рассыпал бубен.
Кружась, Плясунья пролетела по всему столу, замерла на краю и понеслась назад. Все резче, сильнее ударяла она в бубен. Зрители топали ногами в такт, колотили по столу глиняными кружками. Кто-то, увлекшись, разбил кружку в черепки.
Смолкли скрипка и флейта. Девчонка отшвырнула бубен. Теперь она плясала под перестук собственных каблучков. За движениями ее рук трудно было уследить. Казалось, веселье переполняло ее, и только танец мог дать ему выход. "Посмотрите-ка! — восклицали, взлетая, ее руки. — Надо мной небо! Прислушайтесь! — выбивали звонкую дробь каблучки. — Подо мной земля! Я радуюсь, радуюсь, радуюсь!" Рыжие волосы рассыпались по плечам, бились, словно языки пламени. Бешено стучали каблучки. И вот, когда почудилось — темпа не выдержать, выпрыгнет сердце — Плясунья рухнула на колени и откинулась назад, так что волосы ее волной накрыли стол.
Завопили зрители. Артур изумленно оглянулся, потому что Драйм вел себя не лучше простолюдинов — орал и колотил по столу кружкой. Потом ему и этого показалось мало: вскочил на скамью и забарабанил кулаком по стене, так что запрыгали стоявшие на полках горшки и кувшины.
Менестрель и Стрелок, смеясь, выкрикивали что-то одобрительное. Рыжая Плясунья раскланялась, спрыгнула со стола и с бубном в руках принялась обходить зрителей. Монеты сыпались щедро, все, правда, мелочь: медь и немного серебра.
За каждым столом находились желающие зазвать Плясунью к себе. Она отшучивалась, порой хлопала по рукам самых дерзких, но ни к кому не подсаживалась. Артур нетерпеливо прищелкнул пальцами, ожидая, когда Плясунья подойдет к ним. Менестрель подмигнул Стрелку.
— Кто-то еще сомневался, будут ли актеры иметь успех...
Артур не соизволил услышать это замечание. Наконец, девушка оказалась рядом. Артур бросил в бубен горсть золотых. А когда девушка от удивления едва не рассыпала монеты, откинул капюшон и одарил Плясунью сияющей улыбкой. По мнению Стрелка, это была самая ослепительная из всех ослепительных улыбок Артура.
— Посиди с нами, красавица, и позволь выпить за твое здоровье.
Во взгляде девушки отразилось сомнение. Щедрость Артура, равно как и его ласковая улыбка, пришлись ей по сердцу. Принять приглашение, однако, она не решилась, к столу не подсела, хоть и не ушла прочь. Пока она стойко боролась с искушением, приблизился Флейтист, взял из ее рук бубен. Менестрель, вглядевшись в седоусого музыканта, вдруг воскликнул:
— Не ты ли выступал в труппе старика Дейла?
— Было дело, — удивленно отозвался музыкант. Покачал головой. — Не думал, что кто-то еще нас помнит.
Менестрель поперхнулся от негодования.
— Что? Забыть эту труппу? Семь лет я бродил по свету и не видел ничего подобного. Что могло доставить людям большую радость, нежели приход в город комедиантов Дейла? — обратился он уже ко всем сидевшим за столом. — Народ с ночи стекался на площадь; все спешили протиснуться поближе к подмосткам. Помню, во время одного из представлений произошел забавный случай. По ходу действия героя заковывали в цепи. Так несколько зрителей не утерпели и выскочили на помост, спеша его освободить. От восторженных криков и аплодисментов оглохнуть можно было. А из цветов сложить гору повыше собора.
Музыкант невесело усмехнулся.
— Поверишь, если скажу: мы трое — все, что осталось от труппы Дейла?
Менестрель в немом изумлении уставился на него. Артур сделал приглашающий жест, уговаривая музыкантов и Плясунью подсесть к столу. Плясунья и Скрипач вопросительно глянули на Флейтиста. Несомненно, его считали за старшего — и не только по возрасту. В нем чувствовалась основательность, как в человеке, привыкшем принимать решения. Вероятно, именно он распоряжался в каком городе или селении остановиться, сколько дать представлений, как истратить полученные деньги... Флейтист кивнул, и в одно мгновение рядом оказался хозяин таверны, на столе появилось обильное угощение. Скамьи сдвинули, и Плясунья, чрезвычайно довольная таким оборотом дела, устроилась за столом. Рядом присели музыканты.
— Я видел как-то выступление этой труппы, — сказал Артур. — Король выиграл битву у Черного Брода, и в городе устроили большое празднество... Замечательное было представление. Правда, главного украшения труппы, — тут он посмотрел на Плясунью, — нам тогда не показали.
Девушка засмеялась.
— Так что же случилось? — серьезно и настойчиво спросил Менестрель.
— Старый Дейл умер, и дела наши пошли вкривь и вкось, — ответил Флейтист. Появился новый сочинитель. Сказал, что комедии Дейла всем наскучили, публика жаждет чего-нибудь свеженького. Правда, под "свеженьким" он почему-то понимал самое низменное. Более того, утверждал, будто только низменное и есть жизнь. Мол, о героях и добрых волшебниках сказано достаточно. Вот мы и перестали изображать героев и волшебников...
— И даже просто добрых людей, — дополнила Плясунья.
— Персонажи наши заговорили языком кузнеца, хватившего себя молотом по пальцу...
— Да, — с издевкой подхватил Менестрель, — можно подумать, королевство населяют лишь уличные девицы да разбойники с большой дороги...
— А если они и есть, — заметил Флейтист, — то с каких пор с их присутствием начали мириться? Больше того, приветствовать как героев?
— О, нам уже доводилось слышать, что героев нет, все это сплошное притворство! — воскликнул Скрипач.
Артур и Драйм взглянули изумленно — до этого Скрипач участия в беседе не принимал. Сидел с рассеянным видом, иногда плавно взмахивал рукой, будто повинуясь слышной ему одному музыке. Фразу он выпалил с такой скоростью, словно пытался успеть между двумя аккордами. И, не дождавшись ответа, вновь погрузился в мечты — черные глаза затуманились, ожили руки... Флейтист покосился на него, добродушно усмехнулся и продолжал рассказ.
— Поначалу новые представления даже имели успех...
— Ага, — встряла Плясунья. — Легко привлечь внимание, задрав юбку выше колен. Тут и танцевать не надо уметь.
Мужчины дружно расхохотались.
— Труднее придумать красивый танец...
— Вам это удалось, — заявил Артур.
— Дух захватывает, — промолвил вдруг молчавший до той поры Драйм.
— Тогда я еще спляшу, — охотно вызвалась девушка.
К удовольствию публики, представление продолжалось. На этот раз танец был совсем иным. Скорее печальным, нежели веселым. Прежнего огня и задора не осталось ни в мелодии, ни в движениях Плясуньи. Вступила скрипка. Ее глубокий, чарующий голос поразил Артура. На несколько мгновений он забыл о Плясунье и смотрел только на Скрипача — маленький, неказистый человечек в нелепой оранжевой куртке творил волшебство. И инструмент в его руках был волшебный. Артур еще не слышал, чтобы скрипка так звучала, а ведь на пиры он приглашал лучших музыкантов королевства, каждый из которых гордился своим инструментом.
...Мелодия обволакивала, Плясунья растворялась в ней, выпевала каждое движение.
Она опустилась на колени, подняла руки над головой, сомкнула маленькие ладони. Хрупкий росток пробивался из-под земли. Поднимался медленно, съеживаясь от порывов ветра, сжимаясь от холода. Трепетали пальцы-листья, тянулись вверх руки-ветви. Нежный росток искал тепла и света. Ладони раскрылись, вбирая солнечные лучи, впитывая влагу летних дождей.
На глазах зрителей творилось волшебство. Слабый росток обернулся стройным гибким деревцем. Клонились до земли ветви, тонкий ствол раскачивался, вторя напеву скрипки и флейты. И, повинуясь этому напеву, деревце превратилось в девушку.
Плясунья подхватила бубен, медленно закружилась. Порхали руки, бубен звенел тихо, еле слышно. Как и деревце, девушка сгибалась от ветра и страшилась холода. Как и деревце, жаждала тепла и света. Она доверчиво простирала руки, прося любви и защиты.
Плясунья казалась нежной, мягкой, влюбленной и сумела растрогать зрителей. Зал притих. Люди начали проникновенно вздыхать — у каждого нашлось воспоминание, подходящее минуте. Менестрель взял лютню и принялся подыгрывать. Стрелок, улыбаясь, вертел на руке золотой браслет. Артур толкнул Драйма локтем.
— Поменяйся со мной местами.
Драйм замешкался. Когда имеешь вместо лица сплошной шрам, не слишком приятно очутиться на ярком свету. Особенно, если за стол с тобой усаживается красивая девушка.
— Живее, — поторопил Артур, и Драйм безмолвно передвинулся к очагу.
Плясунья уже спрыгнула со стола. Увидев, что ей приготовлено место рядом с Артуром, заметно обрадовалась. Невольно оглянулась на Драйма. Дрова в очаге пылали ярко... Глаза Плясуньи расширились. Драйм отвернулся. Желая загладить неловкость, девушка заговорила с Менестрелем.
— Теперь твоя очередь. Спой что-нибудь... о любви.
Просьбу поддержали и Стрелок, и Артур. Менестрель выслушал их, обвел взглядом притихший зал, поднялся.
Владей душой моей, владей!
Взовьется стая лебедей
К безоблачному своду,
А ты к окошку подойдешь
И след их на небе найдешь...
Прощай, моя свобода!
От стрел охотничьих людей
Укрыться стаям лебедей
Дано в небесных далях.
А здесь теряется во мгле
Наш путь единый на земле,
И мы — пути в начале.
Но если чувство — сердца плен,
То я певец тюремных стен,
Мой рай — моя темница,
Моя свобода — глупый гнет,
Мне звон цепей как птице взлет,
Как солнцу колесница.
Но, помню, преступив закон,
Погиб безумный Фаэтон,
От страсти — жажды неба.
Я буду кроток оттого,
Что люди знают про него,
А прославляют Феба.
Ловушка юных, страстный пыл...
И я там был, я не забыл,
Кому о чем молился,
И над душой смеялась плоть,
Тогда печалился Господь
А дьявол веселился.
Владей душой моей, владей!
Так в небе пара лебедей
И радостно, и вечно,
Что им, влюбленным, смертный страх,
Их души вместе в небесах
Пребудут бесконечно.
В этот раз, Менестрель, казалось, превзошел самого себя. Слушатели сидели, не в силах пошевелиться, словно приросли к скамьям. Плясунья обратила внимание на человека за соседним столом, наливавшего вино в кружку. Вино давно перелилось через край и растекалось по столу, но он не замечал. Было что-то в голосе Менестреля, заставлявшее забыть обо всем. Когда он замолчал, в зале на несколько мгновений воцарилась тишина. Завсегдатаи таверны тревожно прислушивались к себе, обнаружив, что способны испытывать чувства, о которых даже не подозревали. Растерянность длилась недолго. Первым опомнился человек, наливавший вино. Отшвырнул пустую бутылку, ударил в ладоши, и вот уже полутемный зал взорвался криками и рукоплесканиями.
