Мой отчим - советский пенсионер

Не стала я ему докучать: хочет спать человек после дороги, — пусть себе поспит. Вон какую ахинею несусветную стал нести: про Сорбонну...Бабушка сказывала, что тоже несколько месяцев посещала лекции в Сорбонне, под видом мальчика-студента...Она когда-то в бегах была, еще при царизме...О каких бегах речь, — понятия не имею: бабуля не принадлежала к революционному движению, имела взгляды аполитичные, "никакие", — зачем ей был нужен тот Париж?

Отчим засопел носом, как свистком игрушечным, перевернулся на бочок. Может, всю ночь ехал, не выспался, или простудился в пути от сквозняка...Допекла по-быстрому блинцы, — тонкие получились, прозрачные, некоторые чуть посильнее зарумянила, люблю такие...Потом зашла я в зал, -дядя Семён так и лежал на диване, не переодевшись, — похоже, и впрямь спал. Рот — приоткрыт, дышит со свистом: похоже, действительно заболел. Вначале, как вошел в дом, он мне пьяным показался...Но каким-то странно пьяным, — многих пьющих я в деревнях видела, — отличается от них дядя Семён...

Присела на корточки возле спящего, пригляделась к нему поближе: смотрю, — на коже какие-то пупырышки странные, и на шее по-над рубашкой, и на щеках со следами трехдневной небритости. Как-то эту штуку называют? В техникуме Машка у нас училась, так у нее такое же от меда приключалось: поест меда с любовью, и вся мелкой красной сыпью покроется и давай чесаться, но все равно ела...Вспомнила: дерматит!...А еще вон жилка у отчима на шее бьётся усиленно, как белка в колесе прыгает, — это пульс частит, сама знаю, что такое пульс...

Тут во дворах собаки забрехали, зашлись надсадно: мама с работы идет, калитку открывает. Побежала я к дверям, чтобы ее предупредить. Мама даже не рассердилась, что муж выпивши, — удивилась скорее: никогда мы его пьяным не видели, он всегда так пил умеренно...чисто как разведчик в кино...

Мама не стала будить отчима, махнула тихо рукой: пусть спит. Послушала его сиплое дыхание, покачала головой удрученно. Пошли мы с ней на кухню. Она блинцы увидела, порадовалась, сказала, что меня уже замуж выдавать можно, муж с голоду не помрёт. Только я еще не готова к постоянной обузе, характер не тот, люблю одиночество и свободу.

Поели мы блинчиков с мёдом, обсудили приезд отчима. Мама мне велела не уходить, мол, нужно отчима на серьёзный разговор вызвать о его постоянных поездках неведомо куда, в моём присутствии она увереннее себя будет чувствовать.-

— Доездился ведь! Ты подумай, Зоя: наверно, воспаление лёгких у него...Давай-ка мы с тобой термометр найдем, как проснётся, пусть температуру измерит. Если будет высокая, — сдам его в больницу, нечего шляться бог знает где от "молодой" жены...— И грустно так засмеялась.

Проснулся отчим часиков в восемь вечера. Резко сел на диване, оглянулся дико по сторонам, головой потряс, словно пытаясь ее всю растрясти, будто она и не голова вовсе, а тюк с травой...Вспомнила я некстати старинную "ругачку", которой меня бабушка научила: у тебя в голове — "мешок травы"! Значит, пустоты — много...

— Семушка, пойдем вечерять! — Мама нарочно по-деревенски, по-хохляцки так заговорила, чтобы показать своё спокойствие и незлобивость на мужа, пропадавшего чуть не две недели. — Зойка-то наша совсем хозяюшкой стала, представляешь: блинчиков напекла, а к блинчикам — еще и медку купила чудесного...

Не противореча жене, отчим встал. Сейчас он показался мне трезв совершенно, только красные глаза слезились, и щеки рдели ярко-розовой сыпью. Поднёс обе руки к голове, виски потёр, сказал глухо:

— Груня, ты мне постели, голубушка, в другой комнате...Да не подумай чего: болен я. Простыл тяжело...Вдруг, как заразен...И обе вы, девочки, слишком близко ко мне не приближайтесь, не знаю, как далеко зараза доходит...А Зойке лучше бы к бабульке идти, — не по злобе говорю, она — молодая еще, все растёт, не ровен час, худо подхватит от меня...

— Еще чего, — говорю. — Ты, дядь Семён, меня не заразишь: меня только пять дней как на работу выписали, я на больничном была. Мама за мной ухаживала. Теперь вот за тобой ей смотреть придётся...А зараза к заразе, — то есть ко мне, — не пристанет! Потому как у меня теперичча этот, как его...иммунитет!

Дядь Семён вымученно как-то улыбнулся: — Не хочешь, — не надо. А иммунитет после скарлатины бывает или ветрянки...У меня — другая болезнь...

Решила я поумничать: — Не лепра же у тебя, дядь Семён, в самом деле!

— Точно, Зойка, не проказа...От той медленно мрут, но верно...Ладно, девочки, не хочется мне есть, но надо немного...Кормите меня, так и быть...А нет, погодьте: я же Вам подарки привёз, — вот тебе, Зоя, колечко серебряное, ручной работы, идеал твой размер — шестнадцатый...Редкий, скажу вам, девочки, размерчик это...Вот тебе, Грунюшка, рушник необычный, вышитый: сторговал в дальнем селе у старушки-вековушки...Вышивка — ручная, дивная...Мулине сколько пошло...

Полотенчик-рушничок и вправду оказался дивной красоты: развернул его дядь Семён, а на нём — горы дивные, деревья настоящие, цветы к деревьям прижимаются, ветер шумит...Отчиму бы в музее работать, — собирать рукотворные памятники старины, — у него просто чутьё художественное...Где мог редкость такую взять?

Моё колечко оказалось типа печаточки: странные узоры сканые, сразу видно, что ручная работа и старинная. Такие колечки я только в Эрмитаже видывала, под стеклянными витринами, — похоже на мастеров доисторической эпохи. Примерила: впору пришлось...Волшебник мой отчим: знает же, что хотим его "разобрать", как на партсобрании, вот и преподносит подарочки, чтобы праведный гнев смягчить...

Сели ужинать. Дядя Семён как-то странно себя вёл: то головой непроизвольно подёргивал, то слёзы вытирал, но не плакал ведь, — точно с глазами что-то...Помню, у меня в детстве часто были ячмени, а у другана Петьки — тому конъюнктивит врач написал, мы то слово запомнили, как необыкновенно умное и "ненаше"...Вот и у дяди Семёна, похоже, Петькина болезнь. Нельзя ему глаза тереть...Так я отчиму и сказала, что он только инфекции помогает, конъюнктивит — болезнь тонкая, её надо лечить, а не расчёсывать очаг воспаления. И щеки чесать нечего, — дерматит не любит прикосновений. Нужно в аптеке специальную "болтушку" купить, если стесняется идти к кожнику... Он на меня глянул с уважением:

— Точно, Зой, и врач мне о глазах и про кожу то же самое сказал...Умная ты, гляжу...Просто удивляюсь порой, сколько в тебе неожиданных знаний...Я, случаем, во сне сам с собой не разговаривал? Бывает такое со мной, когда болею...

— А как же, — отвечаю. — Еще как разговаривал: Руссо цитировал. По-французски. И теперь я знаю, что ты, дядь Семён, — агент французской разведки!

Мама глаза вытаращила, потом засмеялась, решила, что я опять нелепо пошутила, не умея шутить, только отчим смеяться не стал, вымученно так спросил:

— А ты откуда знаешь, что я — тот самый агент?

— Еще бы мне не знать! Нас один и тот же француз на службе у фашистов завербовал. Мне тогда четыре года исполнилось, но он почувствовал мои детективные способности и завербовал...— Мама просто нервным смехом зашлась, но отчим только за голову взялся. Потом вдруг попросил мать налить ему "стопарик", выпил одним махом, налил в тот же стакан молочка, запил молоком водку и зачал уплетать блины с мёдом. Заинтересовался было жбаном деревянным, из которого мёд черпали, — и так, и этак жбан покрутил, похвалил работу резчика и сам мёд.

— Где, — говорит, — чудесный медок брали? Кажется мне, что нечто подобное мне уже приходилось испробовать...Или видения начались...

Мама ему объяснила, что я мёд на рынке брала, дешево! Видно, торговка торопилась. А я от себя добавила, что мёд купила у очень старенькой бабушки, лет "под сто", она сказала, что приехала на базар со станции Трубецкая. Из Гиганта. И при этих словах я взгляд опустила и искоса на отчима поглядела. Никакой реакции. Или он и правда не помнит ничего, или вид делает...Всё-то он помнит...

Дядь Семён всего два блина съел, сказал, что больше не хочется, хотя — вкусные...Не может есть много, глотать больно...Мама тут же ему градусник сунула, он не сопротивлялся. Намерили 37,9. Температура, однако. Мама сказала, назавтра врача вызовет. Дядя Семён начал отнекиваться, тогда мама пообещала ему знакомую фельдшерицу привести в дом, — она её давно знает. Тогда он сказал, что вряд ли ее "медичка" определит причину его болезни.

Перешли в зал, включили радио. Мама наконец набралась мужества, спрашивает:

— Сёмушка, скажи ты нам: куда ездил? Где был так долго? Истосковалась я, ожидаючи...Зачем заставляешь меня беспокоиться? Вот и сейчас: не объяснишь ничего, весь больной воротился: что думать я должна? Ты же мне вроде муж... Именно "вроде", получается! Жена имеет право знать о причинах длительных отлучек мужа из дома! Или нравится тебе моё бесконечное беспокойство? Спасибо Зойке: со мной была, подбадривала да веселила, не позволяла грустить...

— Ласточки мои, об этой моей поездке, пожалуй, я вам расскажу. Пусть не всю правду, — часть наиболее важную. Был я под Челябинском. Дело у меня там имелось.

Челябинск, как знаете, важный для страны город. Местные его называют "Челяба", от старого тюркского слова, переводящегося как "благовоспитанный". Заложили крепость в восемнадцатом столетии. В старину он был приписан к Оренбургской губернии. В первое советское время входил в состав Уральской области, с 1934 стал областным городом. Велик Челябинск по населению и значимости для страны: в Великую Отечественную называли город "Танкоградом"...Много туда эвакуировали заводов и институтов из европейской части страны, спасая от оккупантов. Председателем горисполкома там ныне Конопасов Георгий Николаевич, — лично его не знаю, но друг мой лучший был с ним лично знаком, — хороший человек...

— А что же, — говорю, — этот председатель умер или отстранили его? Раз "был"?

Воистину: язык мой — враг мой! Часто, что думаю, то и говорю...

— Да нет, глава горисполкома жив и здравствует. А друг мой — умер. Схоронил я друга, несколько дней ждал и надеялся, что он выживет, но чуда не произошло.

— Отчего же он умер? — Опять спрашиваю, не подумав.

— О том и речь дальше пойдёт...— дядь Семён даже и не подумал мне замечание длать, что перебиваю старшего от любопытства...— Вначале летел я из Москвы самолетом до Свердловска, оттуда пересел на рейс до Челябинска. Машину загодя в Москве оставил, снял у знакомых гараж на несколько дней: Москва ведь большая деревня...Необходимо мне было с другом встретиться: я ему звонил в начале октября, в день, когда искусственный спутник Земли запустили, он сказал, что тяжело болен и просил меня приехать, и потом, мне и самому нужно было туда съездить: мне там деньги должны. Не стал я вам, девочки, ничего говорить, куда и зачем еду. А на сколько, — и сам не знал: понял, что Ванька, мой друг фронтовой, тяжко болен, понял, что буду ждать, чтобы ему лучше стало, или уж не стало совсем...Ивана-то я давно знал: он мне был почти родным, зятем моим, — братом покойной жены моей. Потом и в часть одну нас направили, но его вскоре забрали в тот Челябинск, насильно, почитай, дали "бронь"...И меня хотели, но я удержался, остался на фронте, сумел убедить начальство в моей незначительности: лучше на фронте врага бить, чем в дальнем тылу над наукой горбиться...И нет во мне тех талантов, что у Ивана...

Короче, прилетел я в Челябинск. Пошел к нему в реанимацию. Меня пускать не хотели: сказали, что он — "плохой", хотя и в сознании. Или уж так засекретили его болезнь...А только он меня попросил его оттуда забрать и отвезти в ближнюю деревню, там живёт семья его знакомых татар, — но люди хорошие, хотя и татары, — чувствовал Ванька, что плохо ему, вот и хотел на селе побыть последние дни и молочка парного испить. Татары те — они ему как родные, он им в своё время хорошо помог, когда их с родных земель места отдалённые выселили, они не отказали принять больного. Только Ваня захотел жить в отдельном флигеле, не в их доме, — через три дня и помер, как я его туда привёз на такси из Челябы...

Так я не о том вам хотел сказать, девочки, как мой друг умер...Все люди смертны, и уходят в свой черёд, лишь бы он, тот "черёд", наступал в своё время, вовремя...Друг мой умер по халатности да небрежению к жизни человеческой, к ее неоцённости да небрежению к каждой судьбе человека в наши дни...В войну людей гитлеровцы сжигали в печах варварских, а и сейчас почти то же происходит, но еще страшнее...

Вот ты, Зоя, ответь мне, что ты знаешь о понятии "радиация"? Ты же в школе хорошо училась, физику проходила со своим смешным "Маскадоном", натаскал он тебя порядочно, наслышан...

Растерялась я. Слышать-то слышала, но такие смутные воспоминания в голове.

— Автором термина "радиоактивность" является Мари Кюри, она, вместе с мужем Полем, занимались исследованием этого странного явления. В 1898 г. они обнаружили, что в результате излучения уран превращается в другие элементы, которые назвали полонием и радием. Они выявили, что радиоактивность опасна. Мария умерла от постоянного контакта с радиоактивными веществами. Есть радиация солнечная, есть рентгеновская...Э-ээ...Воздействие радиации на организм может быть различным, но почти всегда негативно. В малых дозах радиационное излучение может стать катализатором процессов, приводящих к раку или мутациям организмов, в больших дозах приводит к гибели организма вследствие разрушения клеток тканей...

— Зойка! Просто я поражён твоими знаниями...Умная ты девчонка, что в свой техникум связи пошла? Могла бы стать физиком...Хорошо, что не стала!

Так вот, у Ивана была лучевая болезнь. Вы, наверное, ничего и не слышали о таком?

Работал он в городе Озёрске, там закрытый объект по переработке отработанного ядерного топлива. Режимный объект, поэтому о том городочке никто слыхом не слыхивал: его и на карте мира нет. Город — есть, но как бы и нет его...Но скоро начнут спутники не только наши над планетой кружить, никакая режимность не спасёт закрытые зоны, всё рассекретят...Американцы, поди, больше нашего знают о горюшке, что случилось в Озерске, а накрыло облаком смерти немало земель и подальше Челябинской области...Ближайший город там Кыштым — он есть на карте.

Давно уже Озерск — беда большая...Ссороковых годов там ведут работы над атомом на т.н. плутониевом" комбинате N 817. Это секретное предприятие по производству оружейного плутония для атомных зарядов. Комбинат состоит из трех объектов — ядерного реактора для наработки плутония , радиотехнического завода для его выделения и очистки и химико-металлургического завода для изготовления деталей зарядов . Еще до пуска комбината руководители проекта понимали, что аварии придется устранять в условиях радиационного высокого фона и примирились

с мыслями о возможных будущих жертвах. Жертвы эти даже планировались, можно сказать. А работали там отнюдь не заключённые, — объект-то режимный, секретный! Только свои инженеры да техники, да солдаты-десорбщики...Что смотрите? Не слышали такого слова? Считайте, все равно, что смертники...