Покончив с завтраком, я решил, что хватит мучиться по такой жаре в костюме, и послал Диего за одеждой. Через четверть часа он вернулся вместе с портным. За портным двое подмастерьев волокли груды разноцветных рубашек, расшитых жилеток, роскошных штанов для верховой езды... Хорошо еще, сапоги у меня были свои. Но и то я не удержался и купил новые, когда следом за портным заявился сапожник.

Выглядел я в местном наряде крайне колоритно, особенно когда залихватски повязал на шею алый платок и надел сомбреро. Поглядев на себя в зеркало, я решил "Гулять так гулять!" и вставил карий глаз вместо голубого. Если меня тут сочли шаманом, пусть убедятся воочию, что были правы!

Кажется, своим появлением я произвел фурор. Какая-то пожилая служанка выронила корзину с покупками (спасибо, не с яйцами), точильщик чуть не чиркнул по точильному кругу пальцем вместо ножа, словом, много кто провожал меня взглядом. В особенности мне льстило внимание юных синьорит и молодых синьор. Хотя и служаночки попадались очень даже хорошенькие...

Тут я подумал, что мне не хватает усов, чтобы молодцевато их подкручивать, косясь на южных красавиц карим глазом, ухмыльнулся и поехал дальше. Диего, которому от моих щедрот тоже перепал новый костюм, следовал за мной. Ему тоже доставались заинтересованные девичьи взгляды, и то сказать: слуга при таком важном синьоре — это не какой-то голодранец!

Уже на выезде из городка я повстречался с синьором Гонсалесом в сопровождении небольшого отряда. Был он в форме, должно быть, направлялся в участок или в ратушу. Мы вежливо раскланялись, и он, проморгавшись при виде моих глаз, спросил:

-Решили прогуляться, синьор?

-Да, пока еще не слишком жарко, — ответил я. — Не помню, упоминал ли я, но у меня точно такое же хобби, как у недоброй памяти Смиттесона — я, видите ли, коллекционирую кактусы.

Гонсалес посмотрел на меня с явным недоверием.

-Вон, полная пустыня этих колючек, — кивнул он.

-Это опунции и цереусы, ничего интересного, — посетовал я. — Но, будем надеяться, мне удастся отыскать какую-нибудь редкость!

-Удачи, — не без иронии пожелал Гонсалес. — Оружие при вас, я надеюсь? Будьте осторожнее: Стрелка вчера видели в окрестностях Кампочиты. Видно, примеривается, где ловчее напасть на обоз.

-А уже известно, когда он отправится?

-Конечно. Завтра рано поутру. Сами понимаете, — он усмехнулся, — слухом земля полнится!

-Ясно, — вздохнул я. Да уж, слухи тут разлетались мгновенно. — В таком случае, до завтра, синьор!

-Увидимся, — ответил Гонсалес и поехал прочь. Вооруженные полицейские направились за ним.

-Эх, вот так конь у него! — вздохнул Диего, проводив его взглядом. — Конюхи сказали, синьор Гонсалес выписал его чуть ли не из Андалузии! Правда, хорош, синьор?

-Да, редкой красоты животное, — согласился я.

Под седлом у Гонсалеса был вороной жеребец, похоже, в самом деле андалузской породы: очень уж характерный у него был силуэт. Я не слишком хорошо разбираюсь в лошадях, но у лорда Блумберри имелся гнедой андалузец, а общаясь с этим в высшей степени достойным господином, трудно не запомнить хоть что-то из его историй о лошадях! Словом, вороной Гонсалеса, судя по компактности корпуса, широкой груди, чуть приподнятому крупу, коротковатой на первый взгляд шее, роскошной гриве и хвосту, особой грации движений, свойственной испанским лошадям, был если не чистокровным, так уж полукровным точно.

-Ваш тоже неплох, — утешил Диего. — Но, конечно, породу сразу видать... У синьора Гонсалеса на конюшне лошади как на подбор, редкой красоты!

-Ну, мне не в параде участвовать, — хмыкнул я и потрепал серого мерина по шее. — Едем! Не то возвращаться будем по самой жаре...

До бывшей гасиенды Смиттесона мы добрались довольно быстро: этот ушлый тип устроился совсем рядом с Кампочитой.

Оставив Диего с животными, я отправился бродить по когда-то роскошному, а теперь совсем выгоревшему саду. Должно быть, тут цвели розы, георгины и бархатцы, радовали взгляд яркими красками пуансеттия и космея, особенно красивые на фоне самшитовой живой изгороди... Увы, выжили лишь опунции! Декоративный прудик высох, и только емкости на дне говорили о том, что когда-то в нем обитали водные растения. Может быть, кувшинки, может, что-то еще...

Печальное это было зрелище! Ну а при виде того, что осталось от теплиц, сердце мое буквально облилось кровью...

Еще недавно прекрасные сооружения — Смиттесон отстроил оранжереи с размахом, который мне и не снился! — превратились в обломки рам и каркасов, перемешанных с грудами битого стекла, которые нестерпимо сверкали на солнце. Я прошелся по тропинке, что шла посредине самой большой оранжереи — стекло хрустело под ногами, — но не нашел ничего, только расшвырянные битые горшки и мумифицировавшиеся растения. Даже стойкие суккуленты не выдержали долгой засухи, вдобавок зимой тут довольно холодно, а не все из них переносят перепады температур... Одним словом, это было гигантское кладбище, и мне оставалось только снять шляпу и вознести молитву священному солнечному кактусу и прочим богам-кактусам, чтобы позаботились о погибших и поместили их в небесный сад, где всем достанет и света, и тени, и тепла, и влаги, каждому по потребностям...

Поняв, что замечтался, а солнце пригревает мне макушку, я нахлобучил сомбреро и поплелся обратно, отшвыривая с дорожки мыском сапога крупные осколки стекла. Вдруг один из них блеснул на солнце особенно ярко, чуть не ослепив меня. Я присмотрелся — мне почудилось что-то красное в куче черепков.

Я не поленился подойти поближе и...

-Вот ты какой, цветочек аленький! — выговорил я с искренним восторгом и принялся разбрасывать мусор.

Чудо, но под завалами черепков маленький кактус — это была Parodia nivosa, вся в нежных белых колючках, правда что "снежная"! — не только выжил, но даже и расцвел, должно быть, из последних сил. Спасло его, по всей видимости, то, что горшочек упал набок, но не разбился совсем, а сверху его засыпало черепками, которые худо-бедно прикрывали несчастное растение от палящего солнца.

-Ну, будем считать, что я проехался не зря, — сказал я вслух, осторожно поднимая добычу. Красный цветок согласно покивал в ответ.

Я на всякий случай еще прошелся вокруг, вороша осколки и прочий мусор, но ничего больше не нашел. Пародия снежная оказалась единственной выжившей...

В гостиницу я возвращался с триумфом и кактусом, прижатым к груди. (От горшка пришлось избавиться: под ним оказался муравейник, в грунте кусачих злющих муравьев тоже было предостаточно. Чудо, что они не уничтожили несчастную малютку Николь — так я решил назвать новообретенный кактус.)

Теперь меня провожали еще более долгими взглядами и, по-моему, шушукались у меня за спиной: мол, и кактус этого гринго не колет, и видит он невидимое, и умеет разговаривать с растениями и животными. Чувствую, еще немного, и окажется, что я — это бог-кактус во плоти. Впрочем, я ничего не имел против.

По пути я купил у горшечника подходящую тару, послал Диего набрать земли с клумбы во внутреннем дворике гостиницы (пока придется обойтись ею, но это лучше, чем ничего) и обустроил Николь со всем возможным комфортом. Конечно, это была далеко не оранжерея, но мне показалось, что кактус заметно воспрянул духом. Теперь нужно доставить Николь домой в целости и сохранности — не уверен, что морской воздух и сквозняки полезны для такого нежного, пусть и стойкого создания. Бедняжка и так-то истощена до предела, а еще этакая встряска... Ну, будем надеяться, обойдется!

Не знаю, что уж там наплел Диего хозяину гостиницы, но тот смотрел на меня с некоторой опаской (но и уважением тоже), тайком крестился, а вечером самолично принес мне ужин и как бы между делом, поглядывая на Николь, осведомился, правду ли говорят, будто синьор, то есть я — шаман. "В некотором роде", — расплывчато ответил я и погладил кактус. Видя, что он в самом деле меня не колет, хозяин уважительно вздохнул. Потом перевел взгляд на горшок, на котором я нарисовал руну тейваз, чтобы придать Николь сил в борьбе за жизнь (вообще-то полагалось в таких случаях применять беркану, но я счел, что для такой смелой крошки нужно что-нибудь поэнергичнее), и непроизвольно перекрестился. Затем посмотрел мне в глаза, один из которых с утра был карим, а теперь сделался зеленым, снова перекрестился и улетучился, бормоча что-то о Деве Марии, заступнице...

"Интересный эффект! — подумал я. — Главное, чтобы меня считали добрым шаманом, а не вредителем каким-нибудь, а то так вот устроят аутодафе! Привяжут к цереусу побольше да запалят..."

Поскольку свести подобного рода знакомство с кактусом выдающихся размеров мне уже довелось, доводить до повторения мне не хотелось, поэтому я постановил вести себя поскромнее. Как же! Будто мне это позволили!

Этим же вечером Диего постучался ко мне (я как раз изучал карту округи) и пристыженным шепотом сообщил, что обо мне говорит весь город, и тут вот одна несчастная вдова хочет получить от белого шамана благословение. Я схватился за голову, но деваться мне было некуда...

Вдова, против ожидания, оказалась не сморщенной старухой (мексиканки очень хороши в юности, но с годами или превращаются в пышных матрон, или высыхают), а миловидной женщиной не старше тридцати. Беда у нее была обычная для здешних мест: буквально две недели назад муж ее погиб в шахте под обвалом. Женаты они были уже несколько лет, но прижили только дочку, и та все время болела. Так вот, бедная Карменсита заклинала меня святым Христофором (я уже понял, что ко мне намертво приклеился образ странствующего целителя и защитника несправедливо обиженных, но не возражал), чтобы я даровал ей сына. А что такого, муж был дома аккурат перед несчастьем, так что... "Чудеса ведь случаются!" — горячо произнесла она и покосилась на кактус.

Я тяжело вздохнул, налил Карменсите глоток кактусовки и запер дверь. Чего от меня ожидают, было ясно как день, поэтому... пришлось соответствовать почетному званию шамана... А там уж — мальчик, девочка, это как получится!

По счастью, прелестная вдовица убралась еще до рассвета, чтобы никто ее не увидел (хотя наверняка все знали, куда и зачем она подалась). Впрочем, мне все равно пора было вставать, чтобы вовремя присоединиться к обозу.

Я нагнал его уже за пределами Кампочиты. Обоз двигался небыстро: мулы с трудом тянули нагруженные провиантом и бревнами для крепи повозки.

-Я уж решил, что вы передумали, — встретил меня Гонсалес. Он был без формы, в такой же одежде, как у прочих охранников, верхом на невзрачном гнедом коньке.

-Ну что вы, просто отвык вставать в такую рань, — ответил я. — А что это вы изменили вашему вороному красавцу, синьор?

-Слишком приметен, его вся округа знает, — усмехнулся он. — Если Стрелок заметит его в обозе, сразу смекнет, что всадник — это я собственной персоной, и тогда вся охота насмарку. Ну да ничего, этот малыш, хоть и невзрачен, но даст фору и породистому коню! А уж вынослив — другим и не снилось...

-Местная порода? — решил я поддержать разговор, рассудив, что могу пересказывать какие-нибудь байки лорда Блумберри.

-Какая порода, о чем вы, — вздохнул Гонсалес. — Помесь невесть кого неведомо с кем. Для местной лошадки великоват, хотя следы породы вроде прослеживаются, но в нем явно больше от мустанга. А вы разбираетесь в лошадях?

-Немного, — сказал я и мысленно добавил "и вынужденно". — Один мой знакомый — заядлый лошадник, от него я узнал много интересного. Сам-то я живу в городе, коня держать нет смысла. У меня другое увлечение, синьор.

-Да-да, я уже наслышан о вашем интересе к кактусам, — хмыкнул он. — Каюсь, сперва я решил, что это выдумка, но мне уже в красках описали, как вчера вы триумфально въехали в Кампочиту с кактусом в руках.

-Джентльмен имеет право на скромное хобби, — улыбнулся я в ответ, — даже если он служит... вы понимаете, где. Этот экземпляр я взял в оранжерее Смиттесона — он единственный выжил из всей коллекции, как это ни печально.

-Понятно. Но, боюсь, в наших краях вы и впрямь не найдете ничего интересного, — сказал Гонсалес. — Опунции, опунции, кругом опунции...

-Кто-то упомянул при мне про кактусовый лес, в котором якобы скрывается Стрелок, — припомнил я.

-А! Это там, — он махнул рукой в сторону гор. — На одном плато просто заросли этих опунций, агавы и каких-то колючек. Пройти там можно, но зачем? Агавы на текилу и поближе к городу предостаточно...

-То есть Стрелок может там прятаться?

-Думаете, мы не проверяли? Заросли густые, и если бы он протиснулся туда вместе с конем, это было бы заметно — там сломанная ветка, тут конский волос на колючке... А в волшебное слово, открывающее путь, я не верю, — сказал Гонсалес. — Мои люди прочесали эти заросли. Да, там есть заброшенные штольня, куда человек может зайти, не пригибаясь, но лошадь в них не поместится. Вдобавок конь всегда может выдать хозяина звуком: даже если он приучен вести себя тихо, не фыркать и не ржать, ему достаточно звякнуть удилами или, скажем, зацепить копытом камень.

-Ясно... — протянул я и замолчал.

До рудников было трое суток пути, прибыть мы должны были послезавтра на закате или, если не станем торопиться, утром четвертого дня. Торопиться явно не входило в планы Гонсалеса, поэтому сегодня лагерь разбили, едва только начало смеркаться, развели костры и принялись стряпать ужин. Воду для мулов и лошадей везли с собой в бочках — тут ее попросту не было, кругом расстилалась ровная, как стол, выжженная солнцем прерия. Ехали мы вдоль русла бывшей реки: от Инстабля остался едва заметный ручеек да несколько луж. Еще неделя жары — высохнут и они, а прохладнее тут станет только к осени...

Ночь прошла спокойно, хотя наутро караульные доложили, что вроде бы заметили всадника в отдалении. Он, впрочем, не приближался и не делал попыток атаковать, а следов не нашли. Очень может быть, нашим сторожам это привиделось либо же они присочинили, тут такое в порядке вещей.

Я поглядывал по сторонам, но, поскольку не отдалялся от обоза, ничего интересного увидеть не мог. Только и оставалось, что разговаривать с Гонсалесом, с которым мы уже отбросили "синьоров", начали называть друг друга по имени и распили по стаканчику текилы за ужином.

-Как любопытно, — говорил он, раскуривая сигару, — вы любите кактусы, я — лошадей. Ваш английский знакомый тоже любит лошадей, и оба мы связаны с вами в том или ином роде... Кстати, кактусы тоже связаны с лошадьми, вы знали?

-Нет, как это? — удивился я.

-О! Есть такая легенда, — Гонсалес с удовольствием затянулся и выдохнул ароматный дым. — Не местная, но я слыхал ее от человека из Аргентины, с которым имел дело по поводу серебряных рудников...

-Хм?

-У меня доля в этом предприятии, и немалая, — правильно истолковал это междометие мой собеседник. — В старых рудниках, я имею в виду, с новыми я связываться не стал, как чувствовал, да и Рикардо отсоветовал. Правильно сделал, что послушал сына и Атля, не то сам оказался бы виноват в этом безобразии...