Илья. Быль первая. Целители. Пролог и начало

Я не помню, если честно, как звали Илью Муромца по отчеству, и уж тем более имени его деда, но всё остальное очень даже похоже. И пусть есть небольшие расхождения в названии села и города, возле которого оно расположено, но именно это, как это не покажется странным, и подкрепляет мою версию о переносе.

Потому что, на мой неискушённый взгляд, современным актёрам выдали б всё-таки текст, в котором фигурировали бы более привычные для нас названия родины Ильи — "Карачарово" и "Муром".

А вот при действительном попадании меня в раннее средневековье, подобная нестыковка вполне могла бы быть. При столь больших временных отрезках (как-никак больше тысячи лет!) такие искажения известны сплошь и рядом.

А ещё я заметил, очередную уже, едва уловимую странность в нашей "дружеской" беседе. Мне, на самой грани восприятия, порой чудилось, что артикуляция моих собеседников не совсем совпадает с теми звуками, которые я слышу. Если сравнивать с кино или телевидением, то было такое чувство, будто смотришь иностранный дублированный фильм, в котором видеоряд не соответствует наложенной на него звуковой дорожке. Заметив это, я тут же принялся внимательно присматриваться к губам собеседников. Но как только я этим занялся, как всё сразу же встало на свои места и странность эта тут же исчезала.

Как говаривал незабвенный Иван Васильевич Бунша, управдом и грозный царь: "Терзают меня смутные сомненья!..".

А вот интересно, что мне эти "доктора" расскажут по поводу моего предстоящего лечения. Ведь если я и в самом деле очутился в древней Руси, то имеющаяся во мне картина, рисующая будни тогдашней медицинской практики, есть какая-то уж больно ни фига не радужная.

Сколько мне помнится из различных обрывков воспоминаний о книгах и фильмах, повествующих об тех временах, методы врачевания, бывшие в ходу у средневековых медицинских "светил", не всегда были совместимы с дальнейшей жизнедеятельностью организма пациента, в руки к этим "светилам", по какому-то недоразумению, попадавшего. Да и представления того времени о гигиене и санитарии были и вовсе, скажем мягко, далековасты от современных. Всяческие там заражения крови и всевозможные инфекции косили народишко, словно косой. Помнится, читал в каком-то историческом романе, как во время эпидемии чумы "учёный" лекарь ковырялся одним и тем же инструментом, причём без какой-либо его стерилизации и санобработки, во всех болящим, как в чумных, так и во всех остальных прочих, что немедленно сказалось на благополучном увеличении смертности в данном населённом пункте. И это только небольшой пример, показывающий все прелести тогдашних методик оказания врачебной помощи. Причём происходило всё это уже в "просвещённой" Европе, и во времена гораздо более поздние, чем конец десятого века.

— Ну, и как же вы, старинушки, собираетесь меня лечить-пользовать? — решив подыграть своим собеседникам, сымпровизировал я в духе местной манеры речи. — Ежли резать что собралИсь, так сразу колитесь, а то вам же потом и хуже будет. А вот ежли как-то иначе, то не грех тогда и попробовать. Только знайте — ежли мне что не так покажется, то буду обо всём вас расспрашивать, а то и вовсе погоню взашей.

Один из мужичков, который Борис, пробормотал нечто похожее на: "Ну и клиент нынче пошёл, совсем людям в белых рубахах не доверяет!". А Глеб ласково, словно дебилу, улыбнулся мне:

— А мы, мил человек, перво-наперва поглядим тя, да поишшем — из откудова это взялась беда-бОлесть твоя, а уж опосля-то и покумекаем, как нам лЕку ладить вернее. А уж как смекнём, што тама, да как, вот тогда-то и покалякаем об делах наших скорбных. А резать мы тя не станем, так толь, ежли спонадобится жилочки твои отворить, штоб руду* худую наружу изринуть*. Так и тогда шибко-то во всполох* не ввергайси, мы своё дело крепко ведаем, наперва ножичек булатный на святом огне прокалим, а опосля ишшо и тряпицей чистою, в горюч вине смоченной, оботрём.

И, после некоторой паузы, как бы уступая капризному пациенту и против воли заменяя лечение действенное, но немного болезненное, на вариант заведомо малоэффективный, но приятный в ощущениях, добавил:

— Ну, а на тощой конец, опять жа и пиявками обойтиться можно.

Вот те раз! Только-только я поразмышлял об том, какая в ту далёкую пору была сплошь антисанитария и антигигиенИя, как он мне тут же о стерилизации хирургических инструментов рассказывает. Или мне вдруг, на удачу, местные медицинские светила попались? Ведь если на дворе конец первого тысячелетия от рождества Христова, то такой уровень знаний должен быть не ниже, чем у нашенских докторов наук.

Прикиньте, академики по домам шастают, разыскивая, кому бы это страдания облегчить. Смешно! Чёй-та его рассказ о дезинфекции хирургического инструмента лишь подбросил дровишек в костёр моих сомнений. Потому как, по моим представлениям, всё же в те далёкие времена всё должно было бы быть гораздо гаже, проще и грязнее. А эти двое прям как с картинки про светлое прошлое спустились. И даже не потным телом от них тянет, а травами и дымом костра.

Вот только не надо думать, будто я, из своей извечной подозрительности, снова увидел подвох там, где его нет! Думаете, просто было свыкнуться с мыслью о переносе своего?..

И тут же, кстати, возник такой ещё вопрос: а что именно от меня ТОГО перенеслось сюда, если это действительно произошло?

Надо бы зеркало какое-нибудь найти, посмотреть хоть — лицо-то моё на месте? И если не моё, то сразу тут же охренею и во всё поверю! А если всё-таки увижу самого себя, то так и буду дальше колбасится, терзаясь безответными вопросами.

Или такой вот ещё философский вопрос — если я всё-таки в коме и мне бредится, что у меня болят спина и голова, то насколько эффективным будет лечение, произведённое приглючившимися мне средневековыми лекарями?..

______________________________________

* — Руда — кровь.

* — Изринуть — выпустить.

* — Всполох — испуг, переполох.

* * *

И тут, видимо под воздействием "магических" слов "философский вопрос", мой мозг нашёл гениальнейший по своей простоте выход из положения. Если всё тут происходящее есть мой персональный бред, то вести себя нужно соответственно, то есть плыть по течению согласно его законам, словно это и есть для меня в данный момент самая что ни на есть наиреальнейшая реальность. А это означает, что я буду вынужден в меру своих сил адекватно реагировать на события и относиться ко всему со всей возможной серьёзностью. То же самое и в случае с переносом меня в прошлое или параллельное.

Недаром кто-то из великих назвал философию матерью всех наук!

Короче, вопрос, что мне теперь с этими "докторами" делать, тут же отпал сам собой. Согласно новым правилам игры придётся соглашаться на лечение, а уж потом действовать по обстоятельствам. И то сказать, спине-то к этому моменту явно полегчало, голова же, до того раскалывавшаяся на куски, и вовсе прошла. Вялость и разбитость, терзавшие меня после прихождения в себя, тоже постепенно сменились вполне приличным физическим состоянием. И даже мозги как бы прочистились и начали шевелиться намного интенсивнее. И пусть это ситуацию пока что до конца так и не прояснило, но кое к каким решениям я всё же уже пришёл!

Короче, самочувствие улучшилось настолько, что, сказать по правде, давно я себя так хорошо не ощущал! И если это глюк, то я тогда вовсе даже не против, чтобы вся моя жизнь, в плане здоровья, таким бы вот глюком была!

Так что пусть попробуют, полечат. А замечу что неладное — разгоню их к едрене фене!

— Ладно, чёрт языкатый, уговорил! Лечи!

— Не поминал бы ты, паря, нечисть-то попусту! А так-то — мОлодец! Так-то ладно измыслил! ХудА мы тебе не учиним, а токмо добро одно! — просветлел лицом Глеб.

— Ладно, ладно. Понял я уже всё. Говори, чё делать-то?

— Перво-наперво, разоблачайся-ка, да и взбирайся-ка, Илюшенька, на божью ладонь*, а то лавка больно уж те узка. Тут и глядеть тя почнём...

— Не-е-е. Сначала жрать будем, а то я тут с голодухи оттопырюсь, пока ты обследуешь меня всего.

Собеседники мои, похоже, уже начали привыкать к моему мыслевысказыванию, поэтому на этот раз никак не среагировали на "обследовать".

— И то дело! А то и мы оголодали малька. Люди верно глаголят: "Ежли лечЕц* сыт, то и хворобому легше!" — согласился со мной "старшой".

Тут же, не теряя времени, с весёлыми шутками-прибаутками, мужички споро обшарили хату, натаскали откуда-то всяческих крынок, плошек, мисок и другой местной посуды, наполненной всевозможной едой. Я, как неходячий пациент, в готовке не участвовал, тем более что всё равно не знал, где что лежит.

Не прошло и пяти минут, как немалых размеров стол оказался заставлен почти полностью. Судя по обилию блюд, хозяин этого домика был и в самом не из бедняков!

Закончив с сервировкой, мужички живенько так ко мне подскочили, норовя подхватить под белы рученьки.

— Я сам!

— Да как же ты сам-то, Илюшенька? Ты ж ведь безножий совсем?

— А вот щас и поглядим, как у меня дела с самостоятельным передвижением обстоят.

Опёршись всё-таки, на всякий случай, об Борисово плечо, я с опаской начал вставать. В глазах моих новых знакомцев читалось явное недоверие.

Понятное дело, поясница, нога и правостороннее полужопие ещё побаливали, но уже не так жестоко, как после падения с лавки, а потому и двигаться я мог уже более-менее свободно. Немного прихрамывая и тревожно ожидая возврата боли, я осторожно одолел несколько шагов до стола. Когда я перешагивал через стоявшую возле него лавку, в ягодице ощутимо кольнуло, и что-то, по-моему, даже хрустнуло, будто порвалось, но я перетерпел, лишь тихонько матюкнулся и с немалым облегчением устроил своё седалово на скамье. За спиной послышался изумлённый шёпот и шебуршание. После чего сотрапезники мои появились в поле моего зрения и расположились напротив. Лица их крупными буквами исписаны были сложной смесью различных чувств, основным из которых было недоумение. Не удивительно, что мои новые знакомцы тут же попытались внести ясность в создавшуюся ситуацию:

— Так, што же это, Илья, сын Ивановец, по всему выходит, што на кривде нас людишки те объехали, што баяли*, будто неходяшший ты? Али не в ту хату мы по неумию своему впёрлися?

— Да хрен его ведает, что и ответить-то вам, люди добрые! Спина-то у меня частенько побаливает, на непогоду особенно, а то ещё ежли что тяжёлое подыму. Тогда на ногу, либо на одну, либо на другую, вовсе ступить невмочь. Но, обычно, когда эта хвороба меня не терзает, ходить, вообще-то, могу. Так что, ежли в деле лекарском истинно так уж добро сведущи, как допреж тут сказывали, то опосля трапезы приступайте-ка, помолясь, к врачеванию, но только упаси вас бог навредить в чём-нито. Потому как тогда самим вам лекаря понадобятся. Поняли ль меня? — последние слова я говорил, напустив на морду лица дюже грозный вид, и сурово насупив брови.

А ещё я смог, наконец-то, внятно осознать то смутное ощущение, которое в течение долгого уже времени болталось во мне. А заключалось оно в том, что в моей голове словно бы поселился некий посторонний подсказчик, и вот он-то, во время разговора, и подсовывал мне вместо нормальных слов какие-то другие, вроде как старославянские. Не скажу, что мне это прям так уж сильно нравилось, но я не знал, как мне от этого советчика избавиться, и что-то мне подсказывало, что его присутствие желательно не обнаруживать перед моими гостями.

А лекари мои, после таких суровых речей, очень даже сильно призадумались. Вернее, размышлял о чём-то старший, а младший лишь старался ему в этом не мешать. Наконец, после немалой паузы, со всей возможной важностью на лице и в осанке, как и подобало бы такому "сложному", для их медицинской практики, случаю, Глеб, явно что-то для себя решив, "ответствовал":

— А и будь по-твоему, Илья, сын Ивановец, берёмся мы за дело сие. Учиним всё по разуму, да по правде, как и быть должно. А ежели боль кую ненароком тебе и изделаем, так не обессудь-ка ты нас, батюшко, да не побей-ка тут смертью лютою, ибо содеяно то будет не со злого умыслу, а токмо лишь оттого, што раз иной без оного и исцелить-то неможно есть.

— Вот и славно. Вот и сладились! — поставил я точку в беседе и навалился на еду.

______________________________________

* — Божья ладонь — стол.

* — Лечец — лекарь.

* — Баять — говорить.

* * *

Жрал я так, что за ушами трещало. А когда отвалил от стола, то понял, что если и дальше буду также пузо набивать, то скоро не девяносто пять килограмм буду весить, а все сто пятьдесят пять!

И тут до меня внезапно дошло, что физическая моя форма осталась прежней, по крайней мере, мышечные объёмы нисколько не уменьшились, а ведь, как я уже говорил, судя по запущенности растительности на моей голове, провалялся я без движения никак не меньше полугода, если и того не больше!

Ещё одна странность из той же серии, что и наличие свежей ссадины на моём затылке, ибо любой нормальный человек, а тем более тренирующийся, за такое продолжительное время превратился бы в полнейшее непотребство в плане телесного здоровья.

Хотя, если разобраться, и эта нестыковка неплохо укладывалась в версию с переносом меня в хрен его пока знает куда и в кого. Вот только перенос-то получился у них (у кого это, интересно, — у них?!!) не простой, а какой-то уж больно хитрожопный, с частичным сохранением и наложением друг на друга наших с ним общих признаков...

И в этот момент, видимо, не совладав-таки с такими-то сложными внутренними процессами, моя думательная машинка как-то внезапно вдруг зависла. Её логические цепи не выдержали столь долгого и явного нарушения причинно-следственных связей, и в ней произошло как бы короткое замыкание. Не знаю уж, сколько времени ушло на "перезагрузку", но когда я очнулся, то лекари стояли уже возле меня, и Борис интенсивно и довольно-таки болезненно разминал мне мочки ушей.

Заметив моё "возвращение", Глеб участливо спросил:

— Да всё ли ладно с тобой, Илюшенька? Уж на што привышны мы к разным нЕдугам, а и то малёк труханули. Сполохнулись* даж — не падучая ль у тебя?

— А что, долго я так просидел?

— Долго-недолго, а когда человек сам-друг посередь трапезы, раззявив едалово, обмирает враз, а зенки выпяливаются, как у рака варёного, да ишшо и слюна по бороде текёть, тут кого хошь оторопь имёть*! — после чего, с профессиональным интересом глядя на меня, спросил: — А бывало ль такое с тобою досель?

— Да вроде как нет, — ответил я, а потом, подумав, добавил: — Хотя сдаётся мне, что был я какое-то время в беспамятстве, потому как, очнувшись ныне по утру, нашёл на голове гулю изрядную и запёкшуюся корою кровь. Потому, может, и нашло на меня нынче?

Глеб осмотрел мой затылок, ощупал со всех сторон шишку и выдал план лечения:

— Неплохо б руду пустить, из желви-то*. А не то, не ровён час, гнить почнёт, тады — амба! — И кровожадно чиркнул сухой ладошкой себя по шее.

Борис потянул его за рукав в сторонку, что-то шепнул. Глеб с сомнением в голосе буркнул: "Вона как...", с задумчивостью на челе обернулся и какое-то время молча меня разглядывал. Затем, вернувшись к моему темени, снова тщательно его обследовал. Потом, видимо, обернулся к "коллеге" и что-то просемафорил ему глазами. Потому что тот, тоже начав, было, ответную лицом сигнализацию, заметив, что я за ними наблюдаю, тут же измучивать свои мимические мышцы прекратил и пожал плечами. Глеб же поскрёб пятернёй теперь уже свой собственный затылок, и, наконец, решился: