Сам Ориген уже подвергался нападкам со стороны своих единоверцев, которые обвиняли его в неправильных мыслях и представлениях. Но когда Плотин указывал ему на это, тот отмахивался от его доводов, говоря, что доктрина еще не устоялась, и идут дискуссии по разным вопросам. Но это все временные явления; рано или поздно все адепты новой веры придут к согласию. Его, Оригена, долг всемерно этому способствовать.
Плотина привлекало то, что в учении Оригена Бог непостижим и необъясним, невидим и бестелесен. Он есть единство и единичность. По своему бытию Он есть сущий, ни от кого не происшедший. Он вечен и неизменяем. Он есть Начало всего, свет и благо, источник самого блага.
Это не противоречило учению об Едином, к которому все больше склонялся Плотин. Но дальше начинались разногласия, Плотин не мог поверить в то, что какой-то там невесть откуда взявшийся распятый еврей является сыном Божьим. И уж тем более, что после своей казни вознесся на небеса.
Иногда они спорили до хрипоты. Расходились врагами, но затем снова мирились. Плотин понимал, что такие люди, как Ориген, в мир приходят редко, а потому их крайне мало — счет идет на единицы. Не случайно, что когда они расстались, он по возможности следил за судьбой не то врага, не то друга. Его искренне огорчила печальная судьба своего оппонента. Затем в самых разных ситуациях он нередко думал, что они могли бы при определенных обстоятельствах стать если не полностью единомышленниками, то близкими по взглядам людьми. То, что их разделяло, на самом деле, было менее важным и существенным, чем то, что объединяло. Но именно первое оказалось сильнее второго.
Однажды Ориген поведал ему о своей теории цикличности мироздания: быть Творцом — это неотъемлемое, вечное свойство Бога, выражающее самую суть Его природы. Мир, который существует, однажды неизбежно придет к своему завершению, и тогда Бог создаст новый. И так бессчетное число раз.
Эта грандиозная картина бесконечного творения мира захватила Плотина. Идея в чем-то перекликалась с его мыслью о том, что если Единое во всем обязано самому себе, то почему оно не остается в себе? Это был не простой вопрос, и Плотин мучительно искал на него ответ. Хотя Единое покоится, но при этом имеется действующая сила, природа которой двойственна: одна закрыта в бытии, а другая — изливается из обособленного бытия каждой вещи. Теория цикла Оригена придавала этой картине грандиозный смысл; получается, что в Едином заключена гигантская и непреодолимая мощь, побуждающая Его к действию. Оно изливается в мир, входит в каждый предмет, оно стоит за каждым из них, заставляя Его проявлять активность, быть нужной и полезной. Таким образом, есть как бы две активности: первая — внутренняя, благодаря которой Единое есть и остается Единым, и вторая — внешняя, благодаря которой из Него проистекает все прочее.
Свои мысли и размышления Плотин, однажды оставшись один на один с учителем, изложил Аммонию.
— Я видел, что вы часто уходите вместе с Оригеном. И был уверен, что однажды ты придешь ко мне со своими сомнениями. Почему ты думаешь, что я все знаю. Могу лишь сказать, что всякая религия основана на одной и той же истине. Я говорил, что мудрость следует искать в книгах Тота. Из них сам Пифагор и сам Платон черпали свою философию. Кто знает, может быть Ориген окажется прав. Он смелый и честный человек, а только смелый и честный может быть настоящим мыслителем. Не бойся его мыслей, хотя они и рождают в тебе брожения. Ведь они расширяют наш поиск; кто уверен в своей правоте, сужает его до самых малых размеров. Ориген скоро покинет нас; я это предчувствую. У него свой путь, у тебя свой, ваши пути соединились совсем ненадолго, и скоро далеко и окончательно разойдутся. Я все тебе сказал, что мог. Детали в данном случае не важны, пойми главное — нам предстоит тяжелый бой за наши идеалы, и тебе надо быть крепким и душой, и телом. — Аммоний задумался. — Я хочу, чтобы ты однажды отправился на восток, там много мудрости, с которой мы мало знакомы. Тебе необходимо ее узнать. Сам Гермес Трисмегист не пренебрегал учиться у тамошних мудрецов. И передал нам их знания. Но я чувствую, как этого багажа становится недостаточно. Время идет, и то, что тогда познали, постепенно исчезает. Взамен приходят новые суеверия, и жаль, что Ориген их поклонник. Но нам нужен чистый, незамутненный источник познания. — Он замолчал, затем снова начал говорить: — Александрия все больше превращается в поле сражения, нас ожидают бурные и страшные события. Я это предвижу, но не могу изменить. Это сделать должен попытаться ты, даже если однажды уедешь отсюда. Что, скорее всего, и случится.
— Почему вы так думаете, учитель? — спросил взволнованный Плотин. — Я привык к этому городу, и здесь находитесь вы.
— Такова неумолимая логика событий,— ответил Аммоний. — Человек, желающий познать мир, не может пребывать всю жизнь на одном месте. Он должен увидеть и по возможности изучить другие земли. Иначе его знания всегда будут ущербны.
14.
Плотин, едва приступив к работе в порту, сразу стал ею тяготиться. Она была слишком тяжелой, отнимала много сил. Не то, что ему было их жалко, сожаление вызывало другое — на занятия философией их оставалось недостаточно. Когда кораблей под погрузку и выгрузку оказывалось слишком много, он приходил домой и падал на топчан. Даже есть не хотелось, таким изнеможенным был его в такие дни организм.
Плотин постоянно думал о том, что из порта надо уходить, но вот куда, не представлял. Деньги же надо зарабатывать, сами по себе с неба они не падают. Он не без зависти наблюдал за Аммонием; вот у кого хватало сил и для работы грузчиком и быть учителем мудрости. Не то, что он не уставал, — еще как уставал, но благодаря то ли небывалой природной выносливости, то ли благодаря закалке, вызванной уже большим стажем по разгрузке и погрузки судов, быстро восполнял затраченные усилия.
Нельзя сказать, что и для Плотина эта работа была полностью бесполезной, благодаря нее стал более крепким и выносливым. Если вначале он так уставал, что подчас не мог даже двигать ни руками, ни ногами, то теперь до такого состояния уже доходил не часто. Но это не меняло его отношения к этому изнурительному труду, он все отчетливей осознавал, что если хочет двигаться дальше, надо освобождаться от того, что этому мешает.
Неизвестно, когда Плотин расстался бы с работой грузчика, если бы обстоятельства сами не помогли ему в этом. А виной всего стал Афинагор. Этот человек почти с самого начала вызывал в нем какое-то неприязненное ощущение. Вроде бы он не так уж плохо относился к своему новому грузчику, но шестое чувство ему подсказывало, что все это до поры до времени. Что-то непременно должно произойти.
И произошло. Наступил день выдачи платы за работу. Деньги у Плотина почти совсем кончились, и он с нетерпением ждал, когда их получит. Грузчики выстроились в очередь к Афинагору, который раздавал заработанное.
Дошла очередь и до Плотина. Он подошел к бригадиру, тот посмотрел на него, и его взгляд Плотину не понравился. В нем, показалось ему, скрывалась затаенная насмешка.
Афиногор отсыпал его тетрадрахмы. Плотину сразу же показалось, что их меньше, чем должно быть. Он стал пересчитывать деньги.
— Что ты пересчитывает деньги и задерживаешь других, — услышал он раздраженный голос Афинагора. — Полагаешь, я тебя обманул?
— Тут меньше, чем я должен получить, — сказал Плотин, только что закончивший считать монеты.
— Считаешь, что я тебя обсчитал? — уже с нескрываемой угрозой произнес Афиногор.
Плотином охватила растерянность. Он впервые попал в такую ситуацию и не знал, как себя в ней вести.
— Иди и не задерживай других, — потребовал Афинагор.
— Верните мне полностью мои деньги, — потребовал в свою очередь и Плотин. Он сам не ожидал от себя, что произнесет такие решительные слова.
— Этот человек говорит, что я его обманываю, — громко, чтобы слышали все в очереди, сказал бригадир грузчиков.
Плотин посмотрел на грузчиков. За все то время, что он провел среди них, ни с кем близко не сошелся. И все же они его товарищи по работе, и он может ожидать от них проявления солидарности. Но никто не выступил в его защиту, хотя по взглядам, которые они бросила на него, он видел, что они согласны с ним. По-видимому, Афинагор решил в этот раз обсчитать не только его, но и кое-кого из них.
Это не справедливо, подумал Плотин. Он честно работал, был не хуже других, почему ему платят меньше, чем положено? Он снова повернул голову к Афинагору; тот с явным интересом наблюдал за ним, ожидая, как тот поступит. Видимо, это представление его развлекало.
Плотин решил, что будет требовать свое, хотя сразу же стало очень тревожно, где-то в животе появился холодок.
— Отдай мои деньги, Афинагор, — потребовал он. — Я свободный человек, сын честных и достойных родителей из города Ликополь. И не пристало тебе обманывать меня, присваивать себе мои деньги.
Обвинения о присвоении денег взорвало Афинагора, который до этой минуты относительно благодушно участвовал в этом эпизоде. Бригадир грузчиков вскочил на ноги и буквально навис над Плотином, будучи выше его на целую голову.
— Слышите, этот умник только что обвинил меня в том, что я присвоил его жалкие гроши! — закричал он своим громовым голосом. — Кто еще так думает, говорите, — обвел Афинагор всех, кто стоял рядом, своим грозным взглядом.
Никто не осмелился противоречить Афинагору, все сначала неуверенно и не стройно, а затем более дружно и согласовано его поддержали.
Плотин понял, что дело его совсем плохо. Он затравленно оглядывался вокруг, смотрел на лица грузчиков, но ни на одном не проступало сочувствие.
— Все, ты уволен, — произнес Афинагор. — Иди и радуйся тому, что я тебя отпускаю целым и невредимым. Другому бы не стал прощать такое оскорбление. У тебя совсем мало времени, чтобы исчезнуть.
Плотин понял, что если сейчас не уйдет, то может серьезно пострадать. Афинагор уже двинулся в его сторону, их разделяло всего несколько шагов.
Плотин побежал. Он бежал до тех пор, пока порт не скрылся из вида. Тогда он остановился и заплакал. Никогда еще никто его так не унижал.
15.
Весь день Каракозов был сам не свой. Обычно сосредоточенный и уверенный в себе, он пребывал в какой-то растерянности. Постоянно возвращался мысленно к утреннему визиту военкома, — и сразу же портилось настроение. С большим удовольствием он бы сбежал с работы, но об этом не могло быть и речи — дел было выше крыши. Одних совещаний целых два, а еще несколько важных встреч. Плюс надо было изучить ряд срочных документов. Он читал их, но с большим трудом вникал в их смысл; голова была заняты совсем другим.
Столь резкая реакция на встречу с Пилипейко его сильно удивляло. Конечно, ее причина очень неприятная, у него совершенно отсутствует желания участвовать во всех этих военных делах. Но ведь и раньше приходилось заниматься мобилизацией, участвовать в многочисленных акциях в поддержку войны. Даже одни раз вынужден был отправиться со спонсорской поездкой на фронт. Ну, не на самую передовую — туда его не пустили, но совсем недалеко. Он слышал раскаты грома от взрывающихся снарядов и ракет. Не то, что было страшно, но тревожно. После того, как он уже уехал, один сопровождающий его военный признался, что в тот день их вполне могли накрыть, так как неподалеку шел настоящий бой. Но, к счастью, обошлось.
Но сейчас дело совсем в другом; лично ему ничего не угрожает. Противник далеко, ни один беспилотник даже близко не подлетал к области, которой он руководит. Значит, дело совсем в другом, — он не желает посылать людей на войну. И без того едва ли не каждый день приходят извещения о смерти очередного солдата или офицера. Эти данные засекречены, но он-то о них прекрасно осведомлен. Только погибших уже за сотню. А раненых — в несколько раз больше. И эта кровавая жатва не останавливается ни на один день.
Каракозов вдруг ясно осознал, что успокоиться и делать вид, что ничего особенного не происходит, не позволяет совесть. Честно говоря, он периодами даже забывал об ее существовании, так глухо она молчала, не подавала о себе никаких признаков жизни. Это его вполне устраивало, облегчало совершать не самые благовидные поступки. Был период его жизни, когда она его сильно донимала, мучила своими приставаниями, напоминаниями о себе. Он не знал, как от них избавиться. Но постепенно ее глас становился все тише, он даже научился делать вид, что вообще его не слышит. А потом и совсем замолк.
Это было комфортное состояние, когда не надо было вести долгие мучительные внутренние диалоги, которые когда-то не давали Каракозову спать. Бывало, что он проводил в таких дискуссиях с этим невидимым собеседником большую часть ночи. Потом чувствовал себя разбитым и растерянным, но не столько от недосыпа, а от того, что не смог прийти со своим внутренним "я" в согласие. Это было неприятное состояние, наполненное переживаниями и раскаянием. Меньше всего он хочет сейчас пережить все это заново. Он просто может это не выдержать. Тогда он был молодым, сильным, выносливым, желание жить било в нем ключом. А сейчас, хотя он не чувствует себя старым и уставшим, прожитые годы все-таки дают о себе знать. На эту изнурительную борьбу с самим собой может просто не хватить сил.
А он предчувствует, что их понадобится много. Тогда он был просто молодым человеком, сначала студентом, затем аспирантом, от него мало что зависело, и мало, кто зависел, он был сам по себе. А сейчас все иначе, он руководитель одного из самых больших регионов страны, прямо или косвенно его решения и действия влияют на судьбы тысячи людей. В том числе и на то, будут ли они живы или мертвы. Тогда, в молодые годы у него и в мыслях не было, что однажды он приобретет такую власть, а с ней и ответственность. Он не собирался на штурм ее высот, наоборот, не сомневался, что его ждет академическая карьера. В лучшем случае он будет читать лекции студентам, принимать у них зачеты и экзамены. Этим и ограничится его влияние на других.
Каракозов понимал, что в сложившейся ситуации ничего не может изменить, разве только подать в отставку. Но о таком развитии событий он даже не хотел думать. Это исключено по многим причинам. К тому же, если наверху поймут истинные мотивы его решения, ему может не поздоровиться. В нынешние жесткие времена не прощают никакой фронды. Заведут уголовное дело, а найти за что, для этих людей не представляет большого труда. Он видел неоднократно, как все это происходит с его знакомыми. А в одном — даже пришлось принимать участие. Его настоятельно попросили на суде дать нужные показания, чтобы осудить человека. И он дал, так как это являлось условием продолжения карьеры. Можно сказать, что после того выступления на судебном процессе он открыл себе зеленый свет к губернаторскому креслу, окончательно доказав свою лояльность.
Его услужливое сознание постаралось быстро забыть этот постыдный эпизод. И он действительно о нем почти не вспоминал. Но сейчас память вернула его в те проклятые дни. Он вдруг испытал отвращение к себе. Как он мог так поступить?
