Серые Ангелы

Пропал.

Навсегда.

Натин до сих пор было жалко его. Она вспоминала его бесконечно. И того ещё котёнка-несмышлёныша и уже взрослого. С его привычками, повадками и характером.

Но то было в прошлом.

Сейчас же был иной мир.

Январь. Холодный.

Очень холодный.

И однажды, в один из холодных, хоть и солнечных дней, когда снег под ногами весело хрустит и сверкает мириадами радужных искорок, когда тишина и мороз делают окружающее таким бесподобно феерическим, она повстречала. Его. Своего "котёнка".

"Котёнок на ледяном ветру".

Вот какое впечатление производил этот мальчик. Он жалобно посмотрел в глаза Натин. И стесняясь, тихо попросил.

— Подайте барыня, на пропитание! Мы с сестрёнками уже два дня ничего не ели.

— И где вы живёте? И на что?

— В подвале, барыня. Сестра старшАя, работает в прачечной. Младшая ещё даже говорить не может. А меня даже на посылки не берут. Говорят, мал ещё. — разразился длинной речью мальчик, почувствовав в голосе неизвестной госпожи если не жалость, то сочувствие.

— Вот и побираюсь... — мрачно закончил он и стыдясь сказанного опустил голову.

— А почему столько не ели?

— Батько пропил. Он всё у сестры забрал и пропил. А нам теперь есть не на что. — ещё более мрачно и глухо проговорил мальчик.

— А...

— Померла мамка! — опережая вопрос выговорил малец и голос его дрогнул.

Сказано было исчерпывающе.

Натин посмотрела по сторонам.

В обе стороны улицы, никаких зевак или случайных прохожих в ближних окрестностях не наблюдалось.

"Если дать деньги, то никакой гарантии нет, что отец, явно уже алкоголик, не отберёт и эти деньги и дети останутся голодными. — рассуждала Натин оценивающе разглядывая мальца. — но сумка у этого побирушки есть".

— Пойдём! — властно скомандовала она и развернувшись направилась в ближайшую лавку, где можно было прикупить еды.

Не веря ещё своему счастью, мальчик поплёлся за странной "барыней". Но когда в лавке эта дама набила его матерчатую сумку доверху разной снедью, он чуть не расплакался.

— Донесёшь? Не отберут по дороге? — критически глянув на него спросила Натин, когда они снова вышли на улицу.

— Не, барыня! Тут не далеко! Два квартала! Я мигом! Я добегу!

— Ну... беги! — максимально меланхолично бросила Натин и не обращая внимания на рассыпавшегося в благодарностях побирушку пошла к своему дому. Только пройдя с десяток шагов она обернулась.

— Ты ещё здесь? — насмешливо спросила она. — Ты же сказал что побежишь.

— Да, барыня! Уже бегу! — ещё пару раз поклонившись чуть ли не до земли, выпалил малец и припустил вдоль по улице.

* * *

**

Недели две его видно не было.

Ещё через неделю, Натин видела его пробегающим мимо через дорогу. Он не заметил и не обратил внимание кто едет. Видно спешил очень куда-то по своим пацанячьим делам. Дело выживания в таком большом городе как Питер было на грани возможного. Для таких как он.

Мысленно пожелав ему удачи Натин не стала останавливаться и проехала дальше.

Но ещё через две недели, также возвращаясь вечером домой она наткнулась на всех троих. Причём от того места, где, как сказал малец, они прежде проживали, было изрядно далеко.

Троица детей куда-то потерянно плелась по свежевыпавшему снегу периодически оскальзываясь на замёрзших лужах, что покрыл этот новый снег.

Стремительно темнело. Но даже в этих наступающих сумерках она узнала того мальца. Припадая на правую ногу — видно где-то повредил — он тащился вслед за старшей. Торба его была забита под завязку, а за спиной, красовался ещё какой-то свёрток.

— А ну останови! — резко бросила она кучеру. И окрик у неё получился какой-то нервно-злобный.

Тот видно, слегка задремал, потому, что от окрика, с перепугу, очень резко натянул вожжи.

Натин, чертыхнувшись на такую резкую остановку, выпрыгнула на заснеженную мостовую и заступила дорогу идущим.

Увидев перед собой препятствие, старшая остановилась и подняла измождённый взгляд на Натин. На лице были видны застывшие на морозе дорожки слёз. Уже растрескавшиеся дорожки льда на побелевших, и явно обмороженных, щеках.

Бредущий следом за сестрой малец ткнулся ей в спину и недоумевая выглянул что за препятствие у сестры возникло. Чего она остановилась. Сестра, увидев грозную барыню заступившую дорогу, попыталась выговорить что-то типа извинений и убраться под стены дома.

— А! Добрая госпожа! Это добрая госпожа! — зачастил малец. Выражение скорби, как примороженное, не хотело сходить с его лица, хоть и пытался он выразить радость по поводу встречи. Хотя бы голосом. — Прасковья! Это та самая добрая госпожа, что нам много-много еды дала!

Тем временем, Прасковья, всё также пятясь боком и стараясь спрятать младшую за спину, бормоча извинения продолжила движение под стену дома.

— И куда это вы все на ночь глядя идти удумали? — грозно спросила Натин у мальца.

— Выгнали нас. — Тут же пригорюнился тот. — Может в ночлежный дом пустят.

— А отец? Он где?

— Убили тятьку! — совсем разревелся мальчик.

— А вас-то за что выгнали? — уже по инерции стала расследовать Натин.

— У лысого Мишки кто-то деньги стырил. — сквозь слёзы начал говорить мальчик. — Я даже знаю кто мог стырить, только показали на нас и нас выгнали.

— Может и не тырил никто. — чуть помолчав добавил он борясь с всхлипываниями. — А на нас лысый указал потому, что хотел с нас деньги взять. Или чтобы сестру ему на ночь дали... Он такой. Он требовал.

— Деньги требовал?

— Нет. Сестру требовал. За якобы украденные деньги.

То, что он говорил правду, Натин видела. Ложь в самых простейших случаях её определять учили. Всё-таки на прогрессора готовили. Хоть и троечницей она была, но самое элементарное-то усвоила. И эта правда расколола её существо надвое.

С одной стороны, этих троих было невыразимо жаль. Хотелось хоть чем-то, но помочь. Но вторая часть её (и она знала что диктует ей это), говорила: "Это подстава! Кто-то хочет подложить тебе дешёвого соглядатая!".

"Но ведь я могла проехать и не заметить их! И идут они в противоположную сторону от моего дома" — возражала её первая, не покорёженная психомаской часть.

"Всё равно! — вопила вторая. — Таких как они тысячи и тысячи! Всех не спасёшь! Ты должна быть эгоисткой, чтобы хоть что-то сделать. А если возьмёшься спасать этих, то почему тогда и других тоже себе не взять? А там всех сирот этой убогой страны?!"

"Но если сейчас не возьму хотя бы этих, чего я буду стоить как прогрессор?! — взбеленилась первая часть. — Не вырождаюсь ли я, как личность в сухую и чёрствую эгоистку? Чем я тогда, буду лучше тех, кто убивает собственный народ?"

" А вдруг именно этот малец украл кошелёк того "лысого"? И ты приютишь под своей крышей вора? Ты понимаешь, что будет с тобой, когда это вскроется?" — не прекращала нудить психомаска.

"Нет! — решительно пресекла перепалку первая и родная часть её души. — Ради себя самой! Чтобы сохранить себя. Чтобы остаться человеком! Я должна их взять!"

Психомаска скептически хмыкнула и пожелала напомнить ей эти метания, когда худшие опасения сбудутся. Но это уже были её арьергардные бои. Натин приняла решение.

— Быстро сели туда! — приказала Натин и указала на бричку.

Из-за спины сестры, не проронившей ни слова во время разговора Натин с братом, выкатился "колобок". Видно на младшую намотали всё, что под руку попалось, чтобы она не замёрзла. И, скорее всего, старшая это делала за счёт утепления себя самой. Слишком уж заторможенно она реагировала на окружающее.

На несколько секунд и мальчик застыл с вытаращенными глазами, не веря своим глазам.

— Давай-давай! Быстро! — подбодрила его Натин командным голосом.

Тот вцепился в рукав старшей сестры и как буксир большой пароход, потащил её в сторону кареты. Сестра как сомнамбула переступая поплелась вслед за братом. За ней, смешно семеня, и сверкая глазами побежала младшая. Собственно кроме глаз у неё под намотанным и видно ничего не было.

Кучер лишь осуждающе посмотрел на Натин. Но ничего не стал говорить: "Барыня в своём праве. Что хотит, то и воротит!"

* * *

**

Что в первую очередь приходится делать с подобранными на улице котятами?

Правильно! Изводить блох.

С людьми же проблема была сходная — вши. И помня удручающее состояние санитарии в среде бедноты, Натин не стала медлить. Прервав ахи и охи экономки она раздала распоряжения.

— Сначала — накормить всех. Лёгонько. Не плотно. Пока дети кормятся, нагреть большой чан с водой, что в душе, и помыть всех. Перед душем у них обработать вот этим средством волосы. И чтобы побыли они под ним не менее пяти минут. Пока вши не передохнут. Дальше можно мыть. Часы вон там.

Натин указала на большие напольные маятниковые часы важно и сурово тикающие. Будто подтверждающие и крутость хозяйки, и важность своей миссии.

— На выходе выдать всем новую одежду. Если кому-то не достанется по размеру, — Натин насмешливо посмотрела на мальчика, — пусть побегает до утра в рубашке не по росту. В доме тепло — не замёрзнут. Утром, закупим новое. Их же одежду разложить во дворе на мороз. Утром — собрать и всё равно ещё раз всю одежду хорошо выварить. Чтобы вся живность на ней передохла. Впрочем... насчёт ещё раз выварить — утром посмотрим. Может будет проще её выкинуть и купить новую.

Весь диалог и суету вокруг детей наблюдала Паола.

У неё был какой-то комплекс насчёт такой помощи нищим. Та с трудом удерживала беспристрастное выражение лица. Но всё равно время от времени, когда она теряла контроль над собой, прорывалась неприязнь "к этим нищебродам". Всё-таки по происхождению она была не из "простых".

Натин это заметила.

— Помнишь, Паола? И ты когда-то была таким вот котёнком на холодном ветру. — бросила она недоумевающей итальянке.

Та сильно смутилась и покраснела. И уже совсем другими глазами посмотрела на свою госпожу.

В сущности всё её окружение сейчас было теми самыми "котятами". Не только вот эти дети. Но и Паола, и Ольга. Те из жителей этого мира, к кому она успела привязаться и кто от неё по большому счёту сильно зависел.

Следующие дни Натин с интересом наблюдала, как "котята" обживают дом. С любопытством тычут облезающие носы (таки обморозили лица на холодном ветру) во все углы и закоулки.

Но долго это продолжаться не могло. Надо их пристроить "к делу".

Однако тут же обнаружилась и проблема: реально небольшая работёнка нашлась как раз мальчику быть посыльным. Кстати звался он Митяем, и было ему всего-то от роду десять лет.

А вот для сестры — никак. Служанка уже была. И увольнять первую ну очень было не с руки. Да и гнусно как-то.

Прасковья тоже маялась от этого "приживальства". Да и слуги ей это постоянно напоминали. Видно самим было боязно внезапно остаться без работы. А во флигеле было тепло, да и кормились они с этой, хоть и суровой, но очень заботливой барыни, весьма прилично. Вероятно ей намекнули, что за такое проживание, не грех бы и денюжку приплатить.

Сестра быстро прикинула во что это уже вытекает, и пришла в ужас. Но от её решения, в ещё больший ужас пришёл брат.

Натин тоже онемела. Когда выслушала его.

А дело было в том, что эта пятнадцатилетняя дурочка, совсем ошалев от давления "на мораль", и не найдя другой, приличной работы, решила идти... в проститутки!

Ещё осенью 1899 года, когда она только прибыла в Питер и начала изучать местное общество, как-то её занесло в весьма медицинские круги. И там её познакомили. С реалиями мира и времени.

В том числе и через общение с доктором Покровской. Которая даже целую брошюру выпустила по этому поводу.

Натин всё, что прочитала в той брошюре сама перепроверила через другие каналы. Но даже её сильно шокировали описания из той брошюры. Под впечатлением Натин даже профинансировала её издание.

"Очень симпатичная шестнадцатилетняя девушка рассказала следующее.

Она жила в деревне с отцом пьяницей. Там ею завладел один человек, кто — она не сказала. Затем она приехала с отцом в Петербург, и поступила на одно место в качестве прислуги. Отец постоянно приходил туда, буянил, отбирал у неё деньги и пропивал их. Чтобы избавиться от него, одна из ея подруг, живших в том же доме, предложила ей идти "в заведение". Она сама хорошенько не знала, что это за "заведение", но согласилась. Тогда они вместе отправились в дом терпимости. Это было год тому назад, и ей было только пятнадцать лет. Но так как при вступлении в прислуги ей прибавили два года, то содержательница дома терпимости беспрепятственно ее приняла. Им отвели комнаты и первую ночь их не трогали. На другой день они отправились в комитет, заведующий проституцией. Там каким-то образом открылось, что ей нет шестнадцати лет, и ей не хотели дать билет, нужный для вступления в дом терпимости. Тогда она начала плакать и говорить, что хочет жить такой жизнью. Члены комитета сжалились над этой девочкой и выдали ей билет".

Именно на такой "вариант" сдуру, сестра Митяя и рассчитывала.

А что? В Питере это дело было самым обычным.

Бордели были разные. Для господ, и для бедных.

Для господ — там проституток специально подбирали и обучали. Под разные запросы клиентов. В том числе и для извращенцев. Обучали их ублажать как садистов, так и мазохистов.

А вот для бедных, были "тридцатки".

Почему "тридцатки"?

Потому, что с каждого посетителя берут только тридцать копеек. Но на Рождество и Пасху в таких "заведениях" на одну проститутку приходится от шестидесяти до восьмидесяти человек. Наплыв клиентов на Рождество и Пасху, вероятно, связан с тем, что во-первых это были выходные дни, а во-вторых — как раз заканчивалось время поста, и добрые христиане отправлялись "разговеться" в бордель. Но 80 клиентов в день — это ж получается по клиенту каждые 20 минут, если круглосуточно "работать". А если обслуживать охотников за плотскими утехами не 24 часа в сутки, если в сутки спать хотя бы 6 часов и час тратить на еду и отдых — получится по клиенту каждые 13 минут.

Для того, чтобы они могли выдержать, хозяева борделей выдавали каждой своей работнице в такие дни по четыре стакана водки. Отдельно ещё и клиенты "подносили". То есть проститутки в такие дни работали упитые в хлам. Иначе для них, не выдержать никак.

Вполне естественно, что такая "работа" буквально убивала. В двадцать лет, "работницы" борделей уже выглядели на 35, а дальше... Короче долго не живут(7).

До этого, Натин думала, что её шокировать сложно.

Вышло, что можно.

Вот так: через панический рассказ Митяя.

Знал ли сам Митяй, откуда-то об "условиях" работы в борделях — непонятно. Мог знать. Ведь "на дне" там как раз "вышедшие в тираж" проститутки и обитают. Мог услышать пересказы.

Хотя мог и просто сохранить понятия о приличиях и приличной работе, вбитые ему родителями.

Ведь отец у них алкоголиком стал только после смерти жены. До этого, как уверяли и Митяй, и Прасковья, он если и пил, то только по большим праздникам и очень мало. А это значило, что до того, как его сломала смерть близкого человека, он сам был "с понятиями".