С убеждённостью, что Санечка рисовать не будет, Нина спокойно ждала, чем всё закончится. И сын оправдал её представление о том, что произойдёт далее: он, забыв о котятах, жёстко потянул на себя одеяло, чтобы спрятаться под ним.

Но мальчик Денис оказался настойчивым. Он не стал вытягивать Санечку из-под одеяла, но взглянул на Нину и сказал:

— Когда встанет перед сном, попробуйте ещё раз. Мой альбом он видел, так что знает, что надо рисовать.

Она проводила мальчика и девочку к выходу, стороной восхищаясь силой их желания помогать. А когда вернулась к Санечке и сняла с него котят, которые, слегка потревоженные, снова заснули на нём, выговорила только одно:

— Саня, они ушли. В туалет не хочешь?

И мелкие домашние дела потекли привычным руслом: помогла Саньке (ноги не держали его от слабости) дойти до поганого ведра, потом прибежала с прогулки Анютка, поужинали, покормили котят, которые успели обегать всю комнату изучая её... За час до сна Нина опять уселась перед Санечкой и раскрыла его альбом. Своей тайны, что видела эти столбы, она пришедшим к ней детям так и не открыла, неизвестно чего опасаясь... Но сейчас она села так, чтобы вместе с сыном опираться на подушку, а значит — чтобы он видел всё то, что она делает. И взялась за карандаш.

Глава пятая

Никакой реакции.

Но ведь будет кричать ночью, как говорил во сне и плакал утром!..

Или не будет? Ведь теперь дома есть котята.

Голова Саньки шевельнулась. Нина взглянула: мальчик смотрел на неё. Лицо не то что недовольное, скорее — странно обиженное.

— Мама, я не хочу рисовать. Я спать хочу.

— Я с тобой немного посижу, а потом встану, — пообещала Нина.

— Мам, а зачем рисовать?

— Чтобы спал хорошо.

— Всё равно не хочу.

— И не надо. Спи. Я полежу немного с тобой, как в тот раз, когда мы сюда впервые въехали, когда ещё с Анюткой на одном диване спали. Помнишь? А потом уйду. Тебе не холодно? В туалет не хочешь?

— Мам, я сам посплю. Один.

Сказал требовательно. И осталось от этого его "один" странное впечатление, что он пытался... избавиться от неё... И правда странно. С чего бы это?

— Взрослый такой, да?

Нина шутливо взъерошила светлые волосы сына. Цветом волос он пошёл в неё. А вот у Анюты волосы тёмно-русые, отцовские... Нина поспешно посмотрела на сына. Не надо бы сейчас об отце... И потом тоже.

— Мам, ты иди! — настойчиво и со странной мольбой попросил (или потребовал?) Санька, и она встала с его кушетки, на которой еле умещалась с ним, да и то — лёжа боком.

— Ладно. Сейчас ночник включу — и спать, — пообещала она.

Улыбнулась сыну и только хотела отойти от кушетки, только отвернулась, а в памяти стоп-кадр: дрожащие от подступающего плача губы Саньки — и большие от пока что не пролитых слёз глаза.

Дошло — почему он почти гонит её от себя.

Бросила взгляд на Анюту. Дочка уже спала, счастливо раскинув руки во все стороны, ногами взбив одеяло. Последняя прогулка с няней явно оказалась активной.

— Анюта спит, — тихо и спокойно сказала Нина Саньке, который уже затравленно смотрел на неё, укрывшись одеялом до подбородка. — Вставай. Умоемся. Будешь спать сегодня на моём диване.

Сын, приподнявшись, тоже посмотрел на Анютку и, наконец, откинул одеяло.

Другие дети, может, и кричали во сне. Санька спал до утра — без криков. Уж на них-то Нина бы давно вскочила. Только, просыпаясь, что-то бормотал да пару раз вскрикнул... Санькино ночное происшествие ударило всё по тому же его слабому месту. Не успел дойти до ведра. Последний раз — не считается. Дело было не ночью.

— Иди-иди, — вполголоса велела ему Нина.

И подняла одеяло с его кушетки, разглядывая мокреть, оставшуюся с ночной личной Санькиной катастрофы и дополненную дневной... А она ещё удивлялась, что сын не ходил в туалет. Раз только ей почудилось, что в комнате слабо витает неожиданный запах, но так же мельком она решила, что его принесло сквозняком из коридора. Да и котята успели парочку мест в комнате приспособить под свои нужды.

Памперсы она купит завтра. Хотя бы на ночь, а пока...

Она сноровисто сняла попорченное постельное бельё и сунула его в пакет. Сменное есть, а это отстирает утром. Пока Санька, успокоенный её сдержанным откликом, сбегал к ведру и сейчас сидел с котятами, в устроенном для них уголке под окном, Нина успела застирать часть его одеяла и, отжав, повесить его на верёвках в махонькой прихожей, совмещённой с кухонькой... Наверное, ещё утром, пока она бегала за котятами, сын вставал и, стараясь хоть как-то решить проблему, подстелил под простыню два магазинных пакета. Так что на самой кушетке пятна остались небольшие, их будет легко застирать. А пока она бросила на кушетку старое покрывало.

За время возни с бельём она продолжала думать об альбоме с рисунками — и придумала-таки.

Выглянула из кухоньки, когда закончила с постирушкой. Смущённый стыдным недержанием и задрёмывающий, сын ждал её, забыв о котятах и сидя на краешке дивана. Она подтащила торшер ближе и принялась за шантаж:

— Сань, ты же не хочешь по ночам... вот так?

Он отчаянно замотал головой: "Не хочу!"

Но перевёл взгляд на альбом в её руках и сморщился: рисовать напугавших его существ — или кто там они? — он тоже не хотел.

Сдаваться Нина не собиралась: приподняла подушки, чтобы удобнее было на них полулежать, и устроилась рядом с сыном. Тихо и деловито сказала:

— А я ведь тоже их видела. Давай так, Сань. Я буду их рисовать, а ты будешь смотреть, правильно ли я их рисую. Ну что? Согласен?

Сморщенные в преддверии плача, губы сына вернулись в состояние покоя. Глаза распахнулись. Кажется, эта идея: рисовать будет не он, а мама — его заинтересовала.

Вскоре они шушукались, словно не мать с сыном, а два закадычных дружка... Саня серьёзно воспринял работу наблюдателя и начал уточнять уже с первых чёрточек синим карандашом на белом альбомном листе.

— Я думал, ты сначала нарисуешь темноту.

— У нас же карандаши, — ответила Нина. — Если всё раскрашу сразу тёмным, как потом светлое рисовать? Были бы краски — тогда можно было бы. Сань, а ты тогда очень испугался?

— Не знаю. У меня в голове такая каша была... Как будто позвали, и очень нужно бежать туда. Я и бежал, — объяснил Саня, увлечённо следивший за линиями карандаша.

— А потом? — осторожно спросила Нина. — Они тебя... уронили? Или ты сам упал?

— Сам, — рассеянно отозвался сын и ткнул пальцем в появлявшуюся картинку. — У тебя тут все одинаковые, а они все разные.

— Ты имеешь в виду рост?

— Ага. Там и высокие были, и низенькие.

Нина начала штриховать фон, одновременно обдумывая, как спросить сына о важном, но не спугнуть его.

— Сань, может, между столбами сам раскрасишь? — предложила она. — А то у меня руки устали в таком положении.

— Дай карандаш, — оживился мальчик и принялся так густо штриховать фон, что тот кое-где даже заблестел от плотности.

И Нина решилась:

— А почему ты упал?

И затаила дыхание: сейчас скажет, что смутные столбы его толкнули!

Но сын, не прекращая старательно черкать карандашом и уже царапая лист (кончик грифеля почти стёрся), чуть ли не безмятежно ответил:

— Там трава и кусты. А трава такая, как... — Он затруднился объяснить — какая, и показал руками — то ли холмик, то ли кругляш. — Как кочка. И твёрдая. И я споткнулся и упал... Мам, карандаш совсем тупой стал.

— Точилка вроде на столе оставалась, — вспомнила Нина. — Сейчас быстро заточу и продолжим.

Продолжить не удалось.

То ли Санька выговорился (на что Нина сильно надеялась) и высказал самое страшное для себя, то ли устал. Но, когда она снова прилегла рядом с сыном, только и обнаружила, что он спит. Даже одеялом укрылся по плечи... Оглянулась: Анюта тоже больше не лежала, раскинувшись. Без движения остыла, и теперь только нос торчал из-под одеяла... Делать нечего. Перегнувшись назад, она положила на пол альбом и заточенный карандаш.

Потом поняла, что при свете торшера, направленном на них двоих, заснуть не удастся, и встала. Выключила торшер и отнесла его в угол комнаты, к котятам, которых проверила — нет, тоже спят. Затем уже привычно воткнула ночник в розетку и вернулась к дивану... Спали головами к шифоньеру, и сквозь окно, в которое, глядя утром, видели монастырские стены, сейчас виднелись прутья сирени и за ними — тёмный холм. Фонарей вокруг дома с этой стороны нет — знала Нина. Это внизу, где два этажа, свет доходил из-за фонарей при дороге...

Спать — очень хотелось. Мешала уснуть мысль о том, что Санька среди ночи может вновь описаться. Нет, она подстраховалась и под простыню сунула кусок плёнки — от полиэтиленового мешка, в котором родители сбрасывали одежду с балкона. Но сама мысль... Проскочило напоминание, что он не только описаться может, но и снова попытается сбежать... Тем не менее вскоре Нина заснула. Помогла ли тому предыдущая бессонная ночь, день ли, когда хотелось хоть на минутку сомкнуть глаз, да не получилось.

...Из сна выбиралась тяжело. Будто из глубокой ямы. Слишком странные звуки сопровождали неурочное пробуждение.

Сначала — что-то тупое, как будто где-то рядом кидали снежки в... картон? Она даже промельком сна увидела это: летят рыхлые (она твёрдо знала это во сне) снежки и врезаются в картонные коробки, оставляя на ней вмятины... Как будто первая ступень к побудке. А потом словно кто-то понял, что этим приглушённым стуком не добиться, чтобы она встала. И обиделся. Заплакал. Тоненько-тоненько, но так, что по сердцу продирало этим пронзительным плачем.

Глаза открыла, но решила, что всё ещё спит.

Темно. Как и полагается, когда глаза закрыты. А потом она вдруг с изумлением поняла, что нелогично: у неё-то глаза открыты! И на всякий случай села на край дивана.

Нет, всё равно темно. Лампочка ночника перегорела?

Нина машинально потрогала спящего рядом Саньку. Неподвижен, но сопит. Спит, в общем. Так же машинально сунула руку под одеяло. Сухо.

И вздрогнула, когда снова тоненько заплакали.

Котята!

Она с облегчением встала, сонно сердясь, что ночник так не вовремя перегорел.

Торшер решила не включать. Много ли мебели в комнате? Она и так знала, как подойти к коробке, чтобы посмотреть, что там, с котятами.

И остановилась на полушаге.

Снова тот же тупой стук. И доносится он из угла, где стоит коробка с котятами.

Взяла мобильник и поспешила к коробке. Присела перед ней и включила экран. Не поняла сначала: оба котёнка пытались вылезти из коробки. Они цеплялись своими пока ещё слабыми когтишками за стенки картона — и, слабые ещё, не удерживались на высоте, шлёпались назад. Тупой стук.

— Что же вы, маленькие... — еле слышно даже для себя прошептала Нина.

И оглянулась на шорох за спиной. В трудно проницаемой тьме заметила какое-то шевеление на кровати Анютки. Как-то кровать дочки не должна была выглядеть так, как она сейчас выглядела. Погладила неугомонных котят и подошла к кровати. И замерла: Анюта сидела, а не лежала. Причём сидела как-то так, что сразу стало ясно: дочь собирается встать и пойти куда-то...

Обыденно привычная мысль: в туалет собралась?

Снова пронзительно запищали котята в коробке.

Сердце дрогнуло. Не в туалет. Нина быстро села рядом и обняла Анюту. Как большую и тёплую куклу. Аж испугалась. Малышка сидела жёстко, словно сосредоточенная на чём-то... Включить свет и посмотреть, что с дочкой происходит? Может, она испугалась мяуканья котят? А те заливались так, как будто их... мучают!

Нина быстро сообразила: даже если Анюта собралась куда-то, три запора на двери не позволят ей выйти даже в коридор. Так что... Она быстро встала и снова бросилась к коробке, где уже отчаянно орали котята.

Два шага — и оцепенела на месте, глядя в окно.

На том чёртовом фоне холма, мерно покачиваясь в ночном воздухе, зависли мутные столбы.

Первая реакция: "Санька прав. Они разные..."

Вторая — медленно, но неудержимо нарастающая злость, которая подтолкнула её к окну завопить: "Вон отсюда!" Остатки понимания, что она может перебудить весь барак, но ничем не докажет, что сюда приш... прилетели те, кто своим зовом уводит из комнат детей... Сочтут ненормальной — как минимум...

Стремительно обернулась: едва видная в тёмной комнате маленькая фигурка дочери двигалась к занавеске.

Обозлённая до слёз, Нина схватила малышку — та не сопротивлялась. И положила её на постель, укрыла одеялом. А затем... будто взорвалось в голове всё, что она слышала о происходящем в бараке. Подоткнула одеяло вокруг Анюты и метнулась к коробке с котятами. Не вынула зверёнышей, а цапнула саму коробку. Только развернулась — сердце дёрнулось раздирающей болью: на краю дивана уже сидел и Санька!..

Подождёт... Задыхаясь от нереальности происходящего, Нина бросилась к Анюте — та уже медлительно заворочалась — и положила её на грудь замолкшего, чуть он оказался в руках хозяйки, котёнка. В три широких шага одолела расстояние до дивана, до Саньки, быстро поставила коробку со вторым пронзительно вопящим котёнком и, схватив сына, развернула его назад, спать. Две-три секунды — и котёнок притих, очутившись на груди мальчика... Нина бессмысленно попятилась к занавескам и здесь окаменела, догадавшись, зачем ей сюда: так захотелось держать под контролем обоих своих детишек. И окно — со смутными столбами за ним.

Но дети даже не шелохнулись за те долгие и томительные минуты, пока она стояла между сервантом и шифоньером, переводя взгляд с одного на другую, ожидая чего угодно и ужасаясь, что не сумеет справиться с тем, что, возможно, вот-вот произойдёт...

Но молчали дети, и она слышала их сопение глубоко спящих. Молчали и котята на них, едва видные в темноте...

А те, за окном, неподвижно висели, будто не веря, что им не удалось вызвать тех, кто им нужен... Нина, полностью пришедшая в себя, медленно подняла руку — вытереть со лба пот. Когда поняла, что делает, промокнула влажную ладонь о ночную рубашку и сделала первый шаг к окну.

— Уходите... — прошептала она, а почудилось — прошипела. — Уходите!.. Ненавижу... Ненавижу!.. Детей я вам не отдам — и не надейтесь...

А потом вдруг решила: если они сейчас не уйдут, она выбежит на улицу — естественно, предварительно закрыв за собой дверь комнаты. И она кинется на них — и... Что будет дальше, кроме этого броска, как-то не придумывалось. Но она раз за разом представляла себе по движению и по жесту, как она это сделает. Будто оттачивала будущий бросок... И смутные тени неприятного призрачно-серого свечения будто считали с неё эту глупую, но решительную репетицию атаки на них...

Не веря глазам, Нина следила, как одна за другой смутно светлые тени постепенно, одна за другой, отплывали назад, исчезая в ночной мгле, и их скопище постепенно редело. Заворожённая зрелищем пропадающих теней, она осторожно, не сразу, а мелким, насторожённым шагом стала подходить к окну.

Исчезли почти все.

Долго ждала, пока пропадёт последняя тень, но та упрямо висела перед окном.