Он возлагал такие надежды, строил столько планов. Сэр Джордж Уинкастер был суровым и решительным человеком. Пэр королевства, молодой человек, снискавший благосклонность своего монарха во время осады Бервика в возрасте двадцати двух лет, на следующий год посвященный в рыцари собственной рукой Эдуарда III на поле битвы при Халидон-Хилле. Человек, который отличился в битве при Слейсе восемь лет спустя — хотя, подумал он даже сейчас с едким юмором, если бы я тогда чуть больше разбирался в кораблях, у меня хватило бы ума на этот раз остаться дома! — и с трудом преодолел горькое разочарование французской кампании 1340 года. И человек, который пять лет спустя вернулся с целым состоянием из кампании Генри Денби в Гаскони.
И, в конце концов, это принесло мне чертовски много пользы, — с горечью подумал он, вспоминая свои блестящие планы. В тридцать пять лет он был на пике своей доблести, закаленный в боях, профессиональный солдат. Рыцарь, да, но тот, кто знал реальность войны, а не сказки менестрелей о романтике и рыцарстве. Человек, который сражался ради победы... и понимал, какие огромные перемены Англия и ее смертоносные длинные луки собирались внести в представления континентальных князей об искусстве войны.
И тот, кто знал, что можно сколотить состояние, завоевать земли и власть, служа своему королю в борьбе с Филиппом Французским. Несмотря на разочарования 1340 года, прошлый год показал Эдуарда III достойным внуком своего деда, что стало долгожданным облегчением после слабости и потакания своим желаниям его отца. Длинноногий одобрил бы короля, подумал сэр Джордж. Он начинал медленно, но теперь, когда Денби показал путь и решил сразиться с Филиппом в одиночку, английские львы заставят французов взвыть!
Возможно, так оно и было, и, конечно, притязания Эдуарда на трон Франции были более весомыми, чем у Филиппа VI, но сэр Джордж Уинкастер не завоевал бы дополнительной славы — или дополнительного богатства и власти, которые он планировал передать своему сыну, — находясь рядом со своим королем. Не сейчас. Ибо его и все войска под его командованием ждала бы иная судьба, и никто никогда не узнал бы, где и когда они на самом деле погибли.
Сумеречный свет разгулявшегося после шторма дня клонился к вечеру, и сэр Джордж смутно осознал, что они каким-то образом пережили еще один день.
Он был слишком измучен, чтобы даже удивиться... И хотя и пытался испытывать благодарность, по крайней мере, какая-то его часть была совсем не такой. Надвигалась еще одна ночь ужаса и боязни, изнеможения и отчаянной борьбы, и даже когда он собрался с духом, чтобы встретиться с ней лицом к лицу, его предательская часть хотела только одного — чтобы это закончилось. Чтобы это закончилось.
Отдых.
Но скоро наступит покой, — напомнил он себе. — Целую вечность, если ему посчастливится избежать Ада. Он надеялся, что так и будет, но он также был реалистом — и солдатом. И лучшим солдатам предстоит нелегкое пребывание в Чистилище, в то время как худшим...
Он отбросил эту мысль, не без томительного желания, чтобы они с отцом Тимоти поспорили об этом еще раз, и заставил себя оглядеться по сторонам. Второй корабль все еще был с ними, он был дальше, когда сгустилась темнота, но все еще прокладывал себе путь через вздымающуюся серую пустыню, и на самом деле он мог видеть третье судно за ним. Возможно, за пределами поля его зрения было еще одно или два, но...
Сбивчивые, пропитанные усталостью мысли сэра Джорджа резко оборвались, и его рука, словно коготь, вцепилась в поручень. Чей-то надтреснутый голос что-то прокричал, едва слышно из-за рева ветра и моря, но в нем чувствовался новый, непохожий ужас, и сэр Джордж сжал челюсти, чтобы не издать вопль такого же ужаса, когда сквозь пелену облаков и дождя внезапно и невероятно резко прорвалась фигура.
Сначала он не мог осознать. Не мог осмыслить это или найти какую-либо точку отсчета, с помощью которой можно было бы это измерить или оценить. Это было слишком огромным, слишком чуждым... слишком невозможным. Этого не могло быть в мире смертных, и все же оно нависало над ними, неподвижное, отмахиваясь от ярости шторма, словно это был всего лишь самый нежный из ветров. Сверкающее, как полированная бронза, мерцающее отраженным светом молний, длиной в милю и более, с тонкими изгибами и сверкающими боками, украшенное драгоценными огнями красного, белого и янтарного цветов.
Он уставился на это, слишком пораженный, чтобы думать, ужас перед штормом — даже его страх за жену и сына — сменился явным потрясением, когда огромная фигура повисла на фоне бурлящих облаков и дождя.
А затем она начала двигаться. Не быстро, но с презрительной непринужденностью, смеясь над растерянным гневом шторма. Она проплыла над самым дальним из коггов, которых он видел ранее, и появилось больше света, когда участки ее кожи сдвинулись и изменились.
Нет, они не "меняются", — оцепенело подумал сэр Джордж. — Они открываются. И этот свет исходит изнутри, что бы это ни было. Это двери, двери в комнаты, наполненные светом, и...
Его мысли снова запнулись, когда появились новые очертания. На этот раз они были гораздо меньше, но все так же неестественно спокойны, когда вокруг них завывал шторм. Некоторые из них были крестообразной формы, с грацией парящей чайки или альбатроса, в то время как другие представляли собой приземистые конусы или даже сферы, но все они были того же бронзового оттенка, что и более крупная форма, породившая их.
Они рассредоточились, окружив полуразвалившийся когг, и тогда...
— Боже милостивый!
Сэр Джордж повернул голову, слишком потрясенный лживостью собственных глаз, чтобы удивляться, как это отец Тимоти внезапно появился здесь. Доминиканец с белоснежными волосами был крупным мужчиной, с мощными плечами лучника, которым он был до того, как услышал Божий зов десятилетия назад, и сэр Джордж ослабил смертельную хватку на поручне, чтобы железными пальцами вцепиться в руку своего духовника.
— Во имя Господа, Тимоти! Что это за штука?!
— Не знаю, — честно ответил священник. — Но...
Его голос резко оборвался, и он отпустил поручень, чтобы торопливо перекреститься. И сэр Джордж не винил его за это.
— Святая Мария, Матерь Божья, — прошептал барон, отпуская отца Тимоти, и перекрестился медленнее, почти рассеянно, когда от силуэтов, окружавших другой корабль, исходил неземной свет. Выпрыгнул, коснулся вздымающегося судна, обнял его...
.. и поднял его целиком из кипящего моря.
Кто-то на борту корабля сэра Джорджа бормотал отрывки молитвы, перемежая их проклятиями, полными ужаса, но сам барон стоял молча, не в силах оторвать глаз от невероятного зрелища. Он видел, как потоки воды хлещут с корабля, стекая прямо вниз из полузатопленного трюма, словно в мертвый штиль, но когда они приближались к морю внизу, яростный ветер превращал их в летящие брызги. И все же очертания окружали его своим великолепием, без усилий поднимая к далекой, необъятной форме, породившей их, и он вздрогнул, когда кто-то на борту поднимающегося судна, без сомнения, обезумевший от ужаса, бросился через поручни. За ним последовало еще одно тело, и третье.
— Глупцы! — взревел отец Тимоти. — Болваны! Слабоумные! Сам Бог даровал им жизнь, а они...
Священник умолк, ударив по перилам огромным, узловатым кулаком.
Первое падающее тело ударилось о воду и исчезло без следа, но не второе и не третье. Дополнительные лучи света вырвались наружу, коснулись каждой падающей фигурки и остановили это падение. Луч света снова поднял их вместе с коггом и понес к ярко освещенным порталам, и сэр Джордж снова сглотнул. Он прикинул длину этой фигуры — около мили, но ошибся. Она была длиннее. Гораздо длиннее, потому что корпус когга наконец-то дал ему что-то, с чем можно было сравнить это, и когг был не более чем детской игрушкой рядом с огромной, сверкающей необъятностью, которая возвышалась, как бронзовый горный пик, среди чернобрюхих облаков, охваченных яростью шторма.
— Они что, были дураками? — Он не понял, что сказал, — конечно, он говорил недостаточно громко, чтобы отец Тимоти услышал его сквозь шум моря и завывания ветра, но священник снова повернулся к нему и приподнял бровь. Даже здесь и сейчас это выражение навевало воспоминания о тех днях, когда отец Тимоти был наставником сэра Джорджа, а теперь — Эдуарда, но сейчас было не время думать об этом.
— Они что, были дураками? — повторил сэр Джордж, перекрикивая шум бури. — Ты так уверен, что эта... эта штука, — он указал рукой, которая, как он был слегка удивлен, не дрожала при виде формы, — была послана Богом, а не дьяволом?
— Мне все равно, кто это послал! Важно то, что это дает шанс на жизнь, а пока жизнь продолжается, всегда есть надежда на милость Божью!
— Жизнь? — повторил сэр Джордж, и отец Тимоти покачал головой, словно упрекая своего покровителя и старого ученика в медлительности.
— Какова бы ни была его конечная цель, на данный момент она явно означает спасение этого корабля и, возможно, всех нас, кто остался в живых.
— Но... зачем?
— Этого я не знаю, — признался отец Тимоти. — Я достаточно познал Божью любовь, чтобы надеяться, что это Его милость, и достаточно насмотрелся на человеческое зло, чтобы опасаться, что это не так. Какова бы ни была цель этого и кто бы это ни послал, мы скоро узнаем, милорд.
Когг сэра Джорджа был последним, которого подняли из моря.
К тому времени, как меньшие фигуры окружили корабль, он восстановил, по крайней мере, внешнее подобие своего обычного самообладания и внушил шаткое спокойствие остальным на борту. Теперь он стоял у поручней, глядя на большую фигуру, а рядом с ним — его жена и сын. Кому-то могло показаться не слишком героическим цепляться за свою жену, и он старался выглядеть так, будто его рука, так крепко обнимавшая ее, была только для того, чтобы утешить, но они оба знали, что это не так. Как всегда, Матильда поддержала его, гордо прижавшись щекой к его плечу, хотя он почувствовал, что она дрожит от ужаса, и повернул голову, чтобы запечатлеть поцелуй на ее мокрых, растрепанных ветром волосах. В течение четырнадцати лет она так или иначе стояла рядом с ним, всегда поддерживая его, и огромная, знакомая нежность переполняла его, когда он снова черпал в ней силу.
Он еще раз поцеловал ее волосы, затем перевел взгляд на простор, нависший над ними. Его люди знали, что он знает о том, с чем они столкнулись, не больше, чем они сами, но привычка к повиновению была глубоко укоренившейся, особенно среди мужчин его собственного двора и их семей, а потребность обрести хоть какое-то спокойствие, притворяясь, что их сеньор знает, что он делает, была еще глубже. Он почувствовал на себе их взгляды, устремленные на него, когда свет хлынул вниз, а вой ветра и грохот моря внезапно стихли. Не было никакого ощущения движения, и он не отрывал взгляда от огромной фигуры, ожидавшей их, вместо того чтобы позволить себе перегнуться через перила и посмотреть, как море уходит вдаль во внезапной, неестественной тишине. Он не осмеливался взглянуть, чтобы это зрелище не лишило его мужества в тот момент, когда его люди больше всего нуждались в нем.
Их сверхъестественный полет был стремительным, но при этом по палубе не пронесся ни один ветерок. Казалось, что воздух вокруг корабля застыл, погрузившись в неподвижность, которой не было места в мире природы. Потоки дождя продолжали хлестать по ним, но эти потоки разбивались о края этой безмятежной тишины и исчезали во взрывах брызг.
Несмотря на всю свою стремительность, путешествие, казалось, длилось целую вечность, и сэр Джордж слышал быстрое бормотание отца Тимоти на латыни, пока они парили над бурлящими волнами. Но затем, внезапно, настала их очередь проходить через открывшийся портал, и сэр Джордж сглотнул, увидев другие когги, сидящие, как брошенные игрушки, на просторах пещеры внутри огромной фигуры.
Всего было девять кораблей, включая его собственный. Это было больше, чем он смел надеяться, и все же это было немногим более половины от того числа, которое отправилось во Францию, и он стиснул зубы. Был ли это корабль графа Кэтуолла, гибель которого он видел, или нет, но судна графа не было среди тех, что находились в пещере.
Когг опустился на пол пещеры, и сэр Джордж крепче ухватился за поручни, ожидая, что корабль накренится на свой округлый бок, когда свет отпустит его. Но судно не сделало ничего подобного. Оно стояло вертикально, все еще тихо выплескивая воду из своего промокшего нутра, и он заставил себя отпустить поручень.
— Давайте спустим лестницу за борт, — сказал он помощнику капитана.
— Я не... — начал было мужчина, но осекся. — Конечно, милорд. Мне придется что-нибудь придумать, но...
Он снова умолк, на этот раз с неприличным писком, и сэру Джорджу пришлось стиснуть зубы, чтобы сдержать не менее унизительный рев, когда чья-то невидимая рука подняла его с палубы. Его рука крепче обхватила Матильду, и он услышал, как Эдуард вскрикнул от внезапного ужаса, но сам он и Матильда не закричали, и его сердце наполнилось гордостью за них обоих.
Невидимая рука была столь же нежна, сколь и неотразима, и он с облегчением вздохнул, когда она снова поставила их на ноги. Все остальные с корабля последовали за ним, паря в воздухе, как неуклюжие птицы, и слишком часто в панике взмахивая руками и ногами, пока все не остановились у выброшенного здесь корабля, сбитые с толку и напуганные, стараясь не показывать этого и глядя на сэра Джорджа в поисках указаний.
— Вы пойдете к зеленым огонькам на внутренней переборке, — произнес чей-то голос, и сэр Джордж невольно вздрогнул от изумления.
— Колдовство! — выдохнул кто-то, и сэр Джордж едва сдержался, чтобы не перекреститься в знак согласия, потому что голос прозвучал у него над самым ухом, как будто его обладатель стоял совсем рядом, хотя поблизости никого не было видно! И в самом голосе было что-то очень странное. Такой резонанс и тембр, каких он никогда не слышал... и который, как он понял по выражению лиц окружающих, звучал в каждом ухе, а не только в его собственном.
— Колдовство это или ангельские силы, но, похоже, у нас нет другого выбора, кроме как повиноваться, по крайней мере, сейчас, — заставил он себя произнести это как можно спокойнее. Он предложил Матильде руку, взглянул на их сына, а затем повернулся, чтобы посмотреть на остальных с корабля. — И поскольку это, по-видимому, так, давайте вспомним, что мы христиане и англичане.
— Хорошо сказано, милорд! — прогрохотал отец Тимоти, а затем одарил своих спутников свирепой улыбкой, которая гораздо больше подходила лучнику, которым он когда-то был, чем спокойному служителю Божьему, каким он стал с тех пор. — Если это колдовство, то Бог и Его Мать, несомненно, защитят наши души от него. А если мы столкнемся с какой-то силой из мира смертных, то какая же сила смертных когда-либо существовала, которую англичане не смогли бы одолеть?
Несколько голосов пробормотали что-то в знак согласия — без сомнения, в поисках самоутверждения, как и сам сэр Джордж в этот момент, — и барон направился к зеленым огням, мигавшим впереди.
