Черный истребитель

Танька бочком пробралась на кухню, где кроме нее никого не было, присела в темноте на подоконник. Было очень неловко. И вдруг заболела порезанная накануне рука. Облизывая длинную ссадину на предплечье, Танька глядела в окно и составляла стратегический план извинения. Герцог вошел в кухню неожиданно, встал рядом с Танькой, положил ей подбородок на плечо. Танька попыталась что-то сказать, но Герцог ее оборвал.

— Плющиться не надо. Это все глупости. Пойдем спать...

— Спать? — разочарованно протянула Танька.

— Хорошо, переформулирую: в комнату пойдем.

— Это внушает больший оптимизм...

— Кошка неуемная...

— Ах, так... да убери тогда руки...

— Это был комплимент...

— Сомнительный вышел комплимент...

— Кушайте, что дадено...

— А еще герцог...

— Чего — еще? Так?

— Вау...

— Еще скажи "Oops!"

— Язва...

— Хуже...

Заснули, разумеется, за два часа до подъема.

До аэродрома на раздолбанной "Газели" в компании еще пяти человек ехали долго, и Танька давно перестала понимать, куда именно едут. Сельские пейзажи убаюкивали. Танька пару раз задремывала, просыпаясь на самых крутых выбоинах и самом громком смехе веселой компании скайдайверов. После второй бурной ночи ей было уже все по сараю — и предстоящий прыжок, и все с ним связанное.

Маршал всю дорогу игрался с ножом. Танька попросила посмотреть, оценила суровую тяжесть и вкрадчиво ложащуюся в руку рукоять.

— Вещь... — с легкой завистью сказала она. — Где такие делают?

— Наш, "Нокс" делает. Недорого, классно, сертификат есть.

— Странно... — удивилась Танька. — Им же убить можно.

— Убить можно и вилкой! — засмеялся кто-то справа.

Под дискуссию о том, что в руках мастера и зубочистка — оружие, Танька вновь задремала.

На аэродроме, оказавшемся полем с двумя вертолетами и небольшим строением на краю, уже была толпа народа. Таньку сдали инструктору в компанию к таким же новичкам и забросили. Инструктор был молодым, бородатым и очень терпеливым. Он сводил всех на медосмотр, а потом часа два методично вбивал в два десятка перворазников азы парашютизма. Танька уяснила только одно — парашют все равно раскроется из-за "прибора". А если не раскроется, то надо дергать запаску. Но, кажется, уже не поможет. Потом всех повели получать парашюты.

Получив тяжеленный рюкзак, Танька пристроилась в очередь на подгонку лямок. Инструктор ощупал ее и самую малость удивился.

— Ты второй раз?

— Нет, первый.

— Сама подогнала?

— Да он же, как рюкзак.

— Ну, молодец... Следующий.

Дальше началась пытка инструктажем, вторая серия. Пока каждый из группы не спрыгнул по три-четыре раза с помоста — "пятьсот пятьдесят один! Пятьсот пятьдесят два! Пятьсот пятьдесят три! Есть раскрытие? Нет? Кольцо! Есть раскрытие? Нет? Запаска! Приземление: колени и щиколотки вместе! На согнутые ноги! Упасть! Катиться!", к построению их не допустили. Но наконец толпа отправилась гуськом к летному полю, постояла там еще минут двадцать, любуясь выкрутасами спортсменов, и тут всех загрузили в вертолет.

Танька устала и взмокла. Лямки натерли плечи. Ей было уже наплевать на все. Страшно не было, интересно не было, было только скучно и тяжело стоять в парашюте. Вертолет болтало, от рева винтов глохли уши, и было душно. Одеколон соседа не перешибал острого запаха его пота — запаха страха. Вообще адреналином в вертолете попахивало, на Танькин взгляд, избыточно. Ее начало слегка подташнивать, и уже было все равно — прыгать, падать, лететь... лишь бы на свежий воздух.

Ее очередь была где-то в середине группы. Выпрыгивающие один за другим уходили в проем. Можно было представить слова, которые они при этом произносили: "ой, мама, нет, ой, мать, пятьсот пять..." Танька увидела перед собой прямоугольную дыру, а далеко внизу — что-то зеленое.

"Пошла!"

И она пошла, отчего-то зная, что лучше чуть оттолкнуться и прыгнуть "как через порог двери". Ее не мотануло вниз головой, как многих прочих, она падала "солдатиком" — довольно медленно, судя по скорости приближения земли. Потом ее резко вздернуло вверх, и падение прекратилось. Точнее, замедлилось. Танька положенным образом разместила руки на стропах и начала оглядываться. Вокруг, на солидном расстоянии, медленно парили такие же новички на "дубах".

Таньку слегка снесло ветром, и она покосилась на еловый лесок в том направлении, куда ее несло. "Прикольно будет повиснуть на елке... хотя тут, вроде, каждый раз кто-то на них висит... ничего оригинального..." До елок она не долетела, приземлившись на краю поля в траву. Парашют опрокинул ее и проволок метра полтора, руки и лицо измазались в травяном соке. Облизывая горечь с губ, Танька стала собирать парашют. Тут же откуда-то нарисовались дети лет восьми-десяти, предложившие ей помощь. Танька позволила им тащить свой парашют и пошла следом. Ей было обидно, что никто из знакомых не видел ее прыжка. Дразнить ее пыталась вся машина, а как дошло до дела — ни одной морды на горизонте.

Оказалось, что она неправа. У здания ее встретили Герцог с Маршалом, сгребли в охапку, почему-то надергали уши.

— Ну, как? — спросил Маршал, царапая ей шею рукавом своего навороченного черно-зеленого комбинезона.

— Да никак... — честно ответила Танька. — Летела, упала. Ну, земля красиво сверху выглядит. А так...

— Понятно, — сказали в голос оба приятеля.

— Сегодня второй заход для перворазников будет? — крикнул компании, тусующейся неподалеку, Маршал.

— Через полчаса... — ответил кто-то поблизости.

— А нафига? — не поняла Танька.

— Прыгнешь — узнаешь... — рассмеялся Герцог. — Вперед, а то опоздаешь.

Вновь инструктаж, неподъемный рюкзак, шумный подъем, мандражирующие персонажи вокруг. Когда до Танькиной выброски остался один человек, ее вдруг затрясло, и она поняла, что прыгать не хочет и не будет.

— Пошла! — гаркнул выпускающий.

— Н-н-н-ни за что... — помотала головой Танька.

— Пошла! — заорал он еще раз, так, что Танька и вправду — пошла. Были забыты все умные соображения первого раза, она кувыркнулась вниз головой, заорала что-то, перевернулась, дернула кольцо, взлетела вверх на несколько метров... Падение сменилось парением.

В лицо ей ударил запах ветра — холодный, свежий, яркий. Небо над куполом было ослепительно синим, земля внизу — красивой и недоступной, а Танька — безумно счастливой.

— А-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а! — заорала она во всю глотку. — Я! Лечу!

Уже метрах в пятнадцати от земли она услышала жестяной голос мегафона:

— Девушка в черных джинсах! Ноги сложи! Ноги!

Не сразу дошло, что это — ей. Танька посмотрела на свои ноги и обнаружила, что радостно болтает ими.

Приземление было обидным до слез. Кончилось небо, осталась только земля и тяжесть. Но она все равно захлебывалась восторгом. Дети вновь потащили ее парашют, едва успевая за Танькой, стремящейся к толпе зрителей.

Она нашла среди публики Герцога и Маршала, повисла на обоих, по очереди целуя их в щеки.

— Ребята! Я вас обожаю!

— Ну вот. Совсем другое кино. Поняла?

-Угу! — кивала головой Танька. — Поняла!

— Вот так вот и тратят деньги на ветер...

"Деньги на ветер..." — завертелось в голове строчкой будущей песни. "Деньги на ветер, сердце на волю..."

Потом было шампанское, десяток однотипных вопросов "Ну и как оно?" от разнообразных мужчин и пары девушек, откуда-то появилась гитара и некто в ярко-красном пижонском комбинезоне спел фальшиво нечто изобилующее терминологией, которую Танька не понимала, но все равно все было замечательно, красиво, восхитительно. Танька с кем-то обнималась — совершенно по-братски, кто-то катал ее на плечах, она снималась на "Поляроид" с неким прославленным чемпионом... в общем — суета сует и всяческая суета.

День перетек в вечер. Они приехали домой. Танька, несмотря на то, что была уже хороша, вспомнила про мобильник, и с удовольствием отметила, что Ростов — уже не Московская область, и роуминга здесь у ее "Мегафона" нет. И никто не позвонит с дурацким вопросом "Ты где?". А если бы и позвонил — можно было бы повесить трубку. Или сказать что-нибудь очень, очень грубое.

Маршал уезжал на автобусе рано утром, и потому сразу по приезду отправился спать, попрощавшись со всеми заранее. Танька осталась с Герцогом и очередной канистрой вина. Привыкнув усилием воли не засыпать от тех таблеток, которыми ее пичкали в отрочестве, она могла пить много, очень много, и оставаться в более-менее пригодном к общению состоянии.

— А как у тебя это началось? — спросила она, сидя в кресле, как любила: боком и свесив ноги через поручень.

Герцог пожал плечами.

— Как у всех, наверное. Сны. Какие-то картинки днем. Навязчивые, перекрывающие реальность. Каша в голове. Временами — ощущение, что кто-то чужой вторгается в мою голову и действует вместо меня. Я ж еще не понимал ничего...

— А у меня язык путался... вот иногда просыпаюсь и понимаю, что я по-русски говорить не умею. Знаю, что это русский язык, но слов — не знаю. Я молчала по полдня. А потом сдуру рассказала это матери. Вот тут-то все и началось...

— Да уж... мало у кого хватает соображения не сделать эту ошибку. И начинается — таблетки, режим, обследования...

— Как ты вырвался?

— Нашел в себе что-то. Себя. Себя прежнего. Взрослого и умного. Поверил, что все это не бред. Притворился выздоровевшим. Пил водку, писал песни. Чистил мозги. В армию пошел сам... в "точку".

— "Так изгоняют благодать из беса..." — процитировала Танька.

— Это что?

— Это? Очередные стихи...

— А дальше?

— А дальше не помню... — разочарованно вздохнула Танька. — Я вообще из своего мало что помню.

— А ты как?

— А мне наследство привалило. От какой-то дальней родственницы. Квартира в Москве. Вот и отправилась туда, на следующий день после дня рождения. Я бы и в Махачкалу уехала, лишь бы от родни подальше. Работу нашла, на заочный поступила. Замуж даже вышла. Но скоро разведусь. Как только приеду — займусь.

— Почему?

— А надоело... — поморщилась Танька. — Мне уже костыли не нужны...

— А зачем замуж выходила?

— Для нормальности. Типа, все как у всех...

— Не помогло?

— Не-а. Глупости всякие — стирай, убирай, готовь, а для чего? Потому что так положено? Не хочу.

— Большой любви, я так понимаю, не было?

— Не было. Так, подвернулся приличный мальчик. Деньги зарабатывает, не буянит. Но говорить же не о чем. Сидим рядом, спим в одной постели — на кой? Чужие люди. Первый год хоть что-то было. Так, приятность какая-то. А сейчас... Понимаешь, он обычный. Очень правильный такой. Работа, семья, досуг. Мебель, ремонт, новый компьютер, новый телевизор. Платья мне покупает... а на кой черт мне эти платья? Я в юбке-то последний раз в ЗАГС ходила...

Танька глубоко затянулась.

— Ну, не надо мне это все! Не надо. Платья, телевизоры — да наплевать мне на них. Я себе за два года две покупки сделала — компьютер-"четверку" и гитару "Реноме" двенадцатиструнную. Все. Я же не жена, а ехидна. Три кастрюли вымою — четвертую в стенку кину. Противно. Мне бы в ванну залезть, свет выключить и лежать полдня. И еще чтоб палочки сандаловые. И все... У меня своя дорога, понимаешь, своя?

Таньку ощутимо несло, но ей сейчас было все равно. Первый раз в жизни она высказала все это некоему онлайн-психологу, второй раз говорила сейчас Герцогу. А он не спорил и не кивал сочувственно, просто — слушал...

— Я раньше одна жить боялась. Даже девчонку из института у себя поселила. Дуру набитую...

— Почему?

— А у меня мигрень хроническая. Как сложит — так все, гасите свет. А потом уколы себе делать научилась. Любые, даже внутривенные. Ну чем я хуже любого наркомана? И все. И больше мне никто не нужен...

— Ясно, — улыбнулся Герцог.

Танька поняла, что ее манифест независимости несколько перехлестнул за край правдивости.

— Нет, ну не то чтобы совсем никто. Но только чтобы — одной крови... как с тобой...

— Ты моей крови еще не пробовала, дурочка... — жестко оскалился Герцог.

Танька вздрогнула. Хмель куда-то слетел в один момент.

— Да я так... в принципе.

— В принципе или нет — не обольщайся на мой счет. Я не такой уж хороший, как тебе сейчас кажется.

— Мне ничего не кажется, — фыркнула Танька. — Ты просто не напрягаешь... вот и все.

В этом было еще больше неправды, но Таньке не хотелось признаваться в том, что она, кажется, влюбилась по самые уши. Или не влюбилась — а именно так, как она сказала только что. Нашла человека с той же самой группой крови.

— Вот и прекрасно. Спать будем?

— Будем... — потянулась Танька. — Будем-будем...

Но пришлось подождать. Сначала пропищал мобильник, потом Герцог чертыхнулся и полез в Интернет. Вошел в какой-то чат, пристально уставился в монитор и лихорадочно застучал пальцами по клавишам. Взгляд его был злым и сосредоточенным, словно на экране он пытался увидеть чье-то лицо. Танька подошла, не глядя на экран, опустила ему ладонь на загривок, начала разминать мышцы. Герцог едва замечал ее, только иногда, когда собеседник, видимо, замолкал, благодарно терся затылком о Танькины руки.

— Проблемы? — спросила она в какой-то момент.

— Так, полупроблемы. У одного из наших башню рвет, — непонятно объяснил Герцог.

— А ты что, психолог? — удивилась Танька.

— А я — наше все, — с отвращением сказал Герцог, и взялся за десятую за час сигарету. — Имел глупость подписаться под обещанием помогать всем своим. Вот и приходится помогать. Одного водкой отпаивать, другого с иглы снимать, с третьей разговоры разговаривать...

— А зачем тебе это?

— Я сильнее, — без радости ответил Герцог. — Приходится все это делать. Мы своих в беде не бросаем.

— Свои — это кто? — спросила Танька.

Герцог пожал плечами, удивляясь Танькиной глупости, быстро набрал пару фраз, нажал на клавишу ввода и все же ответил:

— Такие как мы.

Подумав, Танька поняла, что имеется в виду под "мы", и задумалась. По всему получалось, что их таких не трое, считая Маршала, а несколько больше. Есть какие-то люди, может даже, в Москве. Целая толпа сумасшедших — и у всех одно безумие на компанию. Это ее удивило и показалось слишком хорошим, чтобы быть правдой.

Утром Герцог куда-то пропал и вернулся к вечеру. Танька весь день просидела дома, маясь скукой между компьютером, книжками из библиотеки Герцога и садом, и к приходу хозяина порядком озверела.

— Ну и где ты был? — мрачно вопросила она, откладывая почти прочитанный сборник Бушкова.

Герцог швырнул бушлат на кресло и удивленно приподнял брови.

— А что?

— А я тут целый день одна сижу, вот что.

— И кто виноват?

— А что мне делать?

— Что хочешь. Я спросил, кто, по-твоему, виноват? — голос Герцога был далек от обычной мягкости, далек настолько, что у Таньки мороз прошел по коже.

— Мне что, уехать? — полезла на рожон Танька.

— Хочешь — уезжай. Я тебя не держу. Хочешь — оставайся. Я тебя не прогоняю. Но претензии свои оставь.