Поздний экспресс

Она потянулась к сумочке и... твою ж мать! Застонала. Какой стыд!

— Вам нехорошо? — осведомился водитель.

— Мне отлично, — Надя улыбнулась, хотя хотелось выматериться. — У вас курить можно?

— Такой красивой девушке можно все.

Она снисходительно усмехнулась, прикуривая. Как знакомо. Ей можно все, пусть эта скотина кудрявая зарубит себе это на носу! Но как же он ее все-таки... Она прикрыла глаза и поежилась, выдыхая теплый дым. Вот бы так же выдохнуть и это позорное ощущение...

У великолепной, во всех отношениях безупречной Надин Соловьевой был один маленький секрет, который она считала постыдным. Дело было в одной ее физиологической особенности, по-научному называемой "дисфункция бартолиновых желез". А если говорить по-простому, то смазка, необходимая для того, чтобы комфортно заниматься сексом, у нее вырабатывалась не всегда в достаточном объеме. Даже, чаще всего, наоборот. Для того, чтобы сделать ее достаточной "готовой", партнеру требовалось изрядно потрудиться. Именно поэтому секс для Нади был скорее обременительной обязанностью, больше для того, чтобы не прослыть "ледышкой". Более того, это все даже какое-то время приносило ей значительный дискомфорт, если не боль. А потом она как-то обмолвилась об этом тете Даше Тихомировой, и та ей устроила совершеннейшую выволочку, прочитала лекцию о том, что мужиков много, а женское здоровье одно. И что испытывать дискомфорт и терпеть боль во время полового акта — дело последнее, и такой умной девушки недостойное. В общем, теперь у Нади всегда в сумочке, когда она отправлялась на свидание, имевшее шансы закончиться в постели, находилась не только пачка презервативов (а она в этом вопросе никогда не полагалась ни на кого, кроме себя), но и тюбик с лубрикантом.

А теперь вот, лишь слегка поменяв положение ног, когда доставала сигареты из сумочки, она осознала совершенно невозможную и возмутительную вещь. Сейчас ее саму можно использовать как фабрику по производству лубриканта, черт побери! Кажется, трусики промокли насквозь. Они хотя весьма невелики размером, но все равно! А она ведь только целовалась! И с кем! Чертов Витька. Она вдруг остро сожалеет о тех временах, когда он был "всего лишь Вектор". Сейчас это, пропади все пропадом, не так!

________________

— Надюша... — голос звучал сверху. Она подняла голову и поняла, что набралась уже преизрядно — сфокусировать взгляд удалось не сразу. — Я глазам своим не поверил. Ты? Одна?

Рома. Ромочка. Ее последний, с которым они довольно мирно расстались незадолго до Нового года. Эффектный, хорошо одетый брюнет. Папа у него, между прочим... Понимает вдруг, что не может вспомнить, кто там у Ромочки папа. Но какая-то шишка, точно. Да и не важно. Главное, что он хорош собой и сейчас рядом.

— Почему одна? — у ее улыбки поражающая сила включена на максимальную мощность. — Со мной текила. И... — многозначительный взгляд, — ты...

— Счастлив, что заскочил сегодня в этот клуб, — присаживается рядом, поцелуй руки. Все развивается абсолютно предсказуемо. — Знаешь, Надюш, — руку ее не отпускает, наглаживает чувствительное запястье большим пальцем, — а ведь я так и не смог тебя забыть. Тебя невозможно забыть...

Она довольно улыбается. Она слышит то, что ей сейчас так нужно. А Вектор — просто дурак.

— Да? Вот так вот не смог забыть?

— Не смог, — на смену его пальцам приходят губы, демонстрируя всю очевидность его намерений. Она усмехается. Ромка всегда был достаточно прямолинейным.

— Тогда ты должен помнить, какой я коктейль предпочитаю, — усмехается, высвобождая руку.

— Я все помню, — он легко улыбается. — Сейчас закажу, — поднимается из-за стола и, наклонившись, ей на ушко: — Я помню не только твой любимый коктейль.

— А что еще? — Боже, как приятно наблюдать во взгляде откровенное восхищение. А не возмущение непонятно чем, как у некоторых!

Роман снова нагибается к ее уху.

— Например, твою любимую позу...

— Ай-ай, Рома, — она отодвигается от него. Грозит пальчиком: — Шалишь, парниша...

— Я абсолютно серьезен, — еще раз подносит ее руку к губам. — Не веришь — проверь...

— Ты мне сначала выпивку принеси, — усмехается Надя, — а там посмотрим.

Спустя три коктейля и сквозь конкретный алкогольный дурман она решила, что действительно, стоит проверить — все ли Рома помнит. В конце концов, он был не так уж и отвратителен в постели. Правда, ни презервативов, ни заветного тюбика в сумочке не было — секс в ее планы на сегодняшний вечер не входил. Но резиновые изделия у Ромки у самого должны быть, не мальчик наивный все же. А что касается второго... С этим у нее сегодня проблем нет. А если что — закроет глаза и представит, что это Вик ее целует... Что-то ей подсказывало, что это поможет. Совершенно точно — поможет.

Глава 7. Пассажиры поезда Москва-Одесса поняли, что что-то пошло не так, когда по вагону с напряжённым лицом прошёл Стивен Сигал.

(с) Народный фольклор.

За месяц до защиты диплома Вик понял, что нервы таки сдают. И не только у него. Тепеш выклевывал ему мозг мелкими порциями. И умом он понимал, что профессор хочет как лучше, чтобы было все идеально. Красный диплом, как-никак. Но терпение иногда просто истончалось до прозрачного состояния. Да еще эти американцы! Хотя, как только переговоры вступили в стадию подписания контракта, Вик с превеликим удовольствием попросил о помощи отца, и теперь с американцами по поводу деталей контракта препирался именно Баженов-старший. Одной головной болью меньше. И, кстати... Его всегдашняя головная боль номер один, Надя Соловьева, совершенно исчезла с горизонтов его жизни. Не звонила, не давала о себе знать. Это было, с одной стороны, благо — у него сейчас время и нервные клетки в дефиците. А с другой — ощущение совершенной ошибки не давало покоя. Оно тревожило его сны, и он просыпался с чувством полного провала. Убеждал себя, что это все нервы из-за предстоящей защиты, но иногда, бреясь перед зеркалом, замирал. И думал, что надо бы дать себе в рожу. За непроходимую тупость. Может, это был его единственный шанс? Он не знал! Но устал, измучился и... Наверное, трусливый побег — единственная возможность выжить. Не до геройства уже.

Май выдался жаркий, душный, с классикой жанра — ночными грозами, предваряемыми по вечерам стальным небом, которое потом легко раскалывали зигзаги молний. Перед грозой дышалось трудно, думалось тоже. Он вечерами подолгу стоял на балконе и просто смотрел — на небо, на дома, на крыши, на закат. Иногда — на людей. Голова в такие моменты бывала пустая и тяжелая одновременно.

Тот день был особенно душным. Совершенно не было аппетита, хотя под ложечкой сосало отчего-то. Уговорил себя сесть поработать, а вместо этого открыл на ноутбуке папку с фото. У него их было немного, ее фотографий, но были. Его любимая — крупный план, снято Машкой Тихомировой. С экрана монитора на него смотрят Надины огромные синие глаза. Больше всего он любит это выражение в них, которое даже невозможно описать толком. Дерзкие, насмешливые. И все равно ему чудится в них какая-то беззащитность. Это ее глаза. Ни у кого в мире нет таких.

Дзииииинь. Он вздрогнул. Никого не ждал, никого не звал к себе. Взгляд на часы — почти три дня. Кто бы это мог быть?

Вик сначала просто опешил от неожиданности. И не сразу, лишь спустя какое-то время, полное их взаимного молчания, понял — с Надей что-то не так. Бледная, волосы растрепаны. Кажется... косметика размазалась? Определенно, сама не своя, на себя не похожа.

— Заходи, — открыл дверь шире. Шагнул назад.

А она шагнула вперед. Зацепилась каблуком за порог, покачнулась, упала бы, если бы он ее не подхватил.

— Эй, осторожнее, — придержал под локоть, за спину. Рефлекторно опустил взгляд вниз — посмотреть, как она так умудрилась. И замер.

Из-под черной юбки прямо по ногам, с внутренней поверхности бедер, расплываясь по колготкам, сбегали вниз потоки чего-то темного. Здесь, в прихожей, они казались почти одного цвета с черным платьем. Но он откуда-то знал, что на самом деле эти потеки красного цвета.

Она снова качнулась, и, словно, очнувшись... Тело двигалось само, на каких-то неясных инстинктах, на непонятно кем заложенном в него автопилоте, пока разум пребывал в полнейшем ступоре, осмысливая увиденное. Подхватил ее на руки, в комнату, аккуратно на кровать. Здесь достаточно светло. Один взгляд на ее ноги и он непроизвольно зажимает себе рот ладонью. Это действительно кровь. Все ноги в крови, и она свежая. Бежит откуда-то... оттуда.

— Надя, — на колени рядом с кроватью, руку ее взял — ледяные пальцы. — Что случилось?

Глаза ее, огромные, ничего нет на бледном лице, кроме этих глаз. Не дерзкие, не насмешливые. Очень темные и измученные.

— Вик... — совсем тихо, — ты же меня не оставишь?

— Нет, конечно, нет, — он сильнее сжимает ее пальцы, свои руки кажутся очень горячими на фоне холода ее пальчиков. — Что случилось, скажи мне?!

Она закрывает глаза.

— Больно... — переворачивается на бок, сворачивается, прижимая коленки к животу. Будто пытаясь хоть как-то отгородиться от боли.

— Я помогу! — торопливо. Знать бы еще, как! Что сделать?! — Ты мне только скажи, что произошло?

— Ты, главное, не оставляй меня, Вик... — все так же не открывая глаз.

Похоже, они ничего не собирается ему объяснять. Черт, он так ничего не сможет сделать, если не будет знать! Беспомощный взгляд в сторону кровавых полос на ногах. Течет же... оттуда... Он понятия не имеет, что это может быть. Но знает, у кого можно спросить!

— Я сейчас! — телефон лежит на столе, схватил, едва не обронив. Главное, чтобы у него был номер... Ага, вот он! Длинные гудки, он ждет, сжимая пальцы в кулак от нетерпения. И вот, наконец-то, на том конце отвечают:

— Да?

— Теть Даш, здравствуйте! Это Виктор Баженов. Можно, отвлеку? — скороговоркой.

— Здравствуй, Витя. Удивил. Ну, отвлекай.

— Я вот спросить хотел... Тут такая ситуация... — Надя вдруг приподнимается на кровати, с полными ужаса глазами мотает головой из стороны в сторону, палец к губам прижимает. Вик подходит, руку ей на плечо, вынуждая снова лечь. Он понял ее пантомиму. — У меня у девушки знакомой... кровотечение... ну, вы понимаете?.. — пауза. — Да, правильно. Я не знаю, что делать.

Тетя Даша ему что-то отвечает, Вик не сводит с лежащей на кровати девушки напряженного взгляда, а Надя устало прикрывает глаза. Ей так хочется просто отключиться, но боль не дает... Вик негромко говорит по телефону, отвечая на вопросы:

— Да, сильное. Ну, мне так кажется. Все ноги... в крови. Что? — еще одна пауза. Надя приоткрывает глаза. Он смотрит на нее, внимательно смотрит прямо в глаза. И, прейдя к каким-то выводам: — Да, наверное. Может быть такое. Я не уверен, но... А это может быть что-то другое? Да, я понял. А что... Скорую? Понятно. Ага, спасибо вам большое. Да, обязательно. До свидания.

И тут же набирает снова. И почти сразу:

— Здравствуйте. У девушки моей сильное кровотечение. Мы думаем, что это выкидыш. Да, правильно. Адрес? Сейчас, диктую...

Он нажимает отбой. Все, остается только ждать. Она не сказала ни слова, не поправила его, хотя все слышала. Значит, это правда. Вик на секунду закрывает глаза, но запрещает себе думать об этом. Потом, это все потом. Сейчас гораздо важнее, чтобы "Скорая" быстрее приехала. И чтобы врачи сделали... ну, что там положено делать в таких случаях. Потому что кровавые полосы на ее ногах — это действительно страшно, он такого никогда не видел. Вот об этом и стоит думать сейчас, и ни о чем другом. Чтобы все было хорошо.

— Все будет хорошо, — снова садится на пол рядом с кроватью. Нерешительно касается ее руки, а она сама вдруг крепко сжимает его ладонь. Пальцы ее все такие же ледяные. — Сейчас "Скорая" приедет. Не бойся.

— Вик... Ты со мной? — тихо спрашивает она, не открывая глаз.

— Я с тобой.

Так они и ждали еще полчаса. Молча, взявшись за руки. Он сидит на полу, опершись спиной о кровать, на которой лежит она. И постельное белье на кровати под ней медленно промокает от крови.

А потом приехала "Скорая". Ему задавали кучу вопросов, на которые он не знал ответов. Потом что-то тихо говорила врачу Надя, он старался не слушать. А потом он ее на руках донес до машины, подстелив под спину и ниже полотенце. Надя казалось ему совсем невесомой.

И всю дорогу он сидел рядом с ней, лежащей на каталке, держал за руку. Сильнее сжимал ее пальцы, когда она морщилась, если машину потряхивало на ухабах. И одними губам: "Все будет хорошо". Сам в это не верил, да и не понимал толком, что происходит. Но главное — чтобы она верила, что с ней все было в порядке.

Дежурная больница, черт знает где. Надю увезли, он остался ждать. Вик ненавидел больницы, ненавидел белые халаты, это с детства. Колька над ним ржал, грозился, что станет психиатром и будет лечить эту его фобию. Про психиатра Вик Самойлову не верил — у того на лбу большими буквами было написано — "Костоправ", но сейчас за общество друга он бы многое отдал. Чтобы спокойный как удав, умудряющийся шутить в любой ситуации Ник сейчас был рядом.

Но Виктор был один. Нет, в приемном отделении куча людей, все со своими бедами и проблемами. И он наблюдал за происходящим, старательно, будто ему интересно. Чтобы не думать о том, что произошло. И о том, что происходит сейчас. С Надей, где-то там, в недрах этого огромного здания, которое видело много всего — и боли, и горя, и смерти.

Зазвонил телефон. Тетя Даша Тихомирова.

— Да, теть Даш?

— Ну что там у тебя, Витя? Как дела у твоей девушки?

— Мы в больнице. Жду вот.

— Может, помощь нужна? Я могу позвонить, знакомых-то много. Какая больница?

Вспоминает Надину пантомиму. Она явно старается сохранить все это в тайне. Ну да это и не удивительно.

— Спасибо, тетя Даша. Я... если что, я обязательно вам позвоню. Пока вроде бы и так... все нормально.

— Ладно. Если что — звони. И, Виктор, на будущее. Надо быть аккуратнее. Я думала, ты понимаешь. Это же не шутки. Мать в курсе?

Острое желание стукнуться головой в стену. Как все неправильно!

— Нет. И, пожалуйста... не говорите ей. Тут все... непросто.

— Да конечно, непросто! Кому ты это говоришь! — чем-чем, а деликатностью тетя Даша не отличается. — Выкидыш — это очень серьезно. У твоей девушки беременность первая?

Желание биться головой уже просто нестерпимое.

— Кто с Соловьевой приехал? — в приемный покой заходит немолодая женщина-врач.

— Теть Даш, я перезвоню, — торопливо и на отбой, не попрощавшись. Поднимается на ноги, он привычно выше доктора едва ли не две головы.

— Я.

— Значит, так, — спокойно и деловито. — УЗИ показало, что плод нежизнеспособен. Учитывая уже имевшую место значительную кровопотерю, выжидательная тактика и медикаментозное лечение не показаны. Произведена вакуум-аспирация, сейчас больная в реанимации. Через час, наверное, переведем в обычную палату. Если все будет нормально, через пару дней выпишем. Вот список.

— Список чего? — Вик смотрит на протянутый ему лист бумаги. "Список" — единственное слово, которое он четко понял. Остальное — вакуум... при чем тут вакуум... жизнеспособен... кто жизнеспособен... какая тактика?