Нынче его, командира, очередь кашеварить. Хоть он и начальник, да невелика птица, чтобы от общих обязанностей устраняться. Есть ещё, конечно, слуга, что каждой декаде положен, но он ускакал по соседям, излишки лука на сало сменять и где-то застрял, видать со знакомцами языком чешет, затрещины давно не получал.

Андроклид помешал кашу, снял котёл с огня. Воины с ложками расположились вокруг. Все, кроме Медона — тот копошился в своих вещах, сначала долго подгонял новый шейный ремень к щиту, сейчас вздыхал, пытаясь соединить бронзовой втулкой половинки сариссы, слишком свободно входившие внутрь. Медон встал на ноги, стараясь никого не задеть, перехватил сариссу обеими руками в трети, ближней к тяжёлому бронзовому подтоку, так, как будет держать её в строю. Тряхнул. Часть древка, та, что с наконечником, сразу же отвалилась. Соединительная втулка тоже улетела во тьму. Медон снова печально вздохнул и пополз вокруг костра на поиски.

— Остынет, — покосился на него Андроклид.

— Сейчас, — отмахнулся Медон.

— Семеро одного не ждут, — с набитым ртом проговорил один из воинов.

— А пятнадцать, тем более, — добавил другой.

Когда Филипп стал царём, в каждом поперечном ряду фаланги стояли десять воинов, называвшихся "декадой". Незадолго до Херонеи царь довёл их число до шестнадцати, на эллинский манер, но именование наименьшего отряда педзетайров, "пеших друзей", таковым и осталось.

Медону повезло, втулка нашлась быстро, и теперь он опять сидел на карачках, пытаясь сообразить, как усилить ненадёжное соединение.

— Верёвкой обмотай поверх, — посоветовали товарищи.

— Не, лучше верёвку распустить и волокнами деревяшку замотать, да в таком виде в трубку и сунуть.

— Жрать уже садись! — рассердился декадарх.

Медон послушался. Каша стремительно убывала.

— Состену, бездельнику, оставьте, скулить же будет.

Едва были произнесены эти слова, приспичило заорать стреноженному ослу, который до этого мирно покачивал головой в дрёме, натрудившись за день перевозкой восьми палаток, упакованных в тяжёлые кожаные чехлы, жерновов для ручной мельницы, котла и кое-какой другой поклажи, что воины декады не тащили на себе.

— Эй! — крикнули от соседнего костра, — заткните свою скотину! Разбудил, зараза...

Андроклид цыкнул на осла, да разве проймёшь отца упрямства. Пока не наорался, не замолчал.

Неандр облизал ложку, похлопал себя по пузу и заявил:

— Все, спать. Завтра, может, начнется, надо свежую голову иметь.

— Вряд ли, — не согласился Андроклид.

Неандр спорить не стал, опустился на четвереньки и заполз в одну из низких, рассчитанных на двух человек, палаток, кольцом расставленных вокруг костра. Одни последовали его примеру, другие вызвались помочь Медону в его мучениях. Появился Состен. На дюжину луковиц никто не позарился. Декадарх выбранил слугу за долгое отсутствие, заставил быстро проглотить оставленный ужин и вместе с котлом прогнал к ручью, где вся армия набирала воду. Состен убежал во тьму, Андроклид десяти раз не вздохнул, как оттуда донёсся грохот покатившегося по каменистой земле котла, чья-то ругань и звук звонкой оплеухи.

К декадарху подсел Филодем с деревянной чуркой в руках и большим ножом. Чурка отдалённо напоминала человеческую фигурку. Андроклид отстранённо наблюдал, как Филодем осторожно вырезает подобие лица. Получалось плохо, нож для такой работы великоват. Конечно, опытный резчик и топором бы управился, но куда до него Филодему, большие мозолистые руки которого не привыкли к тонкой работе.

— Карану отдай, — посоветовал Андроклид, — он лучше сделает.

— Сам хочу, — отмахнулся Филодем.

Декадарх понимающе кивнул.

— Сколько ей уже?

— Третий год пошёл. Такая егоза... — Филодем улыбнулся, мечтательно глядя на огонь.

Андроклид почувствовал лёгкий укол зависти. У него не было ни жены, ни детей. Вообще никого из родных. Ему ещё и пяти лет не исполнилось, как отца зимой порвали волки. Он смог отбиться, порубил серых топором, да самому изрядно досталось. Раны загноились. Так и сгорел. Через четыре года умерла мать. Тоже зимой. Простудилась, слегла и больше не встала. Осиротевшего мальчишку поднял на ноги старший брат. Как смог. Едва сводя концы с концами, они протянули несколько лет, а потом брат вступил в царское войско. Филипп хорошо платил опоре своего трона, жить стало полегче.

Достигнув семнадцати лет, Андроклид пошёл по стопам брата. Филипп много воевал, а Андроклид вышел и умом и силой. Сейчас ему двадцать четыре, а он уже декадарх и мужи в подчинении, не мальчишки. Слушаются. И уважают.

Брат погиб под Херонеей. Андроклид остался совсем один. Дома его ничто не держало, по правде сказать, у него и дома-то давно не было. Он надеялся уйти с Александром, на родине любой камень бередил душу, но царь не взял в поход таксисы Эмафии, Внутренней Македонии. Они, наиболее преданные Аргеадам, остались дома, а за море ушли менее надёжные таксисы окраинных областей. Оставлять их за спиной слишком рискованно, что и подтвердилось недавними событиями. Воины Эмафии никогда не подняли бы оружие против своих братьев. Покойный Ламах напрасно выкликал сына под Амфиполем, тот служил в гипаспистах и с отцом на поле боя встретиться не мог.

Декадарх растянулся на земле, заложив руки за голову. Алмазная россыпь, невидимыми гвоздями прибитая к бесконечно далёкой небесной сфере, мерцала убаюкивающе. Веки наливались свинцом, Андроклид не пытался сопротивляться.

— Скатку подстели, — не поднимая головы от своей работы, посоветовал Филодем.

— Да встану сейчас, в палатку пойду.

— Смотри, уснёшь, спину застудишь.

Андроклид не ответил. К костру кто-то подошёл, присел рядом, задев декадарха полой плаща. Знакомый голос спросил:

— Ну, как тут у вас?

Андроклид открыл глаза и привстал на локте: нехорошо лежать в присутствии начальства.

— Как обычно, без происшествий.

Танай, лохаг[10], начальник над шестнадцатью декадами, поковырял костёр обугленной веткой.

[10] Лохаг — командир лоха, тактической единицы фаланги. В разное время, в зависимости от полиса и способов комплектования, лохи могли состоять из 100, 144, 256 и 512 воинов.

— Рука-то как, Андроклид?

— Нормально, как на кошке всё зажило.

— Готовы?

— Думаешь, скоро? — спросил Филодем.

— Всё к тому.

— Далековато от Врат встали, — заявил Филодем, — могут выйти, а мы не помешаем.

— Да ну кто же в здравом уме выйдет, — выказал уверенность Андроклид, — если полезут — дураки. Сами полезем, значит и у наших ума нету. Кто первый начнет, тот и проиграл. Я думаю, мы тут долго простоим.

— Можно ведь и по козьей тропе в тыл выйти, — сказал Танай.

— Нет, — покачал головой декадарх, — такие вещи только раз проходят. Я думаю, эту тропу пуще глаза берегут. Наверняка там народу толпится не меньше чем в самих Вратах.

— Слыхали, — переменил тему лохаг, — над нами Антипатр Кратера поставил.

— Да ну? — удивился Андроклид, — с чего бы это?

— Всех начальников меняет. Эмафийцам ставит командирами "персов", а "персам" — наших.

"Персами" с лёгкой руки антипатрова сына Кассандра теперь именовались все македоняне, потоптавшиеся на пороге Азии.

— Зачем? — поднял голову Филодем.

— Для большей устойчивости, судя по всему, — предположил Андроклид, — я не удивлюсь, если он не только командиров, а вообще всех перемешает.

— Нет, я бы на такое не пошёл, — протянул лохаг, — вот я всех своих знаю и уверен, что те шестнадцать, что в первом ряду пойдут, коленями не дрогнут, а если чужих в середину поставить — это же слабое звено!

— Быстро мы на "своих" и "чужих" поделились, — буркнул Филодем.

Повисла пауза. Танай посидел ещё немного, поднялся, плотно завернувшись в плащ.

— Ладно, пойду я.

— Погоди, Танай, — задержал его Андроклид, — как думаешь, кто там против нас, кроме афинян с этолийцами? Подошли спартанцы?

— Не знаю, эти наособицу всегда. Вряд ли они там договорятся. Меня больше Леосфен беспокоит.

— Леосфен?

— Не слышал? Он союзниками сейчас командует вместо Антигона. Про того что-то ни слуху, ни духу, может и в живых уже нет.

— И что Леосфен?

— Говорят, эллины отплыли из Азии. Антипатр Кассандра отправил удерживать Амфиполь, если они назад по Фракии пойдут. Только я думаю, что они в другом месте высадятся. Если бы через Фракию — уже слышно было бы, а так, как сквозь землю провалились. Наш флот под началом Амфотера в море вышел, ищет.

Танай сделал шаг во тьму, снова остановился и сказал, чуть повернув голову:

— Бой будет, Андроклид, слева от меня встанешь.

— Что так?

— Видел тебя при Амфиполе. Думаю, скоро уже и крайним сможешь быть. Посмотреть хочу, потянет тебя вправо или нет.

Лох Таная, самый устойчивый в таксисе Эмафии, уже не первую кампанию располагался в фаланге крайним правым, а лохаг, соответственно, занимал самую почётную и опасную позицию, в переднем углу, задавая темп движения монолита.

— А Менедема тянет?

Танай задумался, но молчал не слишком долго.

— Тянет. Вроде и лет немало и опыт преогромный. Пальцами одной руки, Андроклид, можно пересчитать тех, кто на правом краю фаланги без щита товарища может угол сохранять. Всяк норовит правее взять, из-под удара выйти. Тех, кто весь строй локтем удерживает, воспитывать надо, Андроклид. Сами они из ничего не возникают и в палестре их не вырастишь, только в бою.

Лохаг удалился, но декадарху весь сон уже, как ветром сдуло. Он подбросил в догорающий костёр ещё охапку хвороста и устроился поудобнее возле радостно оживающего пламени. Верно, истину говорят люди, наблюдать за пляской прометеева подарка человек мог бы вечно. Если б дали ему боги ту вечность.

* * *

Александр мёртв!

Ураган пронёсся по Элладе, валя деревья, срывая крыши, но не смог превзойти по силе то смятение, что породила в умах людей весть о смерти царя. Невидимые стены из невесомых, ничего не значащих теперь клятв, рушились на глазах, и в них, наливающихся кровью, багровела ненависть.

Из каждого полиса, поклонившегося македонянам, нахлёстывая коней, мчались на Истм, в Коринф, послы. Новый всеэллинский съезд собирался в куда большей спешке, чем два предыдущих. Представители городов пребывали в неуверенности, задавая друг другу один и тот же вопрос: "Что делать?"

"Я скажу, что делать!" — возвестил город Паллады устами Демосфена.

Заскрипели снасти, вспенили водную гладь весла триер и понеслись буревестники на острова Эгеиды, в Ионию.

"Где деньги?" — вопрошал Эсхин.

Полмесяца не прошло, появились у Демосфена и деньги и гоплиты и полководцы. Персидская эскадра под командованием флотоводца Фарнабаза подошла к берегам Аттики у Марафона и на берег сошли полторы тысячи наёмников во главе со стратегом Харидемом, известнейшим ненавистником македонян, вынужденным бежать от Александра к персам. Теперь он вернулся, одолеваемый жаждой мести, да не с пустыми руками, а с воинами и тридцатью талантами персидского золота, задатка Дария Афинам на войну с Македонией. Афинам — не Демосфену, и город взял это золото.

Сто афинских триер могли выйти в море на схватку с македонским флотом. Пятьдесят из них немедленно отправились к Геллеспонту, забрать войска Коринфского союза, которых после бегства македонских начальников возглавил известный предводитель наёмников Леосфен.

Первыми, кто преодолел страх перед тенью македонского царя, стали этолийцы. Они выставили пять тысяч гоплитов. К ним присоединились фокейцы и жители Локриды, в числе невеликом, но обладающие достоянием, способным уравновесить ничтожное войско с сильнейшим. Фермопилы, Тёплые Врата, однажды, много лет назад, ставшие вратами огня для бесчисленных ратей Ксеркса, вновь наполнялись войсками. Наёмники Харидема спешили к ним, как и авангард афинян, двадцать тысяч которых сняли щиты со стен своих домов и проверили остроту наконечников копий.

Немалое удивление у делегатов съезда вызвало появление в Коринфе Агесилая, брата спартанского царя Агиса. Все ожидали, что спартанцы по своему обыкновению останутся в стороне от общеэллинских проблем, однако Агесилай, получив слово, коротко заявил, что Спарта присоединит своё войско к новому Коринфскому союзу, который уже назвали Третьим.

— Эти-то куда полезли? — от новостей, одна печальнее другой, у Антипатра болела голова, — сидели бы в своей дыре, да поплёвывали на всех высокомерно, как всегда...

— Наверное, Агис захотел славы Леонида — хмыкнул Эвмен, изучавший письма и сообщения лазутчиков.

— Леонид занял Фермопилы, опередив всех союзников, — раздражённо буркнул регент, — а эти припёрлись последними. Сколько их там? Опять, небось, триста гиппеев?

— Полторы тысячи, — рассеянно пробормотал архиграмматик, пытавшийся в этот момент разобрать смятую надпись на восковой табличке.

— И только?

— Да, — Эвмен поднял глаза на регента и показал ему дощечку с донесением катаскопа, — верховным стратегом большинством голосов избран Харидем, кандидатура Агесилая отклонена.

— Чего и следовало ожидать. Погоди, так там не Агис?

— Нет, судя по всему, спартанцами командует его брат, а самого царя здесь нет.

— Ничего, — процедил регент, — доберемся. До всех доберемся...

В последнее время Антипатр стал раздражителен, зол. И следа не осталось от спокойного, уравновешенного и мудрого правителя, которому цари с лёгким сердцем оставляли государственную печать, отправляясь на войны. Часть казны разворована дружками ведьминого сыночка, которые ещё и утянули за собой немалую часть войска. Далеко не худшую, причём. Они уже объявлены вне закона, все до одного, но сейчас их не достать. Сама ведьма принялась оспаривать любое решение регента, всюду ей мерещится ущемление прав царя. Он напомнил ей, что царю ещё неплохо бы родиться и потом дожить до шестнадцати лет. Эти слова, прозвучали, как угроза, хотя Антипатр, славящийся невозмутимостью, редко выходящий из себя, и в мыслях ничего подобного не держал. Олимпиада, которой всюду мерещились заговоры, словно вернулась к реальности, осознав, что в Македонии у неё нет ни одного сторонника. Гадюка уползла в Эпир. Сразу дышать стало легче, однако ненадолго: она и оттуда пыталась царствовать, заваливая регента письмами и вмешиваясь во все дела.

Окажись отношения с царицей единственной препоной на пути наведения железного порядка в пошатнувшемся государственном здании, Антипатр возблагодарил бы всех богов, угождая Олимпиаде во всём с сыновней почтительностью, даром, что старше её почти на двадцать лет. Если бы только это... Войска пришлось распылить, усилив приграничные гарнизоны. На окраинах вновь зашевелились соседи. Били-били, не добили. Иллирийцы, казалось хорошо поученные год назад, вновь замечены неподалёку от горной филипповой крепости Пелион, торчавшей у них на границе, как кость в горле. До открытого нападения дело пока не дошло, но в намерениях битых князей, жаждущих реванша, сомневаться не приходилось. На востоке дела ещё хуже: царь одрисов Севт, послушно приславший своих воинов Антипатру под Амфиполь согласно союзному договору, после битвы, как видно раскинул мозгами и осознал, что колосс стоит некрепко, а "падающего — подтолкни". Одрисы уже открыто выступили против Македонии, отрезав от Антипатра его стратега Зопириона с частью армии, расквартированной в Византие. Севт грозил начать осаду Амфиполя, расположенного в его землях, но пока тянул время, выясняя отношения с Афинами, которые так же претендовали на этот город, свою бывшую колонию. Конечно, раздоры в стане противника только на руку, но донесения лазутчиков, которые читал регенту Эвмен, наводили на мысли, что те, весьма вероятно, на этот раз договорятся. Пусть ненадолго — Македонии хватит. Волки могут передраться, но зарезанному барану будет уже всё равно.