Он встал с лавочки. Поправил кепку. Улыбнувшись последний раз, направился к своему подъезду. Я сидела и смотрела ему вслед, зажав в кулаке недоеденный пончик. День сегодня просто удивительный. Необыкновенный. Даже петь хочется.

Подарки и сюрпризы однако на этом не закончились. Мама приготовила к ужину курицу, а папа принес торт. Он радовался больше всех. Ходил до ужина по большой комнате, довольно потирая руки, напевал бравурные мелодии. Это было непривычное зрелище. Особенно, если учесть, что он сегодня отпросился с работы и приехал домой на два часа раньше.

Зато почему-то не приехали бабушка с дедушкой. Они звонили по телефону. Обо всем подробно расспрашивали, поздравили, но совсем не радовались, а так... Пожелали счастья скучными голосами. Я немного расстроилась. Ничего не понимая, обратилась к брату за разъяснением. Никита же, тонко и ехидно улыбнувшись, ничего не стал объяснять. Только произнес:

— А с чего им радоваться? Теперь и тебя посчитали.

Это была фраза из мультфильма про козленка, умевшего считать до десяти. Вроде, ничего особенного. Но все прекрасно поняли, к чему ее Никита произнес. Даже я поняла. И как не понять, когда вот уже целый год на ночь вместо страшных сказок брат рассказывал мне историю нашей семьи. Разумеется, потихоньку от папы. Мне было интересно, но я воспринимала рассказы Никиты, как дела давно минувших дней. Трудно оказалось понять, из-за чего они теперь-то все копья ломают. Можно бы и помириться.

Отец, надо сказать, думал иначе. После слов Никиты его лицо пошло красными пятнами. Он хватанул ртом воздух и сказал внезапно осипшим голосом:

— А ты... барчук... дворянчик паршивый... галстук не носишь?!

— Ношу, — отозвался Никита вежливо и серьезно. — Так ведь альтернативы нет.

Мама прикрыла рот рукой. Отец остолбенело молчал.

— Никита! Что такое альтернатива? — заволновалась я. Вдруг это слово нехорошее, ругательство какое-нибудь?

— Сопляк! Нахватался всякого!

Я не верила своим ушам. Никогда папа не говорил так грубо, если не считать пикировок с бабушкой. Никогда раньше папа не повышал так голос. Видно, он не находил нужных слов, а просто наорать на Никиту не решался. Тот был слишком смел сегодня, но спокоен и вежлив — не придерешься.

— Мать! Ты посмотри какого врага советской власти мы вырастили! — повернулся отец к маме. — Сам когда-нибудь сядет и нас за собой потянет!

Мама закусила губу, но ни слова не проронила. Смотрела с великой обидой и на отца, и на Никиту. Непонятно, на чей она стороне и почему обижается на обоих? Праздник-то испортили мне, не кому-нибудь. А про меня вообще забыли. Не мама, я должна обижаться. Но мне не было обидно. Мне стало жалко всех. И маму, закусившую губу, и злого, растерянного отца, и помрачневшего Никиту. Мы сидели за празднично накрытым столом, в напряженном молчании пили чай. До торта так никто и не дотронулся.

После чая нас с братом отпустили на улицу. Не надолго. Собираясь в прихожей, я укорила Никиту:

— Ты что, промолчать не мог? Зачем ты отцу на любимые мозоли наступаешь?

— Вовсе не наступаю, — пропыхтел он, завязывая шнурки на ботинках.

— Просто мы с ним исповедуем разные идеологии.

— Чего? — ошеломленно спросила я. Может, папа прав? Никита, конечно, уже большой. Седьмой класс заканчивает. И читает вон сколько... Почти всю бабушкину библиотеку прочел. Бабушка его изо всех сил натаскивает. Но ведь он не взрослый еще. Нахватался каких-то диковинных слов, а если это дурные слова? Папе даже плохо от этих слов было. Неспроста же?!

— Разные идеологии, — повторил Никита, не вдаваясь в подробности. — А это неизбежно приводит к столкновениям.

Я смотрела на него, раскрыв рот. Ну и нагородил!

Никита взял у меня из рук свою кепку и вышел на лестничную клетку, не интересуясь моей реакцией. Я еще немного постояла в прихожей, пытаясь понять изложенное мне сейчас братом. Бесполезно. Помчалась за ним, на ходу повязывая головной платок. С силой захлопнула за собой дверь. Крикнула вниз, в темноту подъезда:

— Никита! Подожди!

— Не могу, — отозвался откуда-то из района второго этажа брат. — Меня наш физик ждет. Он мне обещал сегодня кое-какие опыты показать.

Все ясно, Никита шел в школу. Учитель физики, Марк Иосифович, жил в небольшой комнатке при школе. Один, как перст, если не считать большого попугая и маленькую собачку. Его, как мне кажется, знали все. Он любил школу, учеников, свой предмет. И его все любили.

— Талантливый человек, — скептически отзывался о нем отец, — но такой странный...

— Чудаковат немного, — мягко соглашалась мама.

Конечно, Марк Иосифович слыл большим чудаком. Он, например, не признавал учебников. Никита рассказывал, что на уроках они писали какие-то конспекты и только по ним потом отвечали. Он устраивал спортивные состязания по проведению опытов. И вся школа хохотала на этих состязаниях так, словно не физические опыты ставили, а в КВН играли. Он мог придти на педсовет со своим большим болтливым попугаем. И завуч потом неделю, ни кого не стесняясь, ругала попугая, имевшего наглость передразнивать директора. О Марке Иосифовиче по школе ходили легенды. Что бы он ни натворил, на него не обижались. На него невозможно было обижаться, до того он был мил. Никита ходил за ним, как привязанный и при любой возможности навещал его по вечерам в школе.

— Катюха! — позвал Никита, зачем-то вернувшийся на наш этаж. — Иван просил тебе напомнить, что он ждет за домом.

— Да, помню, — спохватилась я. — Уже иду.

— Куда? За дом? — нахмурился брат. — И что у тебя за дела с Иваном?

Краска медленно залила мои щеки. Врать не хотелось, а правда... Правды я и сама не знала.

— Смотри! — погрозил пальцем Никита и стал спускаться по лестнице. Через плечо поглядывал на меня.

— Рано тебе еще романы заводить.

— Какие такие романы! — мне стало обидно. — Просто поговорить надо, чтобы никто не мешал. И все.

От слов Никиты наша предстоящая встреча с Иваном начала приобретать не слишком хороший оттенок. Я даже засомневалась, идти ли мне за дом вообще. Но Никита тут же отыграл назад.

— Вот и хорошо. Разговаривай на здоровье, — согласился он, думая уже о чем-то своем. — Только осторожно. А то Шурочка Горячева — девочка горячая, может и глаза выцарапать.

Никита ушел. Я облокотилась на перила и задумалась. Мы стали редко разговаривать с братом. Он все реже объяснял свои слова и поступки. И теперь мне было трудно его понять. Вот например, что такое альтернатива? Или почему Шурочка Горячева может выцарапать мне глаза? Ну, почему бы ему не помочь мне разобраться? Сама-то точно не справлюсь. Впрочем, размышлять об этом можно до бесконечности. Нашлось бы время. Тут я вспомнила про Ивана. И помчалась вниз.

Иван действительно ждал. Ждал не просто так, с ходулями. Ходули лежали на земле, а он сидел рядом с ними на корточках.

— Смотри, что покажу!

И показал. Сначала у него не очень получалось, и мы нахохотались. Уж больно смешно выглядели его попытки освоить ходули. Он несколько раз падал. Наверное, из-за того, что ходули были большими. И первый начинал смеяться над собой. А потом у него стало получаться. Да так ловко! Даже прыгать на ходулях получалось.

За нашим домом находились палисадники. В них росли яблони, вишни, сирень. Но почему-то взрослые там никогда не гуляли. Может, асфальтовых дорожек нет, прогуливаться неудобно? Лишь изредка кто-нибудь выводил сюда собаку. Да иногда мальчишки жгли костры и потихоньку учились курить. Место это было довольно пустынным. Можно резвиться без помех. Поэтому Иван и позвал меня сюда. Поэтому мы и чувствовали себя здесь совершенно свободно. Никто не увидит.

Иван предложил и мне поучиться. Сначала я сомневалась. Пристойно ли девочке ходить на ходулях? А потом любопытство пересилило. И не хотелось огорчать Ивана. Взяла и согласилась. Со стороны это дело выглядело совсем простым. Как бы не так. Ходули и впрямь оказались слишком большими. Влезать-то на них удавалось с трудом, тем более ходить. И в первый, и во второй, и в пятый раз не получилось ничего. А на десятый я полетела так, что не сразу смогла подняться.

Иван помог мне встать. Отряхнул пальто.

— Сильно ушиблась?

— Угу...

Я с трудом сдерживала слезы. И зачем мне понадобилось влезать на ходули? За Иваном хотела угнаться? Так за ним все равно не угонишься. Даже его ровесники не всегда могут. Вообще-то странно, что он сейчас со мной. Он большой, я маленькая. Мы и не дружили никогда. Ну, или почти никогда. Не дружили, не дружили, однако некая невидимая ниточка нас связывает, это точно. Еще с того случая в овраге, когда я в яму для погреба свалилась. Связывает так, словно между нами есть какая-то тайна. Хотя на самом деле никакой тайны и нет. Просто ощущение такое.

Иван между тем подкатил старый полусгнивший обрубок, немного почистил его. И мы уселись рядышком. Ни дать, ни взять — курята на насесте. Иван смотрел на темнеющее небо. А мои глаза сами смотрели на Ивана. Профиль его казался четко очерченным, как на старинной монете. Только нос не с горбинкой, а прямой. И голова не так повернута. Интересно, о чем сейчас Иван думал? Он сидел смирно, обхватив колени руками. Неожиданно тихо спросил:

— Еще болит?

— Уже нет, — соврала я ему зачем-то.

Мы помолчали. Мне и говорить не хотелось. Вот так сидела бы и сидела с ним рядышком. До того хорошо... Никакие слова не нужны.

— Ну, как? Дома отпраздновали твой галстук? — опять подал голос Иван.

— Если бы... — вздохнула я. — Никита все испортил. Прямо бунтарь какой-то!

— Какой-то! — передразнил Иван. — Домашний он бунтарь. Только дома выступает. А в другом месте его не услышишь. В классе на сборе ни разу ничего такого не говорил.

Зато Иван много говорил. До меня доходили слухи, что он может из пионеров вылететь, потому что выступает много. Учителя, несмотря на его неплохие отметки, считали Ивана отпетым хулиганом.

— Что Никита? Дурак, что ли? — недовольно хмыкнула я, обидевшись за брата. — Едва рот раскроет, тут же из пионеров попрут.

Сказала и только тогда сообразила: вот Иван протестует, но его пока никто из пионеров не исключил. Все равно. Правильно Никита помалкивает. К чему лишние неприятности?

Мы опять замолчали. Давно пора домой. Но не хотелось. Очень не хотелось. Конечно, папа ругаться будет, скорее всего, даже всыплет. А мне сейчас не было страшно. Ни капельки. Посижу здесь еще немного.

— Чего-то я не понимаю, — задумчиво произнес Иван. — У вас такая семья...

— Какая?

— Ну, такая... с традициями или как там это называется? Когда мы с Никитой разговариваем, я потом много думаю. Еще он мне книги приносит, читать заставляет. Я уже много чего прочел, много чего обдумал. А здесь не понимаю...

— Чего?

— Да... ну, не все в жизни правильно. Наоборот, много неправильного. Нечестного, что ли... Ты вот галстук получила и радуешься...

— А разве это не праздник?

— Для кого-то, может, и праздник. Но для тебя?! Не понимаю...

— А я тебя не понимаю!

Иван внимательно посмотрел мне в лицо.

— Маленькая ты еще, вот что.

— Ага. Зато ты очень большой.

Я обиделась. Надо было сразу домой идти. До того, как он этот дурацкий разговор начал. На Ивана смотреть уже не хотелось. И ничего особенного в его профиле нет. И нос не горбинкой, какой положен настоящим героям. Я обвела взглядом пока еще голые кусты и деревья. Посмотрела на свое пальто. А там... У пальто не хватало средней пуговицы.

Кошмар! Оторвалась, когда я с ходулей падала, не иначе. Теперь отец спуску не даст. Недели три пилить будет, что я вещи не берегу. Ну, и всякое такое. Ему не пуговицы жаль, ему меня воспитывать надо. Он маме в вопросах воспитания давно не доверяет. Сам за мной, как коршун, следит.

Пришлось встать на коленки и шарить по земле рукой. В сумерки разве углядишь темно-зеленую пуговицу?

— Ты чего это, Катерина? — опешил Иван.

— Пуговицу потеряла, — горестно созналась я, продолжая рукой ощупывать все вокруг своих коленок. — Если не найду, отец меня съест. Прямо с потрохами.

— Сейчас помогу, — хмыкнул Иван и плюхнулся рядом со мной.

Мы искали эту злосчастную пуговицу минут десять, не меньше. Даже колени начали ныть. И руки оказались ободранными, пальцы немного саднило. Нехорошее чувство потихонечку охватывало меня. Еще за грязные чулки дома попадет, как пить дать.

Наконец Иван вскинул голову:

-Кать! Кажется, нашел. Твоя?

Я подползла ближе, чтобы рассмотреть ее. Вроде, моя. Не очень-то видно. Разглядывала ее, разглядывала. А Иван разглядывал меня.

— Ну и глазищи же у тебя, Катерина, — еле слышно пробормотал он. И не успела я опомниться, как он чмокнул меня в щеку. Вот это да! Нужно было что-то сказать или сделать. Но что? Сказать, мол, так не поступают, так нельзя, мне это неприятно? А если приятно, но боязно? И вообще... мы же не взрослые!

В такой растерянности мне еще не приходилось бывать. Мы сидели на земле и смотрели друг на друга. В темноте не рассмотреть, что там у Ивана в глазах. Может, это он так посмеяться надо мной решил?

Где-то недалеко были слышны чьи-то быстрые шаги. Надо уходить. Не дай бог, увидят знакомые, неприятностей тогда не оберешься. Но меня словно к земле приклеило. И Иван не шевелился.

— Катерина!

Совсем рядом стоял мой отец — злой и возмущенный. Его окрик прозвучал, как удар хлыста. Мы даже вскочить не успели.

— Что вы тут делаете?

— Пуговицу ищем, — пролепетала я, холодея от страха. Иван разжал ладонь и показал пуговицу. Бесполезно. Для моего папы это не являлось оправданием.

— Марш домой! Сию секунду! — скомандовал отец.

Я поднялась с колен. Взяла у Ивана свою пуговицу и, повесив голову, пошла, куда отец направил. Различные наказания, одно суровей другого, представали перед моим мысленным взором. Мы не попрощались с Иваном, но я боялась даже махнуть рукой. И все же что-то заставило меня остановиться. Я пересилила свой страх и оглянулась. Иван стоял на ногах. Руки в карманах. Набычился. Смотрел недобро.

— Если я еще раз увижу тебя рядом с моей дочерью, руки-ноги повыдергиваю, — с непонятной мне ненавистью пообещал отец.

— Много на себя берете, — схамил Иван. Не дожидаясь ответной реакции, пошел в другую сторону. Удалялся такой самостоятельный, такой независимый. Насвистывал. Опять последнее слово осталось за ним. Я невольно ему позавидовала — мне бы так. Но вот именно так не получалось никогда.