...Птица, неторопливо прогуливающаяся по краю скалы и изредка поглядывающая на меня, выглядела стильно. Ее туловище было настолько белым, что слепило глаза, иссиня-черные голова, маховые перья и хвост казались овеществленными сгустками тьмы, а серо-стальные крылья и ноги выглядели сделанными из металла. Несмотря на это, умиления она не вызывала. И совсем не потому, что ее тяжелый, загнутый вниз клюв и весьма солидные крючковатые когти внушали уважение, а душераздирающий крик, который на периодически издавала — желание заткнуть уши. Она пахла... нет, не так, она ВОНЯЛА! Причем настолько сильно, что меня постоянно мутило. Птичий помет, которым были покрыты окрестные скалы, тоже пах не 'Clive Christian Imperial Majesty ' — амбре шибало в голову, как нашатырный спирт, и заставляло глаза слезиться. И если бы не слабый ветерок, проникающий в тонюсенькие щели между скальными 'стенками' расщелины и художественно раскрашенной плащ-палаткой, я бы, наверное, задохнулась к чертовой матери. Или бросилась со скалы на прибрежные камни.

Кстати, мысли о самоубийстве навевал не только тошнотворный смрад, но и крайняя узость расщелины, необходимость сохранять неподвижность и... 'лучшие друзья снайпера' — памперсы для взрослых, выданные нам Вересаевым! Последние — особенно сильно, так как справлять нужду под себя, да еще в присутствии мужчин, было просто невыносимо!

Естественно, я психовала. А еще крыла Максима последними словами и обещала страшно отомстить. Но — про себя. Так как понимала, что он прав. И искать нас здесь, на засиженном птицами и просматриваемом вдоль и поперек куске скалы, торчащем из воды в сотне метров от берега, не будет даже самый добросовестный егерь.

В отличие от меня, мужики относились к 'тяготам и лишениям военной службы' философски: Паоло практически постоянно пялился в бинокль, убирая его от лица только для того, чтобы смахнуть со лба капельки пота, а Костик и Толян беззастенчиво дрыхли. 'Услаждая' мое обаяние еле заметным выхлопом от честно заработанных 'наркомовских' ста граммов и изредка тихо посапывая. Впрочем, их сон меня не бесил. Наоборот, стоило мне кинуть взгляд на их осунувшиеся лица, как к злости на ублюдочного Арвида ап-Лагаррата, выдернувшего нас с родной и любимой Земли, а затем отправившего на этот долбанный Иллемар, добавлялся страх перед особенностями этого мира. Не какими-нибудь абстрактными, а вполне реальными. Теми самыми, которые так хорошо описал Паоло:

— Не смотри на него так! Массимо делает то, что необходимо...

— Необходимо для кого, для него?! — прошипела я, не отрывая взгляда от силуэта содрогающегося в конвульсиях Толяна .

— Ольга, этот мир живет по правилам Средневековья. А они намного более жестоки, чем те, к которым привыкли мы. Посудите сами, абсолютное большинство современных жителей Европы не знает, что такое пролить чужую кровь! То есть, ни мужчины, ни женщины, ни дети не в состоянии перерезать горло даже поросенку. А вот для наших предков это было нормальным. Мало того, в те времена казнь, даже самая жестокая, воспринималась, как развлечение, а посмотреть на работу палача шли, как на праздник. С родителями, женами и детьми...

— Какое это имеет отношение к нам? — фыркнула я.

— Самое прямое... — вздохнул Дзабарелла. — Мы привыкли к тому, что нас защищает закон. Поэтому, для того, чтобы ударить человека ножом, нам нужны ОЧЕНЬ СЕРЬЕЗНЫЕ МОТИВЫ, а жители Средневековья бьют, не задумываясь, и тем, что подворачивается под руку. Увидев, что нашему другу отрубили голову или выпустили наружу кишки, мы впадаем в состояние ступора, а местных этим не удивишь...

— У нас у каждого есть ОГНЕСТРЕЛЬНОЕ ОРУЖИЕ! — перебила его я.

Паоло посмотрел на меня, как на умалишенную:

— Нас пятеро. Но убить, не задумываясь, способен только ОДИН! А один, как говорят у вас в России, в поле не воин!

— Если возникнет необходимость, все мы...

— Не 'все'...— угрюмо вздохнул Дзабарелла. — Лично я уверен только в Массимо...

Потом подумал и продолжил:

— Чтобы выжить и вернуться домой, требуется не только носиться по местным лесам с рюкзаками и оружием, но и где-то спать, что-то есть и оставаться здоровыми! Спать, не выставляя часовых, опасно, следовательно, мы будем недосыпать, а через несколько дней недосып начнет накапливаться, подтачивать силы и ослаблять внимание. Употребление в пищу местной еды не менее опасно — даже обычное расстройство желудка, не говоря уже об отравлении, лишит нас способности передвигаться и сделает легкой добычей для охотников. Любая ошибка с выбором направления может привести нас в засаду. А засада — это чьи-то ранения или смерть...

Я сглотнула подступивший к горлу комок и поежилась.

— Попробуйте представить, что вы командуете нашей группой, а мне перебило ногу. Ходить я не в состоянии, бегать — тем более. Оставить меня — значит, обречь на мучительную смерть от рук палача. Тащить с собой — обречь на такую же смерть всех остальных...

— Я останусь. А все остальные уйдут... — не задумавшись ни на секунду, ответила я.

— Не получится: вы — синьор Вересаев и подготовлены в разы лучше остальных. То есть, если вы останетесь, они, скорее всего, тоже погибнут. Да, еще одно — среди тех троих, которые должны уйти, находится девушка, которую вы должны вернуть домой...

Я сжала кулаки и промолчала.

Паоло грустно усмехнулся:

— Один боец на пять человек — это слишком мало. Поэтому Массимо и старается выбить из нас гуманизм и рефлексии...

Часов через пять после восхода солнца ветер практически стих, и светило, зависшее в зените, быстро превратило наше убежище в филиал ада. Вода из фляг, к которым мы прикладывались с завидной регулярностью, выходила потом. У меня и Паоло — обычным. У Костика и Толяна — с примесью какой-то вонючей химии. И новые оттенки естественных 'ароматов' острова сводили с ума.

Не менее неприятными были и случайные прикосновения лежащих рядом мужчин: насквозь мокрая одежда омерзительно липла к телу и вызывала безумное желание плюнуть на все и вся, выбраться из-под плащ-палатки и прыгнуть в такую близкую и манящую воду.

А ведь озеро было так близко: от меня до кромки скалы, за которой начиналась полутораметровая 'пропасть', было от силы пять шагов! Или три шага бегом! Или два хороших прыжка!

О-о-о, как я хотела их пробежать, оттолкнуться от края, на мгновение зависнуть в раскаленном воздухе и прямо в одежде рухнуть в восхитительно прохладную бездну, а затем, сколько хватит воздуха и сил, скользить над песчаным дном! И как расстраивалась, понимая, что купание светит мне лучшем случае поздно ночью, то есть, через вечность!

В отличие от меня, Паоло думал не о купании... Или нет, не так: духота, жара и неприятные запахи лишили способности соображать только меня. А его — нет: он разглядывал не водную гладь, а далекий берег. И не через солнечные очки, а в бинокль. Поэтому среагировал на появление людей чуть ли не раньше, чем они показались в поле его зрения:

— Солдаты! На два часа! Не шевелимся, не говорим и даже не дышим...

У меня тут же затряслись поджилки, а в спину словно повеяло холодком.

— Вижу двоих... Нет, троих... — еле слышно продолжил он через пару мгновений. — Идут цепью... Вдоль берега...

— До берега километр двести шестнадцать метров... — тут же вспомнила я. — Вроде бы, вполне достаточно, чтобы особо не напрягаться. Однако на самом деле это не так: одно неловкое движение — и птицы, живущие на этой скале, поднимутся в воздух, сигнализируя о том, что рядом с ними враг...

— Молчи! Пожалуйста!!! — дождавшись, пока Паоло оторвется от бинокля и посмотрит на меня, умоляюще попросила я. Естественно, не вслух, а едва шевеля губами. Потом на всякий случай показала пальцем вверх и добавила: — Птицы! Услышат!!!

Он улыбнулся, пожал плечами — мол, я знаю, что делаю — и снова приник к окулярам.

Его самоуверенность испугала меня больше, чем появление солдат. И мне вдруг жутко захотелось оказаться не в этой расселине, а в той, в которой спрятался Вересаев.

— Для четверых тут слишком тесно! Может, возьмете с собой кого-нибудь из нас?

Услышав вопрос Костика, Максим отрицательно помотал головой:

— Боюсь, вам там будет неуютно...

— Почему это? — удивился Бардин. — Расщелины на одной высоте и одинаково замаскированы...

— Пленник... э-э-э... несколько упрям... — ухмыльнулся Вересаев. — А информация нужна, как воздух... Дальше объяснять, или не надо?

— Лодка... Еще одна... вернее, две... — минуты через полторы выдохнул Паоло. — В первой — семеро... Во второй — пятеро... В третьей — тоже...

— Куда плывут? — одновременно спросили Костик и Толян.

— Первая сюда, вторая и третья — к следующему острову... — ответил Дзабарелла и очень медленно повернул голову в сторону карабинов.

— Что бы ни случилось, оружие без команды не трогать!!! — явственно услышала я.

— Почему? — возмутился Дзабарелла. — Я в состоянии попасть в грудную мишень с расстоя-...

Вересаев нехорошо прищурился:

— Почуять нас нереально! Увидеть можно. Но только в упор, встав перед лежкой на четвереньки... А вот услышать — в легкую! Поэтому зарубаем себе на шнобелях, флюгерах и клювах: НАС ТУТ НЕ БЫЛО, НЕТ, и НЕ БУДЕТ!

— Мне кажется, что прятаться надо было в лесу... — угрюмо пробормотал Толян. — Тут мы в ловушке...

— Угу... — кивнул Костик. — Лодки затоплены, значит, случись что, уходить будет не на чем...

Максим дурашливо захлопал ресницами:

— По-вашему, преследователи придут сюда по воде, аки посуху?

— Нет, но...

— Транспорт подгонят... — ухмыльнулся снайпер. — В окопы не попрячутся. Так кто из нас в ловушке?

Последняя фраза Вересаева в том диалоге заставила меня улыбнуться. И я, медленно подняв голову, требовательно ткнула Паоло пальцем в бок. Сработало: буквально через несколько секунд его бинокль поменял хозяина. И позволил мне посмотреть на аборигенов при свете дня...

...На первый взгляд, местные вояки выглядели как-то не очень — их спины, обтянутые кольчугами, значительно уступали по ширине Бардинской, бицепсы-трицепсы не позволили бы выступить даже на первенстве Москвы, а оружие казалось игрушечным. Но стоило мне присмотреться повнимательнее, как первое впечатление куда-то улетучилось: рукояти мечей были потертыми от долгого употребления, мужчины выглядели жилистыми и ладными, а каждое их движение дышало невероятной мощью. Забавно, но я, смотревшая соревнования по академической гребле только для того, чтобы не обижать фаната-отца, секунд двадцать просто любовалась слитными, отточенными движениями гребцов. И, каюсь, прикидывала, как бы они смотрелись в какой-нибудь восьмерке распашной на гребном канале 'Крылатское'.

Правда, стоило мне наткнуться взглядом на рулевого, как мне стало не до гребли: мужчина, сидевший на корме, был самым настоящим МУТАНТОМ!!!

Как он выглядел? Да жутко!!! Несмотря на то, что был намного ниже и уже своих товарищей: его абсолютно лысую и сравнительно небольшую голову покрывали безобразные наросты; надбровные дуги, скулы, нос и подбородок выдавались далеко вперед, а глаза, наоборот, прятались в черных тенях под кустистыми бровями. Рта я не увидела — вероятнее всего, из-за расстояния. Или же он был безгубым и очень небольшим. Зато уши разглядела в подробностях. И поежилась: что размерами, что формой они отдаленно напоминали крылья летучей мыши...

Остальное тело тоже было непропорциональным: шея, начинающаяся сразу под ними, была слишком длинной, слишком широкой и слишком подвижной — голова мутанта не останавливалась ни на мгновение, двигаясь, как самый настоящий локатор. Плечи Нюхача — а в том, что это именно Нюхач, я не сомневалась ни секунды — были значительно уже, чем у его спутников, но ощущения хрупкости не оставляли. Скорее всего, из-за мощных трапеций и развитых дельт. Грудную клетку, обтянутую кожаным нагрудником, рассмотреть не представлялось возможным, зато перекачанные предплечья и лопатообразные ладони вызывали оторопь...

— Боже, какой же он урод! — потрясенно пробормотала я, опуская бинокль. Как мне показалось, совершенно беззвучно. И тут же услышала такой же тихий шепот Костика:

— Нюхач, что ли?

— Угу...

— Ха! Видели бы вы его вблизи!!!

— Не хочу... — предельно искренне ответила я и тут же заткнулась: в щель между скалой и плащ-палаткой заглядывала птица. Раза в полтора крупнее той, на которую я пялилась с утра...

...Шестерка парная с рулевым шла если не на олимпийский, то на рекорд Европы точно. От мыса, до которого от нашей скалы было километра полтора, она дошла минуты за четыре с половиной! И это — не особо напрягаясь! Нашим пернатым соседям это очень не понравилось, поэтому когда лодка приблизилась метров на двести, огромная стая птиц, до этого момента мирно занимавшаяся своими делами, подняла многоголосый ор и взмыла в воздух. После чего по плащ-палатке забарабанил дождь из свежего птичьего помета.

'Финальные штрихи для маскировки...' — краем сознания отметила я, потом вспомнила, что Вересаев убедительно просил нас не пялиться на гостей, если таковые будут, и дисциплинировано уткнулась лицом в коврик.

Лежать и ничего не видеть оказалось намного страшнее, чем следить за приближением мутанта и его товарищей по оружию: птичий ор становился все громче и громче, и в какой-то момент я решила, что гости уже на острове!

'Если бы нам угрожала опасность, Максим начал бы стрелять...' — раз за разом мысленно повторяла я и сжимала челюсти, чтобы не клацать зубами. — 'А раз стрельбы не слышно, значит, опасности нет...'

Сколько раз я повторила эти два предложения, не скажу — не считала. Знаю, что перестала их долдонить только тогда, когда птичий ор начал стихать. Потом мысленно сосчитала до пятисот, очень медленно подняла голову, радостно повернулась к Паоло и... обмерла: он, бледный, как смерть, остановившимся взглядом смотрел в щель между скалой и плащ-палаткой, а по его лицу стекали крупные капли пота!!!

Глава 9. Максим Вересаев.

...Сознание возвращалось рывками. Сначала пришла боль. Острая в области затылка и тянущая в суставах и мышцах. Затем появились озноб, тошнота и весьма неприятное жжение под левой грудной мышцей. А когда включились рефлексы, и я, еще толком не соображая, попытался пошевелиться, накатила еще и жуткая слабость.

Сфокусировать взгляд на серо-зеленом пятне, появившемся в поле зрения, удалось далеко не сразу: под веки словно насыпали песка, а сами глаза слезились. Впрочем, в какой-то момент изображение стало достаточно четким, и я, наконец, понял, что вижу лицо злорадно ухмыляющегося Корреса о-Дитара. Того самого 'рыбака', которого я использовал, как источник информации о мире Иллемар.

— Хорошо смеется тот, кто смеется над трупом врага... — с трудом ворочая пересохшим языком, еле слышно прохрипел я, с трудом оторвал от подстилки совершенно неподъемную правую руку и опустил ладонь в сантиметре от набора подручных средств, с помощью которых не так давно развязывал ему язык.