Все в твоих руках

Он извлек из другого мешочка красивый ярко-алый камешек.

— По-арабски 'киноварь' — 'кровь дракона', — добавил всезнайка Михаил.

Лабазнюк хмыкнул, и как-то искоса глянул на Солнцева: откуда, мол, такой умник, и тот ли ты, мил человек, за кого себя выдаешь. Так, во всяком случае, подумалось Севе, но тут же он возразил себе: 'С какой стати геологу в чем-то подозревать Егорыча? Солнцев же типа ученый — археолог, а про киноварь можно и в популярной книжке вычитать'.

— Да, — спокойно согласился Лабазнюк, — во время оно киноварь считали застывшей драконьей кровью и приписывали этому минералу волшебные свойства, что не мешало использовать его в качестве красителя. Сейчас киноварь просто сырье для получения ртути.

Сева положил на ладонь и подбросил необычный камень: тяжелый, недаром ртуть содержит; принялся разглядывать образчик под разными углами: цвет минерала странным образом менялся с красного на синевато-серый, камень будто покрыт тончайшей металлической пленкой, и при этом ярко сверкал, искрился под солнечными лучами. Сева залюбовался его игрой.

— Нравится? — спросил хозяин.

— Интересный камешек. Говорите, его считали волшебным?

— А то как же, драконий ведь камень, — хихикнул Лабазнюк, — Хотя,.. дыма без огня не бывает. Мы, рационалисты, отвергая сходу все, что касается волшебства, часто с мутной водой выплескиваем ребенка. А ведь древние были далеко не дураки. Вот, возьмем философский камень. Скажите, легенда, мол, или просто заблуждение? Не-е-ет, все не так просто! Идея философского камня возникла не на пустом месте.

У Севы — уши торчком! Геолог сам заговорил на интересующую его тему. Но Лабазнюкне не стал, почему-то, развивать свою мысль. Нахмурился. Замолчал.

Сева опять:

— Я где-то читал, что алхимики использовали в своих опытах именно киноварь.

= Верно, — согласился геолог. — И даже, вроде бы, не без успеха. Только не любая киноварь подойдет... Понимаете, в чем дело: как и среди живых существ, в мире минералов встречаются мутанты. Назовем их так. Распознать мутантов непросто, обычные методы здесь не годятся. Нужен особый подход...

— Вы тоже занимаетесь поисками философского камня?

Севе не терпелось услышать главное.

Лабазнюк снова нахмурился. Покачал головой.

— Сейчас мне не до этого. Надо думать, как выжить при нынешнем бардаке.

Геолог продолжил рассказ о местных событиях, но Сева слушал в пол-уха. Его больше занимала проблема, как привести в порядок одежду, да и сполоснуться не мешало бы.

— Вам умыться с дороги, наверное, нужно? — догадался спросить хозяин. — Бани у нас нет, увы. Но теплая вода — пожалуйста.

Он показал на ряд ведер, выставленных на солнце. Гости обрадовались, что не придется купаться в здешнем ручье: не были они большими любителями ледяных ванн. Михаил и его помощник, подхватив по ведру, отошли в сторонку. Сева, хоть и с трудом, но привел себя в божеский вид. Не без помощи, конечно. Это будущий шеф внял его мольбам — использовал свои необыкновенные способности. Со стороны, если кто наблюдал, все выглядело просто: Михаил несколько раз встряхнул джинсы и рубашку помощника — вещи опять, если не новенькие, то уж из 'секонд хенда', точно.

— Всеволод...

— Что?

— Да, так... Мысль пришла: в чем прав геолог, так в том, что киноварь суть философский камень.

Сева глянул на будущего шефа с недоверием: не разыграть ли решил его друг Мишель.

— С какой это стати?

Солнцев выглядел абсолютно серьезным.

— Вот видишь, знания о современной науке у нас с тобой одинаковы... Почти. Я ведь их из твоей памяти почерпнул, в основном. Ну, знания кой-какие имеются, только с логикой у тебя напряг... Черт! Привязался жаргон этот. Что я сказать-то хотел... Философский камень нужен для получения золота, так? А как на самом деле его из горных пород извлекают, помнишь? Ладно, не напрягайся. При посредстве ртути! Амальгамированием. Вот и выходит, что содержащая ртуть киноварь и есть камень философский.

— Ну, это не интересно, — отмахнулся Сева.

— Конечно, тебе подавай кабалистику. Пещеру какую-нибудь, обитель чернокнижника... Пошли уж, алхимик-самоучка.

К ужину собрались все обитатели палаточного лагеря. Пара геологов и канавщики спустились по очень крутой и извилистой тропе, откуда-то сверху, со скального гребня. Рабочие,— похоже, местные жители,— гнали перед собой двух ослов, навьюченных тяжеленными мешками. Ишачки бодро семенили тонкими ножками-прутиками, хотя поклажа каждого составляла, по заверению Лабазнюка, больше ста килограммов. И как только спины у них не переломились!?

'Столовая' геологов представляла собой составленные в линию складные столы под брезентовым навесом. Стулья тоже были походные. На ужин повар приготовил похлебку из обжаренной на хлопковом масле баранины, томатной пасты, лука, картошки и риса. Непростое испытание для европейского желудка. Блюдо называлось, почему-то, 'суп рататуй'.

Проголодавшиеся гости поначалу активно заработали ложками, но доедали супчик уже с трудом, чтобы только не обидеть хозяев. Зато налегли на салат из помидоров. Не обошлось без выпивки. Шофер Хайруло принес из кабины своего 'вездехода' рюкзак Лабазнюка, откуда тот извлекал, по мере опорожнения, пластиковые бутылки с 'русской водкой', изготовленной, если верить этикетке, в г. Урумчи Синьцзян-Уйгурского автономного района Китая.

— Такую вот отраву пьем, — разливая жидкость по кружкам, посетовал геолог. — А лучшей здесь не найдете. Дожили, в душу-мать! Из Китая водку возим!!

Подозрительное пойло имело вкус ацетона, разбавленного серной кислотой. Так показалось непривычному к 'паленой' водке Юрину. Но в голову ударило моментально. Впрочем, хмель так же быстро выветрился по окончании застолья. Осталась лишь тяжесть в мозгах и мерзкий привкус во рту.

Геологи сначала всё расспрашивали гостей о жизни в России: 'как', 'кто', 'где', 'почем' и 'сколько'. Постепенно перешли на политику. Досталось и Горбачеву с Ельциным и Гайдару с Черномырдиным. Потом начались разговоры 'обо всем на свете'.

Михаил с Лабазнюком затеяли околонаучный спор относительно происхождения нефти. Оба оказались сторонниками 'органической теории' (как известно, существуют также гипотезы неорганического генезиса 'жидкого золота'), но понимали данный процесс каждый по-своему.

— Ну, это же очевидно! — доказывал Михаил. — Заражение, размножение бактерий, превращение одного вещества в другое, избыточное давление...

— Нет никаких бактерий в нефти! — возражал геолог. — Мы бы давно так её и получали: запускали в цистерны с каменным углем бактерии, и открывали крантик. Однако, увы...

— Почему 'увы'? — спорил волшебник. — У меня дома есть выписка из манускрипта одного алхимика, что именно так он и получил 'масло земли' — нефть!

— Ох уж мне эти алхимики. Вас послушать, так в земных недрах и каверны с этиловым спиртом прячутся. Дрожжевые грибки, нагрев от магмы, перегонка... Только нет в земле ни водки, ни спирта.

— Как это 'нет'? В Земле-матушке всё есть. Вы просто искать не умеете. Геологи... Вот, Александр Македонский — умел.

Лабазнюк оторвал взгляд от кружки с остатками продукции земных недр (согласно воззрениям Солнцева) и посмотрел, внимательно, в глаза собеседника.

— Македонский? Нашел в Земле спирт? Ха-ха-ха!

Михаил тоже засмеялся: шутка, мол. Геолог задумался о чем-то.

— У меня предложение. Давайте смотаемся втроем на Искандер-куль. Сейчас полнолуние. В такие ночи, рассказывают, из озера выходит призрачный конь.

— Буцефал? — оживился Сева. Он давно уже скучал, слушая речи подвыпивших мыслителей. — А конь на нас не кинется?

— Как знать, ха-ха,— хохотнул Лабазнюк.— На всякий случай, для страховки, надо бы ослицу с собой прихватить. Ну, что, идем?

Странным показалось Всеволоду предложение геолога. Но как откажешься? Сами же говорили, что пришли сюда на озеро поглядеть. Михаил не возражал, наоборот, обрадовался возможности в полной мере насладиться вечерней прохладой, совершить, так сказать, моцион.

Сказано — сделано. Лабазнюк с Михаилом и, чуть отстав, Сева направились к легендарному водоему, носящему имя величайшего из героев Древнего мира, и унаследовавшего частичку его славы.

— Вы не представляете даже, на сколько популярен среди местного населения Македонский, — гулко звучал, отражаясь от скал голос Лабазнюка. — Казалось бы, захватчик, поработитель, а для них он,.. что для русских Илья Муромец... Или нет, скорее, Иван Грозный — великий и ужасный!

— Ничего удивительного, — отвечал Солнцев. — Сознание, что твоих предков победил герой, более лестно, нежели, если бы это был какой-то ничтожный царек. Вот и у нас преувеличивают мощь воинств Чингисхана и Батыя...

Беседа продолжалась еще некоторое время, но скоро прервалась — очень не просто вести разговоры, пробираясь в темноте среди валунов и колючек. В лунном свете эти чертоломные места выглядели совсем уж неприветливо, даже жутковато.

К озеру вышли чуть в стороне от ущелья, по которому Михаил и Сева спускались днем. Желтое пятно луны отражалось в серебристо-черном зеркале. Тени от скал чуть подрагивали на водной поверхности. Сейчас — не то, что днем — тихо и таинственно вокруг, словно в усыпальнице фараона. Казалось — ничего тут не изменилось за двадцать три столетия: в те же воды смотрел Александр, мечтая дойти до пределов Мира, луна так же серебрила зеркальную гладь, эти же скалы отражались в ней...

Берег в том месте представлял собой скальный обрыв, отвесно уходящий в озеро на значительную, должно быть, глубину. Всеволод осторожно подошел к краю и глянул вниз: до воды метра два. Темно, ничего толком не видно. Зачем они сюда пришли?

— Не туда смотрите, — послышалось сзади. Сева обернулся к Лабазнюку и не поверил глазам своим: от радушного хозяина, принимавшего их как дорогих гостей, — еще и часа не прошло,— не осталось следа. Теперь это был мрачный, озлобленный и, может статься, замысливший недоброе, мужик. Но прежде чем Сева успел что-либо сообразить, на лицо геолога вернулось приветливое выражение.

— Идите сюда, — позвал Лабазнюк Михаила. Тот подошел, встал, как и его младший товарищ у кромки обрыва. — Вон там, видите, скала торчит из воды. На лошадиную голову похожа...

Всеволод посмотрел в указанном направлении и... Резким толчком его сбросили с обрыва. Успел заметить, что вместе с ним падает и Михаил.

3

Сказать: вода была холодной — не сказать ничего. Скорее можно поверить, что это антифриз, остуженный до минус двадцати градусов. У Севы перехватило дыхание, сдавило грудь, казалось — остановилось сердце. Вынырнув на поверхность, он судорожно разевал рот, пытаясь наполнить легкие воздухом.

Удивительно, но при всем при этом, Сева отчетливо видел стоящего над обрывом Лабазнюка. Тот походил, теперь, на языческого жреца: волосы растрепались, холеная бородка распушилась, глаза налились огнем, поднятые к небу руки казались длиннее, чем были на самом деле, а ковбойка смотрелась рубахой волхва. Он что-то выкрикивал, должно быть, заклинания, и тряс растопыренными пальцами.

— Сева ныряй!! — раздался рядом крик Михаила.

В руке геолога-колдуна появился наган. Не только на языческую волшбу он надеялся.

Сева погрузился с головой, чувствуя, как начинают коченеть руки и ноги, и как затягивает озерная пучина.

'У-ум!',— донеслось сверху, рядом с лицом проурлыкала пуля, толкнув в щеку гидравлическим возмущением.

'Бум! Бум!', ухали приглушенные толщей воды выстрелы, а Сева опускался все глубже, пока не достиг каменистого дна.

Может ли сознание пребывать отдельно от тела? Не одну тысячу лет об этом спорят и мудрецы, и невежды. Недавний студент не относился к сторонникам идеализма. Как, впрочем, и к последовательным материалистам. Сева был типичным агностиком — допускал, в принципе, наличие в природе некоторых метафизических явлений. Таких, например, как раздельное существование духовной и телесной сущностей человека. Но мог ли он вообразить, еще пару дней назад, что придется проверить это на себе?

Как в последнем временном прыжке, когда отделенное от тела сознание Севы пребывало в Космосе, сейчас его 'астральная сущность' наблюдала со стороны за разворачивающейся в водах Искандер-куля и на берегу драмой.

Егорыч, вытянув вперед руки, плыл неглубоко под водой, извиваясь угрем. Лабазнюк продолжал палить из нагана, но пули не достигали цели. Сухо щелкнул боек — в барабане не осталось заряженных патронов. Геолог швырнул ставшее пока бесполезным оружие на видное место, и вновь принялся за ворожбу. Раскачиваясь всем телом, он замахал руками, заухал филином. Зеленоватое свечение разлилось вокруг колдуна мелкими крапинами, словно воздух заполнили мириады светлячков.

Голова Михаила показалась над водой.

— Ах ты, ведьмак поганый! — прокричал Солнцев.

Он вдруг свечой взмыл в воздух, точно дельфин на представлении в аквапарке. Тоже метра так на два вылетел. Но в отличие от дельфина не рухнул с шумом вниз, на спину, обдавая брызгами первые ряды, а воспарил над водой.

Лабазнюк вытянул длань в направлении противника. Раздался сухой треск. Разряд, подобный вольтовой дуге, полыхнул меж двух чародеев, но поразил не Егорыча, а того, кто покушался на его жизнь. Лабазнюк рухнул, как подкошенный.

Сева подумал, что шеф полетит к берегу по воздуху. Но нет. На водной глади озера появилась ледяная дорожка, на которую Михаил, не спеша, опустился, и отправился пешком, внимательно смотря под ноги, ступая осторожно, всей стопой.

Оказывается, он искал тело Севы. Глубина там была не более двух с половиной метров. Это от страха показалось Севе, когда тонул, что разверзлась бездна. К тому же, вода просвечивала (колдовской трюк?), как в солнечный день. Михаил остановился, поманил пальцем, и второй Сева, тот, который лежал под водой, начал всплывать. А тот, который наблюдал за происходившим, помимо своего желания ринулся к всплывшему телу.

Очнулся Сева оттого, что тело мяли и терли сильные руки. Он повернулся на бок, — ему помогли, — вырвал водой, перевернулся на живот и только теперь почувствовал: растирали двое. Кто же второй? Сева скосил глаз — увидел знакомую бородку.

Ну, нормально! Сначала чуть не утопил, да еще и пристрелить хотел, а теперь спасает?! Вместе с Егорычем!

— Ожил? Ну, значит, сто лет еще проживешь! — не скрывая радости, воскликнул Михаил.

— И меня век помнить будешь, — пообещал Лабазнюк. Встал и отошел в сторонку.

— Мишель, я ничего не понимаю, — жалобно прошептал Сева.

Солнцев махнул, досадливо, рукой.

— Накладочка вышла. Наш он. Белый Маг. Дурак только, — он повернулся к Лабазнюку.— Ты уж извини, Вадим, что ругаю тебя. Это я со зла, сам понимаешь. — Тот отмахнулся, ничего, мол, переживу. — Так вот. Был, оказывается, знак, что придут чужие, черные колдуны, то есть. И принесут большую беду. Он нас за них и принял... Хотел в озере заморозить. Воду переохладил. Не окажись я сильней, мы бы с тобой застыли во льду, как мухи в янтаре. Н-да... А стрелок из тебя, брат, никакой!