Сухая возня

Николас смеётся, как будто Алёнины слова были весёлой шуткой.

— Ох, хороша, чертовка, ох, чувствую, позабавимся мы, ой не будем скучать ночами!

В голосе его прорываются какие-то совершенно неуместные, праздничные интонации.

Не меняя выражения лица, заместитель фон Шталя хлопает ладонями и громким голосом отдаёт команду "Взять!".

В то же мгновение как будто штукатурка отделяется от стен, и, сменив цвет на светлосеребристый, волною ртути катится со всех сторон в сторону Алёны. Самого старика, мебель и меня оживший металл обтекает, даже не прикасаясь.

Моя любимая подскакивает на одной ноге и, будто пойдя вплясовую, крутится вокруг своей оси и тоже хлопает в ладоши. Раз, раз, и ещё хлопок и ещё. Белые полосы застывающего воздуха падают на землю, стены покрываются инеем и я чувствую, как моё собственное дыхание замерзает у меня в груди. Давление в комнате резко падает, так что внешняя, тёплая атмосфера вышибает входную дверь, которая с треском бьёт в спину старика и рассыпается на мелкие пластиковые крошки. Николас ван Ворст не сдвигается ни на миллиметр. Он смотрит на Алёну, стоящую посреди груды замерзшей, мелкодисперсной металлической пыли. Пыль быстро покрывается льдом — холод стоит такой, что вода, носящаяся в воздухе в виде пара, мгновенно застывает и выпадает вниз красивыми синими кристалликами.

Смех любимой женщины звонким колокольчиком разносится в наступившей тишине.

— Ты что же, маразматик старый, фильмов обсмотрелся? Так мы же не в кино. Тоже мне — Тер-ми-на-тор — последнее слово Самая Прекрасная произносит совсем уже издевательским голосом, по слогам.

— Сама ты дура! Дура! Дура! — Старика разрывает от злобы. Он швыряет зажигалку под ноги Алёне и лежащий там металлический порошок вспыхивает ярким солнцем, вздымая пламя к бетонному потолку. От громкого, отчаяного крика Самой Прекрасной меня пробирает ужас. Я поворачиваюсь к Ворсту, и упираюсь взглядом в его глаза. Медленно, медленно, как будто в повторе визора, мне навстречу летят две белые полосы. И я понимаю, что замёрзший воздух сейчас оборвёт мою жизнь.

Тело, тем временем, реагирует автоматически. Левая нога сгибается, роняя тяжесть туловища к полу, рука выдёргивает из ветровки пистолет, прорывая в клочья ткань, палец жмёт курок, посылая в мерзкого старца пулю за пулей.

Я недаром вкладывался в эти кусочки свинца. Пусть у меня и "размолвка" c Инстанциями — но вряд ли они озаботились бы отозвать уже данное, да по такой мелочи. Мои выстрелы буквально разламывают Клауса на куски. Поток холода бьёт в стену за моей спиной и в волосы мне сыплется ледяное крошево.

21 Александр Солодов, день-вечер 25 июня 2024 года, Москва

Повторная попытка позвонить Алёне Григорьевой не привела к успеху — её коммуникатор по прежнему сбрасывал меня на голосовую почту. Ну и ладно. В конце концов, это ей от меня чего-то надо — а встречаться с ней в Москве, где в отличие от Хельсинки у неё явно были возможности действовать неконвенциональным образом — не особенно то и хотелось.

Устав после двух авиаперелётов и прочей беготни, я бессовестно провалялся в постели часов до трёх.

Не дозвонившись Алёне, я осознал, что никаких конкретных планов ни на сегодня, ни на завтра у меня нет и решил было заняться учётом собственных проблем. Нельзя сказать, что их число существенно уменьшилось — напротив, взаимоотношения со Старшими Товарищами, ухудшившиеся с подачи эльфийского прохвоста, стали новой и совершенно неожиданной головной болью. Можно было бы в конце концов слить ситуацию — Лумиэль мне, при всех наших совместных приключениях не сват и не брат. Но кроме неочевидного морального аспекта такого слива, меня останавливало подписанное мною соглашение о неразглашении коммерческой информации.

Было бы неплохо ознакомиться с его текстом, прежде чем что-то предпринимать — как знать, не нарвусь ли я на штраф или иные, ещё менее приятные санкции, в том числе и неформального свойства.

Наш экземпляр этого договора был засунут Лумиэлем в папку с документами, которую нужно было, кстати, получить.

Я набрал номер московского представительства DHL и, договорившись о том, что курьер прибудет в течении двух часов, уселся за рабочий комп. Можно было бы почитать документацию по Разметке или поэкспериментировать с жезлом, благополучно пережившим мою отлучку в ящике стола — но я вспомнил об оставленном на период отлучки дизассемблере.

IDA в очередной раз благополучно упал, но теперь, по крайней мере, он оставил трассировочную информацию — позволяющую разобраться, что же его сбивает с толку.

Ещё около полутора часов возни — и мне удаётся выкусить модуль самомодифицирующегося кода. Умница-дизассемблер распознал ситуацию и попытался анализировать порождённую в процессе анализа программу. Вот тут то ему и наступали кранты, т.к. объём выходного РНК-кода явно превышал все разумные величины. Столько в человеческую клетку просто не поместится. Некоторое время я сидел, пребывая в полном недоумении и лёгком мандраже — решительно непонятно, что же это такое я установил Кириллу и себе самому. Наконец, решив, что, наверное, что-то не понял в получившемся коде — сделал паузу, сходив на кухню и сделав себе ужин.

Прежде чем вернуться за компьютер и продолжить анализ я некоторое время разглядывал доставленный курьером пакет с документами. В конце концов, решив, что, как минимум, просмотрю текст NDA отложил его в сторону — посмотреть ещё успею, тем более, что обещанного e-mail Лумиэль так и не прислал.

За окном уже давно было темно, когда я, наконец, сообразил, что результирующая РНК генерируется этой программой вариативно — в зависимости от некоторых внешних условий, которые могут воздействовать на порождающий РНК-код. Красивейшее решение, решительно выходящее за пределы моего понимания биологии. То, что я первоначально принял за громадную монолитную программу — было, как теперь я понимал, всего лишь неким списком альтернативных программ второго уровня... который мог бы продолжаться если не до бесконечности, то очень и очень далеко — поскольку внешние условия могли прикладываться к программе первого уровня во множестве вариантов.

Очень хорошо, прямо замечательно. Подобный шедевр явно не вяжется с примитивной "защитой от копирования", установленной поверх — беглый просмотр внешних полученных листингов подтвердил это ощущение — биопрограмма выглядела как трёхслойный бутерброд — дешевка-защита от копирования сверху, далее шёл достаточно стандартно, но вполне профессионально сделанный загрузчик, который в свою очередь обрамлял совсем уже расчудесное самомодифицирующееся ядро — явно не использовавшее для своей инициализации какие-то общеизвестные стандартные библиотеки.

Итак, хотя я и разобрался в базовой структуре рабочего кода ARX, но само по себе это почти ничего не дало. Однако, теперь у меня появилась возможность отрезать на выбор несколько кусочков — и загрузить их в IDA для сепаратного от основного кода анализа.

Пожалуй, есть шанс, что к тому моменту, когда я проснусь, ситуация с ARX3064i станет более понятной.

22 Кирилл Костин день 25 июня 2024 года, Москва

Николас ван Ворст лежит на полу. В его теле зияют громадный сквозные дыры — место попадания каждой из четырёх пуль, которые я успел в него засадить выглядит, как будто там прорубались отбойным молотком. Тем не менее, он ещё жив. Его глаза смотрят на меня удивлением... — как же так, — бормочет он, пытаясь остановить ладонью хлещущую кровь, — ведь пули... Kinder...die Geschenkesack... — он начинает говорить что-то, кажется по-немецки, но я не слушаю этих слов. Моя рука нацеливает ствол пистолета прямо в жёлтый старческий лоб. На мгновение глаза умирающего приобретают осмысленное выражение. Он пытается взмахнуть рукой, в мою сторону двигается ещё одна, совсем вялая и слабая белая полоса, но почти сразу же рассыпается в снег и падает на пол. Тело уже бывшего заместителя фон Шталя начинает съёживаться, проваливаться внутрь, напоминая тающий сугроб — но я уже не смотрю на него, повернувшись к Алёне. Последнее, что успеваю заметить — это колышущийся столб тумана, вставший на месте исчезающего трупа и срываемый колыханием воздуха в сторону двери.

Я подхожу к Алёне. Пламя вокруг неё погасло, металлический порошок выгорел дотла, расплавив линолеум пола и превратив одежду моей любимой в отвратительные чёрные тряпки. Лицо её, неожиданно, белое-белое и волосы — пепельно-серебрянные, почему-то совсем не тронуты огнём.

Холод пробирает до самых костей, промоченая несколько секунд моим потом рубашка замерзает и трескается, когда я наклоняюсь вниз.

Самая Прекрасная...по прежнему Самая Прекрасная не дышит и я окончательно осознаю, что это — всё.

Я становлюсь на колени и хочу поцеловать её. В последний раз. Женские губы холодны, как лёд или смерть, и, потянувшись назад, я с ужасом чувствую, что примёрз к ним. Дёрнувшись обратно, я рву свою кожу и кровь, льющаяся из моих собственных губ, струёю брызжет в милое лицо.

Шок от происходящего не даёт мне двинуться с места. Затем я слышу слабый вздох и Алёна приоткрывает глаза. Она смотрит на меня и тихим шёпотом выдавливает из себя: — не твою. только не твою... отвези меня домой.

Силы мгновенно возвращаются ко мне.

Если не всё ещё потеряно — значит надо срочно убираться из этого места, да и медицинская помощь Самой Прекрасной явно не помешает.

Похоже, — думаю я, — не дышала она просто из-за температурного удара... но откуда же этот холод....

Мысли думаются сами по себе, а руки ноги — действуют самостоятельно.

Поднимаю Алёну на плечо — мороз, который идёт от её тела, мгновенно пробирает меня до самых костей, быстрым спокойным шагом иду к выходу из комнаты. В руке моей по прежнему пистолет — сунуть его некуда, да и опасеность наткнуться то ли на людей фон Шталя, то ли на охрану офисного центра — вполне нешуточная. Не говоря уже о патрулях городской дружины.

Двигаясь к лифтам по пустынному коридору я оглядываю двери, пытаясь найти какую-нибудь лестницу, закрытую Разметкой от доступа посторонних. И, почти одновременно с появлением бегущих в мою сторону ЧОПовцев из местной безопасности, действительно обнаруживаю лестницу, над выход на которую помечен ограничивающим знаком.

Не обращая внимания на требования "стоять", быстро спускаюсь вниз — два этажа и я иду к проходной.

Охрана на ней какая-то вялая. Форма другая, очевидно и ЧОП в Разметке работает отдельный. Никто не делает ни единой попытки меня остановить, пока я иду к подъезду. Может, не успели скоординироваться?

Хотя внешний вид человека с обгорелым телом на плече и пистолетом в руке не мог не вызвать у них вопросов.

Впрочем, `вялая' реакция вахтёров немедленно получает объяснение — стоит мне зайти в тамбур между стеклянными дверьми, как срабатывают запирающие механизмы и обе двери блокируются.

Стекло, что очевидно, ударопрочное. И у меня нет времени проверять, смогу ли я выбить его ногой, рукой или ещё как-то. В пистолете ещё остаются патроны, и с четырёх выстрелов, я сшибаю с металлических петель одну из створок.

До остановочного пункта монора — меньше двадцати метров, пролетаю их в секунды, успев, правда, упрятать пистолет в остаток разорванного кармана. С криком "нам срочно в больницу", отпихиваю в сторону редкую, три человека, очередь — никто, впрочем и не возражает, ситуация понятна — по внешнему виду Алёны вполне очевидно, что едем мы с ней не на дискотеку.

Хорошо, что в кармане у меня — пачка анонимных транспортных карт. Они стоят чуть дороже, но по давней привычке, усвоенной с подачи конторского начальства, я не оформляю именных проездных документов. Направление поездки будет понятно — но пока охрана офисного центра подаст сигнал городским службам, пока на место приедут и начнут разбираться — куда я пошёл, выскочив из здания, в какой из уехавших с остановки кабин были мы с Алёной, а на какой — вполне благонадёжные и посторонние пассажиры...

Перехватить кабину и направить её прямо на спецостановку городской службы безопасности, как это проделывают обычно с преступниками в визио-сериалах, никто явно не успеет.

К тому моменту как мы попадаем на место назначение, тело Алёны становится совсем ледяным. Мне кажется, что несмотря на достаточно жаркую погоду, оно стало ещё холоднее, чем по окончании схватки с ван Ворстом.

Внося Алёну на руках в подъезд, я ловлю себя на мысли, что это — повторение совсем недавно происходившего.

Но если несколько дней назад я был уверен, что всё уже закончилось, и закончилось хорошо — то сейчас у меня на руках умирающая женщина.

Наконец, мы попадаем внутрь и я укладываю Самую Прекрасную на кровать.

Она открывает глаза.

— Если бы не твоя кровь — я бы умерла, наверное. Ну или...

После общения с Белкой меня не удивляют такие повороты темы, хотя до сих пор за Алёной я подобных наклонностей не замечал.

— Так что ты молчишь, давай я сейчас...

— Нет, не надо. Тебе больше нельзя. А то ведь будешь потом... слова из льдинок собирать...

Я удивляюсь странному ответу, но не придаю ему большого значения — сейчас мне просто не до этого

— Ты можешь найти кого-то? Донора? Если у тебя есть знакомые за деньги....

— Я попробую.

Ещё минут десять я дозваниваюсь до Белки и, путаясь в словах, объясняю ситуацию.

Говорю, что бывают те, как она сказала, кто соглашается добровольно, а не знает ли она таких, которые за деньги...

— Я то знаю, хмыкает она, но тебе то это зачем?

— Не мне, тут человеку... совсем плохо... очень надо.

— Сказал бы сразу. Ладно, что-нибудь придумаем...

Замечательная девчонка, всё-таки. Ни лишних вопросов, ни торговли об условиях. Мне приятно, что она, кажется, числит меня среди своих.

Пояснив, что приезжать надо на квартиру к Алёне, я возвращаюсь к своей любимой и пытаюсь сделать хоть что-то. Она категорически отказывается от вызова врача.

— Смысла нет. Не поможет. Я сама восстановлюсь, если меня не трогать. Но очень долго, если вот так вот просто лежать. Месяц, может быть. Столько нельзя ждать. С кровью быстрее — хорошо, что ты Белке позвонил, я сама забыла про то, что она... И хорошо, что не спрашиваешь ничего. Я сама потом всё расскажу — голос Алёны постепенно падает до шёпота, а волна стужи, прокатившаяся от неё по комнате, вынуждает меня включить кондиционер на обогрев. Устройство, выставленное в летний режим некоторое время отказывается отапливать комнату, но то ли температурные датчики убеждают его, что это не ошибка, то ли ещё что-то... волна тёплого воздуха постепенно расползается по комнате, а я пытаюсь снять с Самой Прекрасной клочья горелых тряпок.

Синтетическая ткань оплавлена огнём, она расползается в моих пальцах в мелкие, противно пахнущие клочья. Наконец, мне удаётся кое-как справится с этой проблемой — я пытаюсь накрыть Алёну одеялом, но она отбрасывает его в сторону .

— Сама я не согреюсь, пусть лучше так.

23 Александр Солодов, ночь 25-26 июня 2024 года, Москва