— Великая! Помоги! — Ракх-инти распростёрся перед Греей, прервав её возвышенные думы — так раконцы деликатно называли любимое времяпровождение всех драконов — покемарить на горячем камне после сытного обеда, наблюдая удивительные грёзы, проносящиеся перед глазами воспоминания о прошлом и смутные образы грядущего. В принципе, каждый дракон мог, сосредоточившись, увидеть и более ясные картины будущего — но большинство драконов этого боялось, считая, что таким образом они не столько предугадывают, сколько формируют своё будущее, лишая себя внутренней свободы. И не было для гордого племени дракона большего проклятия, чем добровольное рабство — даже если это всего лишь зависимость от собственного предсказания.

— Встань, жрец. Чем я могу помочь приютившему меня народу Вар-Раконо, отплатив за проявленное гостеприимство и скрашивание долгого ожидания.

— Что ты, Великая! Ты нам ничем не обязана, для нас честь — принять себя земную мощь триединого, и лишь тяжкие страдания всего нашего народа заставили обратиться к тебе в этот горький час...

— Вряд ли я могу помочь целому народу; мои возможности — это просто сила обычного дракона, не более того. — Грея встревожилась. Лицо жреца было непроницаемо, но, похоже, он уже отвёл ей место в каких-то своих планах, пытаясь втянуть во внутренние интриги...

— Не обычного дракона, Великая. Как минимум, очень мудрого. Кто знает, может, это именно то, что не хватает нашему народу... Но что не хватает вам, уважаемая, это покоя — и возможности спокойно дождаться своего хранителя. В нашей стране разгорается гражданская война, и нам нужна ваша помощь.

Грея потянулась и зевнула как можно шире, выпустив клуб дыма сквозь ноздри — даже в человеческом обличье это произвело впечатление — Ракх-инти побледнел и отступил на шаг.

— Революция? Это может быть забавным. Может я и понаблюдаю ней. Вы — за или против?

Жрец глубоко поклонился, но в голосе его до этого прямом, зазвучали вкрадчивые нотки:

— Если вы, Великая, хотите остаться в стороне — это ваше право, и никто не смеет его оспаривать. Но, похоже, хранитель уже на подходе — и какие у него шансы выжить в стране, где все воюют друг с другом, у всех оружие, и для каждого человек — кровный враг?

Глаза Греи вспыхнули фиолетовым огнём. Тело затряслось, сразу увеличиваясь в размерах и обрастая чешуёй; огромный хвост бил по скалам, превращая камни в песок и пыль; струя пламени опалила землю, заставив раконцев, предусмотрительно попрятавшихся по щелям, взвыть в голос — как и все рептилии, они были чувствительны к высокой температуре...

Лишь через час после того, как дракон успокоился и превратился в очаровательную девушку, Ракх-инти выполз из небольшой трещины в скале, весь в земле и пыли и на коленях приблизился к Грее.

— Прости меня, Великая, можешь сорвать на мне злобу....

Та задумалась, заставив раконца стать на несколько оттенков светлее.

— Твоя смерть в данном случае ничего не изменит, а значит, нет смысла напрягаться. Лучше встань и расскажи всё подробно.

Драконесса поудобней устроилась на камне и приготовилась к долгому рассказу...

— Когда вы даете существованию имя, личное имя, вы изобретаете проблемы. Заметьте, чисто искусственные, созданные именно вами. Бог не может стать личностью. Он не может сказать 'Я', потому что нет 'Ты'; он не может определить себя. Всевышний неопределим, потому что определение подразумевает начертание границ, а всеобщее не имеет конца. Мы не можем представить безграничное существование, но, тем не менее, оно таковым является. Ум не может представить неопределяемое, потому что он требует определений, четко обозначенных границ. Вот почему господь, суть существование, не может быть понят умом. Из-за того, что мы пользуемся местоимением 'он' для личности, мы говорим: 'Бог — это он'. Но 'он' это неправильно, потому что если называть Всевышнего 'он', то он становится личностью. Но другого пути нет. Если называть господа 'это', будет лучше, но поскольку мы называем вещи 'это', то Бог также станет вещью. Наш язык не предназначен для выражения неопределимого, поэтому лучшее, что мы можем делать, это использовать 'он'. Но он это не личность вообще: он не-личность, не-эго. Вы не можете сделать его ответственным за зло, творящееся вокруг! — и иерарх с торжеством фанатика откинулся на спинку стула , с усмешкой поглядывая на растерянного таким напором Элана.

— Позвольте, но если я правильно понял... Из вашего вывода следует, что бог есть вселенная, природа, безразличная к человеку... Зачем же тогда ваши храмы и богослужения?

Иерарх усмехнулся.

— Не будьте наивным... Это нужно для черни, и, потом — есть ещё Вы. Само существование триединого как символа божества, сошедшего на Землю, позволяет говорить о локальных проявлениях бога, и персонализации его как личности. Это даёт интересные возможности для диалога между Богом и Церковью...

— Даже так? Именно церковью — с большой буквы? — Хранитель с иронией смотрел на священника. Не много ли чести? Для тех, кто ' до физики не дорос и ведёт исключительно интеллектуальный образ жизни?' Вы сам замечаете, что играете словами? Любая религия только этим и занимается! Ей проще полоскать мозги прихожанам демагогией о внешнем и внутреннем, чем развивать науку и заниматься обустройством общества. А насчёт того, что я в пути — это точно. Тот, кто уверен, что знает ВСЁ — не знает ничего...

— Вы не правы... Религия ведёт к одному — к ИСТИНЕ. Какое влияние демагогов ? Вы изучали тело ? Вы изучали Сердце ? Вы изучали УМ ? И очень важно то, что стоит позади за всем этим ?.. Это Вы называете демагогией ??? И это в науке не играют словами, потому что она узка, а в религиозности все по другому — то что было вчера, то уже ни когда не повторится и приходится как-то с трудом выражаться, так как ничего не стоит на месте... Вы знакомы с трудами современных мыслителей? Это люди МИСТИКИ к которым наука еще только подбирается, а не академики вроде ваших учёных, которые в лучшем случае просто продлят жизнь и не более, но не сделают человека счастливым... Наука — это просто ЭКСПЕРИМЕНТ, но лучше вот так : Религия — это просто вид науки, но с одним отличием: наука спрашивает об объективной реальности — той, которая существует вне вас. Наука исключает самих ученых. Она спрашивает обо всем, кроме самих спрашивающих. Религия спрашивает о вопрошающих. Это вопрос о внутреннем, субъективном. Чрезвычайно удивительно, что ученые никогда не беспокоились о сознании, которое осуществляет все исследования, изобретения, открытия. Это кажется абсолютно абсурдным, что вы не обеспокоены наиболее существенной действительностью в мире, поскольку человек — единственный, кто обладает субъективностью, у кого есть внутренний мир. Все остальное — просто поверхность; за поверхностью нет ничего. Это просто как шелуха на луковице: вы снимаете один слой и находите другой слой; вы снимаете этот слой и находите еще один. Вы продолжаете снимать слой за слоем, и в конце ничего не остается у вас в руках. Вы можете продолжать снимать кожуру, в конце концов вы никого не найдете там. И наука очень точна, очень логична; но ученый странным образом отстраняет себя от своих исследований. Он выносит себя за скобки. Он — единственный источник, и он ни во что не включен из того, что делает. Он исполнитель, он свидетель, он искатель, но он не существует. Ученый все время думает, что он очень умный, очень понятливый, и, конечно, так оно и есть в том, что касается вещей. Но есть область, в которой он плохо разбирается. Он верит в вещи, а поскольку он — не вещь, то это очевидно доказывает, что его нет. Существуют только вещи, кроме вещей, нет ничего; и если вы показываете что-то, что не является вещью и все же существует, то он не поверит в это. Но сознание не вещь. Если вы взглянете на это подобным образом, то наука будет выглядеть таким идиотским подходом, основанным на такой глупой идее; даже маленький ребенок может понять это. Поле деятельности религии — это та область, которую наука постоянно отрицает: узнать познающего, увидеть смотрящего, почувствовать чувствующего, осознать сознание. Определенно, это гораздо более великое приключение, чем любая наука, потому что это происходит внутри самого ученого. Ученый может отправиться к истокам, может найти самую отдаленную границу объективной реальности, но он останется абсолютно несведущим относительно самого себя. Вся темнота, которую он отрицает, концентрируется в нём самом! Поэтому учёные не только бесполезны — они вредны! Их наука, не способная дать истинного ЗНАНИЯ, только морочит людям головы! Лишь религия даёт прозрение, лишь она одна что-то стоит!

— Вы никогда не слышали про учёных, что ставили опыты на себе? В первую очередь! В медицине, физике, химии, да где угодно! Физика поля не является вещью, но существует — и учёные с ней работают! И именно они найдут бога! Просто потому, что не говорят, а делают, не жонглируют словами, а ИЩУТ! Это гораздо сложнее, но — правильней! Но я понял, что дискуссия невозможна — Ваше сознание уже зашорено, Вы просто не допустите другой точки зрения. В отличие от учёного, кстати. Поэтому среди людей науки есть верующие, а среди религиозных — нет людей науки. (Это не противоречие, весь вопрос в том, что первично) И учёные, и церковники во многом ошибаются — но именно тот, кто ищет, может найти, ПРИЗНАТЬ и исправить ошибку. Чего никогда не сделает ни одна религия мира. Именно поэтому все они обречены — даже те, кто ближе других подобрались к истине.

— Какой вы ещё ребёнок! Не изучив труды столпов нашей церкви, Вы уже говорите за все религии и даже не понимаете, что я Вам о Боге говорил, а не о конкретной религии, но Вы то в этом невежда, хотя пафос о науке несете четко... И тем более ваши физики сейчас приходят к тому, что открыли те люди от религии много тысяч лет назад и тем более то, что проще, то и гениальнее, а не сложней... Но Вы не хотите понять нашу точку зрения, а говорите о совсем другом и тем более "тот кто верит, тот не знает" — это тезис науки, а не религии. Именно тот, кто верит, не задумываясь — знает всё! Мудрый не ищет добра, потому добродетелен. Глупец норовит причинить добро и забывает о людях. Мудрый бездействует. Глупый делает тысячу дел, и дела его нарочиты. Добродетель творит, не прилагая усилий. Справедливость силится воцариться, возбуждает желание отвергнуть. Человек насаждает закон и по закону вершит наказание. Потому говорю: Утрачена добродетель — выпячивается справедливость. Утрачена справедливость — вырастает закон. Закон есть угасание преданности и веры, и начало смуты. Благоговение перед цветком — признак невежества. Мудрый ищет плод, не соблазняясь веером соцветий. Как цветок отвлекает от плода, так познание уводит от истины. И будешь ты как цветок, у которого церковь оборвёт листья, дабы превратилась его жизнь в горький, но необходимый плод завершения!

Иерарх трижды хлопнул в ладоши, с сожалением смотря на Элана — дверь бесшумно распахнулась и в проёме возникли трое плечистых монахов с верёвками в руках...

— Похоже, логические аргументы кончились, в ход пошли более сильные. — Мрачно сказал Элан, оглядывая карцер. Темная келья размером не больше чем метр на два — но, в отличие от того, что рисовало воображение, довольно сухая, к тому же там были деревянные нары. Но не успел хранитель порадоваться этому обстоятельству, как его грубо бросили на пол и принялись плотно упаковывать в гигантский кусок брезента, наматывая его как можно туже. Специальные застёжки защёлкнулись вдоль всего полотна, оставляя его ровным и не позволяя пережаться.

— Человеческая плоть слаба, но именно она заставляет нас гордо поднимать голову и бросать вызов тем, кто неизмеримо сильнее и могущественней. Поднимите и положите его на скамью — мы же не хотим, что бы наш будущий соратник простудился?

Грубые руки небрежно подхватили спеленатого как младенец землянина и небрежно бросили на нары. Тот больно стукнулся затылком о стену и прикусил губу, что бы не взвыть от негодования и бешенства. А тихий елейный голосок продолжал вещать:

— Это так называемый кокон лишения тела. Несмотря на то, что ты пытался напрячь мышцы на руках и ногах, завёрнут очень надёжно. Тебя пеленали мастера своего дела. Сейчас ты не можешь пошевелить даже пальцем. Правда, лицо было заматывать не велено, но пусть тебя это не утешает — после того, как закроется эта дверь, даже лучик света не проникнет сквозь каменную толщу. И, кстати: после часа нахождения в коконе всё тело онемеет и ты перестанешь его ощущать, через сутки — твои мышцы начнут медленно погибать от недостатка кислорода, а ещё через неделю у тебя начнётся гангрена рук и ног. Даже я не знаю, когда тебя отсюда выпустят. Наверное, тогда, когда ты решишь идти по пути, милосердно указанному тебе святой матерью-церковью. До встречи! Или — прощай, не знаю... Двери закрылись, и наступила темнота.

Кап. Кап. Где-то за стеной, на пределе слышимости перестук капель. Элан облизнул пересохшие губы. А он ещё радовался, что его поместили в сухую камеру! Руки и ноги он перестал чувствовать почти сразу. Они словно растворились в тесноте чёрных тисков. Потом пришло отчаяние — и удушье. Легкие не могли растянуть толстый брезент, и человек заметался в ужасе, пытаясь вдохнуть побольше воздуха.

Но скоро сил на отчаяние не осталось. Тюремщики хорошо знали своё дело — воздуха в сжатые лёгкие попадало ровно столько, что бы не умереть от удушья. Хранитель сам не заметил, как приспособился дышать ровно и неглубоко, словно во сне, аккуратно расходуя каждую молекулу кислорода, попадающую в его лёгкие. Он даже стал приноравливаться к странному состоянию покоя, в котором оказался — но на смену удушью пришла жажда. Вначале слабая и еле заметная, она постепенно набирала силу — Элан с содроганием наблюдал, как растёт это столь простое, сколь и невозможное сейчас желание. В тщетной попытке освободиться он вновь заметался на топчане, пытаясь сделать хоть что-то — но добился лишь нового приступа удушья. Землянин притих, ожидая, когда вновь лёгкие заработают в том особом режиме грёз наяву, когда дыхание очень мелкое, словно ветерок от порхания крыльев бабочки — и не заметил, как сознание его стало совершенно чистым, словно кто-то провёл по нему тряпкой, сметая неуклюжие и неловкие мысли, мешающие внутреннему состоянию покоя — и какой-то странной, неземной белизны... Сразу куда-то исчезли все страхи и волнения, тело успокоилось и работало от силы в одну десятую своего обычного режима. Удары сердца стали медленней... Ещё медленней... Приходилось ждать, дожидаясь его очередного удара: стук... Тишина... Кажется, прошла целая вечность, полная пустоты... Тишина, не нарушаемая уже ничем... Стук... Потом биение сердца стало глуше, и приходилось напрягать слух, что бы уловить его и до этого негромкие удары. Элан внезапно обнаружил, что висит над топчаном, с трепетом всматриваясь в собственное тело. Страх — тело под ним забилось, кинулось вперёд и хранитель вновь ощутил давление старого брезента. Он заставил себя успокоиться и принялся рассуждать. Смерть в его положении — мелкая ошибка, не более того. А вот возможность управлять своим сознанием независимо от тела — это стоило использовать. Землянин вновь, теперь уже сознательно принялся выравнивать дыхание, пытаясь замедлить удары сердца. Это удалось не сразу — мысли и предположения, теснившиеся в голове, мешали, сбивали с нужного ритма. Но когда разум, изнемогший под непосильной задачей, расслабился, уступив рефлексам; когда пришло то состояние грёзы наяву, тот странный и непонятный миг между явью и сном, растянутый не на мгновения — на века, Элан почувствовал, как медленно отделяется от тела и поднимается над топчаном....