Хвост капитана. Общий файл.

Времени не оставалось. Леа ощущала, как силовые потоки вырываются наружу, опутывают замысловатыми узорами ауру капитана, начинают разрывать ее на куски. Еще несколько минут, и им обоим не жить!

Наверное, это хорошо, что Йен не знает, какого шарха сейчас происходит... А она... Она поняла, насколько сильно желает, чтобы он выжил. Они не могут быть айнаррами — это невозможно по целому ряду причин, главная из которых — полное отсутствие Силы у расы Крэйна. Однако Абсолют непостижим, многогранен, и всегда существует вероятность, крохотный шанс — пусть один на миллионы, но он есть!

Тилара притянула к себе ослабевшего, сотрясаемого мучительными спазмами, капитана впиваясь клыками ему в шею. Прыжок в черную дыру неизвестности...

— И что сейчас было? — обманчиво спокойным голосом поинтересовался пришедший в себя Крэйн. — Хоть это ты сумеешь мне объяснить?

Леа молчала. О чем она могла ему рассказать? О том, как, очнувшись, почувствовала себя в безопасности, покое — ДОМА?! О том, как догадалась, что все эти эмоции она испытывает, только если Йен рядом? Или о том, что ей даже дышать без него трудно, а теперь, благодаря его невежеству, они связаны друг с другом до конца дней?...

— Понятно.

Бессильная ярость от утраты контроля над происходящим разъедала подобно кислоте. Капитан подхватил на руки поникшую девушку и направился в каюту. Зайдя, довольно грубо сбросил свою ношу на кровать. Сам ушел в ванную, справедливо опасаясь, что в таком состоянии запросто может покалечить тилару.

Леа напряженно смотрела ему вслед, а потом сползла на пол, заходясь безмолвным криком. Она НЕ НУЖНА Йену! Все это — злая шутка Абсолюта сейчас, дурацкое стечение обстоятельств; тогда — случайное совпадение, помноженное на бред больного сознания. Значит, лежа в куче искореженных, окровавленных трупов, она просто придумала Зов. Тело сдалось, не желая больше цепляться за жизнь, но Сила решила бороться. Она же и дала тиларе последнюю тончайшую ниточку надежды. Верить безотчетно и до конца, уже не понимая, кто ты, где, зная только одно — Он придет, услышит ее даже за миллионы световых лет. Ложь. Спасительная, но все-таки ложь. Йен не откликнулся на Зов: всего лишь поймал сигнал бедствия, добрался до станции и вытащил из дерьма белокосую идиотку...

Крэйн успел скинуть темный колючий свитер, ополоснуть лицо ледяной водой, когда его скрутила адская боль, заставляя согнуться пополам. Перед глазами поплыли черные пятна, капитан стиснул зубы, и стараясь лишний раз не шевелиться, просканировал организм на наличие повреждений. Таковых не оказалось, зато пришло пугающее осознание того, что это не его боль! Чья?.. Леа! Моментально забыв о собственных ощущениях, Крэйн, как был, полуголый, выбежал из ванной.

Тилара лежала, свернувшись калачиком, на полу возле кровати. Лица не было видно из-за разметавшихся шелковыми волнами волос. Ее трясло. Не медля больше ни секунды, Крэйн бросился к девушке, обхватил руками хрупкое и такое уязвимое сейчас тело в его футболке, прижал спиной к себе.

Боль все еще пульсировала где-то в районе солнечного сплетения, накатывала ленивыми, вязкими волнами, но уже гораздо тише и легче.

Одна на двоих боль.

Говорить не хотелось, спрашивать о произошедшем — тем более. Ему теперь было абсолютно наплевать, скажет ли Леа правду, солжет или в очередной раз промолчит. Здесь и сейчас есть лишь темнота каюты, мерный, не воспринимаемый человеческим ухом, но прекрасно ощущаемый Крэйном, гул двигателей и ирреальное существо, созданное из двух сцепленных намертво тел. Оно медленно покачивается в едином, одному ему известном ритме, безумно напоминающем гипнотический транс. В данном пространственно-временном промежутке нет ни Йена Крэйна, ни тилары — только отлаженная до последнего атома, замкнутая, идеально действующая на каждом своем участке система.

Одно на двоих движение.

Леа чувствует слабое тепло, исходящее от обнаженной кожи капитана, его рваное тяжелое дыхание, учащенное биение сердца. Проклятая майка кажется сейчас громоздким доспехом и жутко мешает.

— Сними... — еле слышно.

Йен подчиняется — опускает руки вниз, к ее бедрам, подтягивает ткань и освобождает Леа от ненавистной одежды.

— Совершенная... — хриплый шепот щекочет ухо, язык почти незаметно касается заостренного кончика. От звука его голоса по позвоночнику пробегают мириады электрических импульсов, и Леа выгибается, откидывая голову на плечо Крэйна. Она пытается встретиться с ним взглядом, но Йен кладет ладонь ей на лицо, закрывая глаза, не позволяя ей видеть себя. Пальцы другой руки легко касаются щеки, приоткрытых губ, а Леа облизывает их, будто невзначай задевая языком подушечки. От этого капитан вздрагивает, сильнее прижимая тилару к себе.

Пальцы Йена продолжают движение, опускаясь от подбородка к беззащитной шее, невесомо проходятся по ключицам, ненадолго задержавшись около яремной ямки. Вынужденная слепота обостряет все рецепторы до предела — Леа ощущает буквально каждую линию на его коже, его прикосновения обжигающе-ледяные, и она уже не в состоянии понять, то ли Йен такой холодный, то ли она сама слишком горячая.

Тук...тук... Кровь циркулирует с какой-то бешеной скоростью, грохочет в ушах, подобная штормовым волнам, разбивающимся о прибрежные скалы. Ладонь капитана скользит ниже, к груди Леа, лаская напряженные соски. Он помнит, что они бледно-розовые, с маленькими ареолами. Обводит по кругу каждый, слегка сжимает их.

Тонкие раскаленные нити тянутся к животу, сплетаются в тугие почти болезненные узоры, постепенно собирающиеся в пульсирующий клубок. Леа впивается ногтями в скрытые плотной тканью штанов бедра Йена, когда он добирается до бархатной кожи лобка, задевая чувствительный бугорок. Она плавится от этих медленных, неожиданно нежных касаний, кусает губы до крови, которую Крэйн тут же сцеловывает, не давая течь дальше.

Клубок внутри набухает, вибрирует и в какой-то момент взрывается тысячами крохотных искр. Леа уже не слышит свой тихий стон, падая куда-то, где есть лишь темнота и ритмичное сокращение ослабевших мышц.

Тук...тук... Один на двоих пульс.

— Хочу... видеть...тебя...

Йен не отвечает. Трудно. Невозможно трудно — довериться, пустить ближе, показать не столько обезображенное тело, сколько искалеченную душу. Он никогда не зацикливался на собственной внешности, хотя до катастрофы многие находили его по меньшей мере привлекательным. Крэйн же тогда воспринимал свое отражение в зеркале как нечто само собой разумеющееся, данное родительским набором генов.

После курса реабилитации он видел себя всего один раз — в клинике, во время примерки глазного протеза, и этого хватило ему с лихвой. Теперь у него нет зеркал в принципе, впрочем, как и любых других отражающих поверхностей, а если он вынужден находиться в подобном помещении, отводит взгляд, борясь с клокочущей глубоко внутри бессильной яростью. Он ненавидит свои шрамы не за сам факт их наличия, а за память, которую они несут, — такое не забудешь, не выкинешь из головы. Это как клеймо раба или вора, в его случае — убийцы, пусть невольного, но все же убийцы. Не уберег, не сумел сделать невозможное, но по жестокой иронии судьбы выжил сам — что ж, живи теперь, наслаждайся каждым мгновением своего жалкого существования, и на тебе довесок — чтобы не забывал, кто ты есть на самом деле.

Поначалу Крэйн пытался избавиться от своих 'украшений', но врачи единогласно заявили, что сделать подобное не представляется возможным — в его теле слишком много чужеродного генетического материала и протезов — организм просто не выдержит, пойдет отторжение, а при учете высокой регенерации капитану грозит медленное перманентное гниение. Перспектива стать живым трупом его никак не прельщала, поэтому Крэйн плюнул на все да смирился. От окончательного сумасшествия спасала маска и закрытая одежда...

— Позволь мне... Прошу...

Крэйн проводит щекой по волосам тилары, все еще не решаясь ответить. Но внезапно, неожиданно даже для самого себя, размыкает объятия — сдается.

— Делай, что хочешь.

Леа выскальзывает из кольца его рук и оборачивается.

— Что хочу?..

— Да...

Веки тилары прикрыты. Она облизывает чуть припухшие губы, а Йен вдруг ощущает, как титаниевые кости рук с неимоверной силой притягиваются друг к другу за спиной — невозможно и пальцем пошевелить. Мужчина удивленно вздергивает бровь. Леа улыбается, обнажив идеально ровные белоснежные маленькие клыки. Мягко толкает Крэйна в грудь, и тому волей-неволей приходится откинуться назад, облокачиваясь о кровать. Девушка шепчет что-то неразборчиво, а потом распахивает глаза.

Внутри что-то болезненно екает, и капитан осознает, что все это время боялся. Боялся увидеть сочувствие, жалость, презрение. Только не сейчас... Только не от нее...

Но, нет. Во взгляде белокосой расплавленным металлом горит желание и... любопытство. А еще Крэйн замечает нечто, о чем раньше даже не догадывался: то что поначалу он принял за радужку оказалось зрачком — светлый ободок на фоне ярко-огненного 'белка' расширен, он почти заполнил внутреннюю более темную окружность, на месте которой зрачок находится у людей. Это странное открытие почему-то расслабляет.

Леа придвигается ближе и, оседлав бедра Крэйна, замирает. Ему, это покажется сущим бредом, наверное, но тиларе действительно невыразимо нравится его тело — крупное, сильное, с хорошо развитой мускулатурой. И никакие шрамы не в состоянии этого скрыть. Последние, кстати, причудливым барельефом покрывают большую часть торса, начинаясь на скрытой маской половине лица, они тянутся вниз, вероятно, до самых лодыжек. Оставшаяся доля кожи, кроме опять же лица и верхней части шеи, сплошь закрыта плетеными узорами татуировок. Орнамент смотрится настолько органично, что сами шрамы кажутся логичным его продолжением.

Леа опускает взгляд ниже, к груди. Что это? Левый сосок отсутствует как таковой, зато в правом слабо поблескивает тонкое стальное колечко. Спросить, откуда оно, тилара не решается, однако не отказывает себе в удовольствии поиграть с ним языком. Йен вздрагивает, издавая глухой рык.

Руки и губы девушки хаотично блуждают по телу Крэйна, исследуют, ласкают. Он тонет в ней, остро реагирует на малейшее прикосновение, подчиняясь ее воле. Невозможность коснуться Леа самому заводит до исступления.

Дорожка поцелуев проходит по животу, постепенно спускаясь к застежке штанов. Секунда, и горячие тонкие пальчики ловко расправляются с этой досадной помехой, освобождая возбужденную плоть. Кожа там очень нежная, с выступающими венками... Леа медленно очерчивает языком каждую, обводит потемневшую от прилива крови головку...

Йен...Открытый. Безоружный. Ее!

— Lea...Don't you.. dare...*— полустон-полувыдох. Крэйн снова путается в языках, неосознанно возвращаясь к давно забытому наречию предков.

'Ne al'ta, mi ainarre...'*— проносится у него в голове. Остатками разума капитан осознает, что понимает значение этих слов.

Тело бьет мучительно-сладкая дрожь, оно выгибается навстречу ласке, отказывается повиноваться, будто живя собственной жизнью. Оргазм накатывает с оглушительной силой, неотвратимый как взрывная волна, сметающая все на своем пути...

Придя в себя от недолгого беспамятства и ощутив, что руки уже свободны, Крэйн притянул к себе довольно облизывающуюся тилару. Поцелуй получился долгим и каким-то отчаянно счастливым...

— Йен. — палец белокосой прошелся по контуру татуировки.

— Что?

— Есть хочу...

— Мясо?

— Мясо.

— С кровью?

— Угу — смущенно.

Крэйн улыбнулся, поднимаясь и надевая первый попавшийся в шкафу свитер:

— Знаешь, Леа, ты просто восхитительно невыносима.

Ilkhinna tarra! — что-то вроде "твою мать!"

My imminence, my madness, my pain... You're my now and ever. I won't let you to disappear! — "Моя неизбежность, мое безумие, моя боль... Ты моя — сейчас и навсегда. Я не позволю тебе исчезнуть!" (англ.)

Д'хэль! — "Бл...дь!"

Lea...Don't you.. dare... — "Леа... Не смей..." (англ.)

Ne al'ta, mi ainarre... — "Что хочу, мой айнарр..."

10

Локки злилась. Нет, не так. По правде говоря, она банально не знала, куда себя деть, и теперь жутко бесилась, пытаясь бороться с противным тянущим ощущением внизу живота и в затылке. Сельм уже прочно обосновался на ее территории, без усилий вписавшись в личное пространство доктора. Незадолго до 'погрузки' хфанг заявился в каюту Локки и бесцеремонно подвинув ее вещи в шкафу, принялся раскладывать свои. Все сельмово барахло полностью умещалось в двух небольших кейсах, однако места заняло изрядно да в конечном итоге стало выглядеть так, будто всегда там и было. Локки молча созерцала это безобразие, стоя соляным столбом и чувствуя себя дурой набитой. Когда дело дошло до размещения гигиенических принадлежностей, ее хватило лишь на то, чтобы выдавить жалкое: 'Спишь на диване!'. Тут Сельм, зверюга лохматая, пакостно оскалился:

— Посмотрим, доктор Хейссе — и беспардонно лизнул щеку Локки.

Вынести подобную наглость было решительно невозможно, посему женщина предпочла немедленно убраться из собственного жилища. Ну, Крэйн! Когда все эта г'хишня закончится, я тебе такое устрою — мало не покажется!

Медблок встретил Локки стерильной пустотой. Видимо, белокосая ошивается где-то рядом с капитаном. Кстати, отдельное ей спасибо за то, что под ногами не путается. Да и в целом помощник из нее толковый получился...

Выпив стакан воды и переведя дух, женщина оглядела свою вотчину на предмет достойного занятия. Такового не нашлось, и она, мысленно послав все к шарху, направилась в стыковочный отсек — 'концерту смотреть'.

'Концерта', между прочим, вышла знатная. Благо хоть на планету не пришлось садиться — мириянок забирали с орбитального космопорта. Возле шлюза столпилась чуть ли не вся команда, а по завершении стыковки, подтянулись остальные во главе с Крэйном. Бортовой компьютер бодро возвестил об открытии ворот, и едва массивные 'лепестки' раздвинулись, в отсек маленьким смерчем влетел щуплый мириянин, разодетый по последним воплям планетарной моды. Из месива блескучих, шуршащих на разные лады, оборок и рюшей виднелась выкрашенная во все видимые цвета спектра башка с такой высоченной прической, что оставалось только гадать, каким образом бедолаге удается не просто ровно ходить, но даже бегать. Снизу зрелище оказалось еще более занятным: прозрачные, расшитые синтетическими драгоценными камушками шаровары, внаглую выставляли напоказ тонкие кривоватые ноги с острыми коленками, а на месте, где по всем законам анатомии положено находиться мужскому достоинству, красовался ярко-розовый меховой мешочек, от которого тянулись три ряда кольрамовых цепочек, щедро украшенных подвесками из перьев, камней, бубенчиками и прочей мишурой.

Добежав до самой середины помещения, мириянин выудил из многочисленных оборок небольшие расписные шарики и, тряся оными со всей дури, стал выделывать какие-то поистине невообразимые па. Шарики издавали мерзкий ритмичный хрюкающий звук, от которого челюсти свело практически у всех присутствующих. Через несколько безумно долгих минут первый акт — шоу одного актера — закончился. Разноцветное чудо в перьях замерло, а потом, видимо набрав в костлявую грудку побольше воздуха, от души заверещало: