Жизнь в Советском Союзе была...

Даже, если и был Бардин Борис преступником, то каким-то безопасным, никто его особо не боялся, на улице от него не шарахался.

Человеком он был весьма дружелюбным и приветливым и даже в пьяном виде ни во дворе, ни на улице никогда не буянил. Семенит, бывало, мелкими шажками, еле-еле вдоль стеночки, поддерживая её рукой, чтобы она ни на кого не рухнула. Курс знает и держит твердо — в свою квартиру.

Жена его — тетя Наташа — увидит и начнет ругать: "Опять напился, горе ты мое!" Но сильно не скандалит, знает, что, как дойдет, спать ляжет.

Работал дядя Боря, вроде как, машинистом. По крайней мере, несколько лет он уходил из дома по утрам в форменном железнодорожном кителе и форменной фуражке и даже с чемоданчиком в руке. Но потом зеленый змий все-таки одолел и Бардин перебивался случайными заработками.

Жена его, тетя Наташа Агаркова, была женщиной нешумной, спокойной, не сильно скандальной. Работала она поваром в столовой Автомобильного училища. Было у них двое детей: старшая дочь Людмила и сын Сашка. Официально дети носили фамилию матери, но во дворе, тем не менее, их все равно называли Бардиными, и они охотно на эту фамилию откликались.

В том же подъезде жили Наумовы-Лачины. Не-е, это не двойная фамилия, просто члены этой семьи носили разные фамилии. Дело в том, что мать семейства — тетя Аня— дважды была замужем и имела детей от двух разных мужей. В первом браке у нее было два сына: Стасик и Николай от гражданина Лачина, которого я никогда не знал и не видел, а во второй раз она вышла замуж за Ивана Наумова и родила от него еще двух сыновей: Александра и Мишку. Так что все парни были братьями по матери, но фамилии носили разные.

С семьей Наумовых мы были в дружеских отношениях. Во-первых, они были своими, мостопоездскими, знакомыми еще с Акмолинска. Во-вторых, братья Лачины— Наумовы были близки по возрасту нашим Володе и Юре и с детства много друг с другом общались.

Дядя Ваня Наумов запомнился мне невысоким, рыжеватым, полным, крепким мужиком. Был он простым работягой, говорят, что трудился в литейке и, как часто бывало с простыми рабочими, любил выпить. На почве выпитого мог поскандалить и подраться. Я был свидетелем двух драк с его участием.

Тетя Аня Наумова была женщиной тихой, спокойной, хозяйственной. Работала она медсестрой в больнице.

Наумовы вскоре после переезда в Челябинск купили сад недалеко от наших домов — теперь это товарищество "Любитель-1" на улице Чайковского— и в сезон урожая иногда угощали нас первыми яблоками.

Рядом с ними жили Петрушовы. Отца семейства я помню плохо, точнее, не помню совсем. То ли его совсем не было, то ли он как-то быстро умер. Да и из детей помню только младшего — Евгения. Хотя младшим он был относительно, поскольку являлся ровесником моего брата Юрия, а уж то, что у него было еще две старших сестры, мне рассказал Володя. Прямо над Петрушовыми жили Байковы. У них я помню двух миловидных сестер Раису и Людмилу. Эти семьи в моих мемуарах много место не займут. Все дети были значительно старше нас с Лешкой и с такой мелкотой, как мы с братом, они не возились. Особых воспоминаний об их деяниях у меня нет. Запомнилось лишь, что самая младшая из них, Людмила Байкова, замечательно пела.

Узнал я об этом совершенно случайно, когда однажды она, — ученица десятого класса,— пришла к нам в наш 61 на урок пения с целью срочной репетиции песни для какого-то отчетного концерта. У Людмилы оказался очень красивый по тембру голос, и песня была весьма необычная, про Наталью Гончарову. По радио или по телевизору я этой песни никогда не слышал. Так что мы всем классом в сорок человек с удовольствием посидели на уроке тихо-тихо и послушали замечательную песню в прекрасном исполнении, после чего вполне искренне наградили мою соседку аплодисментами. Это было интереснее, чем хором фальшивить самим.

А вот другие жители первого подъезда в моей памяти не отложились никак. Все квартиры второго этажа там были коммунальными, и народ менялся в них часто, разве что я потом разок упомяну семейство Бодней.

II

Во втором подъезде нашими соседями много лет была семейная пара Лисициных, дядя Боря и тетя Зина. Квартира их испокон веков была коммунальной, и в соседях у них были разные люди. Но году так в 70-м, или даже чуть раньше, к ним подселили одинокую пожилую женщину, которую тоже звали Зинаидой. Далее, дабы отличать ее от остальных многочисленных Зин, населявших наш дом, я буду звать ее "москвичка", поскольку родом она была из Москвы, чем всегда гордилась. Эта т. Зина — "москвичка" прожила в нашем доме до самой смерти в 90-х годах, детей и внуков не имела, родственников ни разу не упоминала. Никогда к ней никто не приезжал, и она сама никуда не уезжала. Тетю Зину— "москвичку" можно было бы совсем не упоминать в моих писаниях, если бы не то обстоятельство, что она меня "сглазила".

После ее смерти дядя Боря с тетей Зиной оформили ее комнату на себя, став полными владельцами двухкомнатной квартиры. Именно в этот момент эпопея борьбы с коммунальным жильем во втором подъезде была закончена.

Лисицыны в пору моего детства были самой молодой парой в подъезде. Им, наверное, в те годы и тридцати не было. А к моменту написания этой книги они стали самая пожилая пара не только в своем подъезде, но и во всем доме. Одно только портило им жизнь — отсутствие детей. Дядя Боря очень переживал по этому поводу и по извечной русской традиции иногда заливал горе спиртным, но со временем смирился с тем, что не оставил на этой Земле наследников.

В другой коммунальной квартире хозяйничали две тети Шуры. Две большие и смежные комнаты занимала семья тети Шуры Сухомлиновой, а отдельную маленькую занимала другая тетя Шура, которая работала в военном училище, и мужем которой был настоящий военный— дядя Лева.

Как я сейчас понимаю, дядя Лева служил всё в том же автомобильном училище старшим сержантом-сверхсрочником, но в детстве такие мелкие обстоятельства не осознаешь, ведь главное, что дяденька был одет в военную форму, а это было круто. В те годы военные пользовались у пацанов огромным авторитетом. Потом дядя Лева перестал быть военным: то ли попал под очередную реформу сокращения армии, которые неоднократно проводились в 60-е годы, то ли сам не стал возобновлять свой контракт. А затем они переехали из второго подъезда нашего дома в первый, в квартиру на втором этаже. Я так понимаю, что у них комната стала значительно больше по площади, а вот соседей по квартире стало меньше.

Уже в новой своей комнате дядя Лева как-то по пьяному делу выпал из окна. Хотя этаж был всего второй, но дом-то высокий, по любому метров пять наберется. В общем, он сильно повредил позвоночник, долго лежал в больнице, но оклемался. Вскоре они опять переехали в другой мостопоездский дом где-то на улице Плеханова. В более взрослом возрасте я встречал дядю Леву уже вполне здорового и работоспособного.

К Сухомлиновым же в освободившуюся комнату никого не заселили. Они заняли ее, и стали хозяевами всей трехкомнатной квартиры, точно такой, как наша, но их на такой же площади было всего четверо.

Сама Александра Ивановна Сухомлинова в то время работала в системе Областного общества охотников и рыболовов. Ее муж — дядя Витя — был специалистом в электрооборудовании автомобилей, а также народным умельцем, ремонтирующим на дому всевозможные электротехнические и даже электронные приборы. Ему все время приносили то утюги, то вентиляторы, то радиоприемники и даже телевизоры с магнитофонами. Именно у него на квартире я впервые увидел настоящий магнитофон, это был еще ламповый "Днепр".

Да и телевизор у Сухомлиновых был оригинальный. Это был какой-то радиокомбайн — монстр. В одном корпусе был радиоприемник, телевизор с достаточно большим экраном, а сверху еще и проигрыватель грампластинок. Три в одном, как сейчас говорят.

Кроме того, дядя Витя был очень энергичным и деловым человеком. Он одним из первым в нашем дворе приобрел автомобиль. Это был легендарный "Москвич 401". У вас такое приобретение вызывает усмешку? Но не забывайте, что я описываю шестидесятые годы и многих известных вам моделей просто еще не существует в природе. Причем, брал он "москвичонка" не на ходу, довел до ума, проехал на нем не одну тысячу километров и даже кому-то сумел его продать. Для автомобиля дядя Витя соорудил гараж из листов железа, который потом не одно десятилетие простоял у школьного забора на улице Бехтерева.

А еще именно его стараниями между 30-м и 28— м домами появились в нашем дворе две овощные ямы. Сначала он предлагал нам поучаствовать в этом мероприятии, мать была "за", а вот отцу яма была ни к чему, и он отказался финансировать работы. Тогда Сухомлинов предложил эту идею Наумовым, у которых тогда уже был сад в товариществе "Любитель", на что тетя Аня Наумова с радостью согласилась.

У Сухомлиновых было двое сыновей старший — Вовка, лет на шесть старше нас и младший — наш ровесник — Женька.

Женька был нашим лучшим другом в ту пору. Именно с ним мы играли и гуляли чаще всего. Во-первых, удобно было, близко, чтобы сходить в гости нам даже на улицу выходить не надо было. Во-вторых, интересы наши часто совпадали, или мы заражались ими друг от друга. Я научил Евгения, как надо лепить пластилиновых солдатиков, а он преподал мне первые уроки бонистики и нумизматики. Лешка собирал марки, и Женька стал филателистом. Сухомлинов собирал значки, и я пробовал это делать. В-третьих, связь мы с ним по батарее устраивали, труба— то отопления у нас общая была. Стукнешь три раза — это означало: "приходи в гости", телефона не надо.

Рядом с Сухомлиновыми через стенку жили Филиппенковы Григорий Иванович и Лидия Ивановна. Тетя Лида была моей крестной, ближайшей подругой матери и работала, как я уже писал, поваром в детском саду. Дядя Гриша слыл молчуном и трудягой, кроме того был он членом партии, фронтовиком и ударником коммунистического труда. Еще в далеком 1953 году за свой труд он заслужил звание лучшего арматурщика "Главмостстроя". В общем, он был опорой нашей страны, трудами таких, как Григорий Иванович, стоял СССР.

У Филиппенковых было двое детей: старшая Зинаида (уже третья в нашем подъезде) и Санька — ровесник и большой друг нашего Володи. Сашка умел бренчать на гитаре и охотно отзывался на иностранную кличку Джон.

На втором этаже в еще одной коммунальной квартире жили сначала Билейченко. Мать — тетя Люба — усталая женщина, тихая и спокойная и двое ее сыновей. Муж с Любовью Белейченко развелся и жил с новой женой на "19 км". Пацанов ее звали Сашка и Вовка. Сашка Белейченко был ровесником Вовки Сухомлинова и они, вроде как, приятельствовали, а Вовка Билейченко был где-то на год старше нас.

Во второй же комнате этой квартиры жила замечательная девушка Нина, молодая, лет двадцати— двадцати двух, и писаная красавица: брюнетка, стройная, всегда модно и хорошо одетая, с точенной фигуркой и ухоженными руками. Именно на ее нежных пальчиках я впервые увидел маникюр. Если вы видели "Кавказскую пленницу", то наша соседка Нина была ничуть не хуже Натальи Варлей, исполнившую в этом фильме главную роль.

Запомнил я ее так хорошо по той причине, что она очень хорошо ко мне относилась и иногда могла дружелюбно и невинно потискать. Бежишь, бывало, по своим шестилетним делам, оп ля: между нашим домом и детским садом прогуливается Ниночка, жениха, похоже, ждет. (Она дружила с курсантом из автомобильного училища и вскоре вышла за него замуж). Только успеешь прокричать ей "здрасти!", а она тебя тормозит, хватая за плечи, и говорит: "Ага, попался! Куда бежишь? Все, будешь со мной сейчас гулять, будешь сегодня моим кавалером!". Конечно, даже в том нежно-невинном возрасте мне нравилось, что такая красивая девушка хватала меня в охапку, но, с другой стороны, чувство долга мешало мне составить ей компанию. Я же сильно занят — в войнушку играю, а там же наших поубивают, пока я с ней гулять буду...

Надо сказать, что такое поведение женщин и девушек меня тогда не сильно шокировало и не казалось странным. В детстве я был очаровательно красив и многие женщины, часто даже незнакомые, говорили моей матери: "какой у вас мальчик красивый". Даже помню пожилая врач-педиатр детской железнодорожной поликлиники, у которой я проходил медкомиссию перед отправкой в пионерлагерь, осмотрев меня, отметила: "какое красивое телосложение у вашего ребенка, вырастет — все девчонки будут без ума!". Маме, конечно же, было очень приятно.

Но, к сожалению, продолжалось это не очень долго, лет до 12-ти. А потом произошла такая история. Как-то зимним вечером в собственном подъезде я стоял возле батареи и грел озябшие на морозе руки. Можно было заняться этим и дома, но мне было поручено матерью выбросить мусор, накопившийся за день. К тому времени помойки у нас во дворе уже не было, и мы выбрасывали отходы жизнедеятельности в мусоровоз, приезжавший к нам во двор два раза в сутки: утром и вечером. До этого момента я уже нагулялся с мальчишками во дворе, варежки мои намокли, в валенки попал снег, так что причина стоять возле теплой батареи в подъезде у меня была.

Компанию мне составляла соседка: тетя Зина-"москвичка". Она тоже собиралась выбрасывать мусор и, подобно мне, то пряталась от мороза в подъезде, то периодически выглядывала на улицу. Потом, посмотрев на меня внимательно, она вдруг ни с того ни с сего произнесла: "А ты красивым парнем будешь".

И все, как отрезало! Сглазила! С тех пор ни одна женщина больше меня красавцем не называла. Обидно, именно тогда, когда я подрос и стал нуждаться в женском внимании, и, я бы даже сказал— ласке, девушки перестали меня замечать.

Хоть бы одна подошла на улице и сказала: "Все, будешь сегодня моим кавалером!". Не подходили, почему-то.

Ниночка пропала из квартиры первой, вышла замуж за своего курсанта, ставшего офицером, и отбыла к новому месту его службы. Билейченко, вроде как, заняли всю квартиру, но что-то им не пожилось. Сначала исчезли пацаны, тетя Люба жила в квартире одна с полгода, Скучала по детям и разрешала мне приходить в гости и играть игрушками ее детей, а потом и она уехала.

В квартире поселились новые жильцы — интеллигентная семейная пара. Оба не юные, лет около тридцати, но с маленьким ребенком двух-трех лет. Я не запомнил, как их звали и их фамилию, но помню, что очень нравился новой хозяйке. Она тоже меня привечала, приглашала в гости и даже пыталась научить вязать. Но разве можно мальчишку лет 7-8 увлечь делом, требующим терпения и усидчивости?

Эти милые интеллигентные люди вскоре съехали, и на пару десятилетий в этой квартире воцарилась... вы не поверите, очередная тетя Зина— женщина пенсионного возраста. Она занимала большую комнату. В маленькой на разные сроки появлялись какие-то персонажи. Но ни одного из них я, повстречав сейчас на улице, просто не узнаю. Только где-то к концу перестройки один предприимчивый школьный физрук сумел выменять оба ордера, и квартира перестала быть коммунальной.

Ну и последних, кого стоит упомянуть, это наших соседей по лестничной площадке разновозрастную семью Танеевых. Главой семьи и единственным мужчиной у них был высокий худой старик в возрасте далеко за семьдесят, весь благообразный и с длинной седой бородой. Наряди его в красный кафтан, и он мог бы исполнять роль деда Мороза без грима. При нем была его супруга — маленькая скрюченная старушка в очках с толстенными линзами. И зимой, и летом бабулька ходила в каком-то черном шушуне и валенках, видимо сильно мерзла. Ходила — это сильно сказано. Если дедуля был подвижен и энергичен, посещал и магазины, и почту, иногда даже что-то мастерил своими руками, то супруга его, если и выходила на улицу, то в лучшем случае, не дальше крыльца. Старушке выносили табуреточку, и она часами сидела на ней, разглядывая через свою могучую оптику окружающий мир и размышляя о чем-то вечном. Кстати, именно от нее я впервые узнал, что гром производит колесница Илии пророка, когда он по небу путешествует.