| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
В просторной кухне маялся парень лет двадцати пяти. Он меланхолически помешивал в чашке давно остывший чай и тупо смотрел на разбросанные перед ним листки с густо почерканными фразами. Судя по всему, сегодня муза если и посетила его, то совсем не надолго.
— Андрюшенька! — ласково сказал композитор. — Это тот самый молодой человек, о котором я тебе говорил!
Андрюшенька поднял на нас мутный взгляд. Я понял, что муза ушла от него, не выдержав запаха перегара.
Он долго переводил взгляд с меня на Леху, а затем обратно и, наконец, спросил:
— А почему вы говорите о них в единственном числе — или это у меня после вчерашнего?
— Вот наш начинающий поэт — Попов Алексей! — начал пояснять Червонец. — А это — его друг!
Меня он даже не счел нужным представить по имени — мол, знай сверчок свой шесток!
— Сейчас я чайку налажу, — сказал композитор. — А потом, Алексей, вы нам покажете свою работу! Хорошо?
Лешка пожал плечами. Поэт тоже отнесся к чаю без энтузиазма и выдвинул встречное предложение:
— А, может, я сбегаю?
— Нет, нет! — запротестовал Червонец. — Вы уж мне молодежь не спаивайте — рано им еще!
Композитор был с ним вполне солидарен.
— Сиди уж! — осадил он поэта. — Ты уже вышел три дня назад за сигаретами — и только сегодня утром вернулся!
— У меня творческий кризис! — парировал тот. — А спиртные напитки даже классики воспевали в своих произведениях. Вспомните Роберта Бернса, — как он виски восславил! А "Застольная" Бетховена — "налей-ка нам грога стакан", тарам-парам-ра... "бездельник — кто с нами не пьет"... Вот даже как! А Моцарт... А, кстати, — что пил Моцарт, кто знает?
— Что ему Сальери наливал, то и пил! — брякнул я. Скажу честно, эту шутку я заимствовал у поэта Михаила Светлова, — но успех она имела колоссальный! Композитор громко расхохотался, даже Червонец улыбнулся; а поэт так и зашелся минут на пять, — аж до слез!
— Ну ты даешь, брат! Давно я так не смеялся! — сказал он, вытирая слезы, и я скромно промолчал про Светлова, дабы не портить впечатление.
— Вы сегодня песню слушать будете, или — как? — мрачно осведомился Леха.
— Алексей! — укоризненно покачал головой Червонец.
— А чего, Пал Палыч? — удивился Леха. — У меня, конечно, времени полно, а вот у товарища композитора, я думаю, со временем напряг!
— Ну и словечки же у тебя, Алексей! — начал было отчитывать его Червонец, но поэт поддержал Леху:
— Молодец, юный! В корень зришь! Давай, лабай, что приволок! Правильно, Алексан Константиныч?
Композитор поддержал его — правда, менее экспрессивно.
И Леха "слабал"! Кстати, песню до этого я не слышал и мне было интересно, с чем Леха срифмовал слово "Гевара". Сколько я сам, ради интереса, не пытался подобрать рифму, ничего, кроме "гитара" в голову не приходило — ну, прямо как у Козьмы Пруткова, помните? Нет рифмы на "Европа" кроме слова...
А Леха подобрал! Мне запомнился припев, — уж больно классный он получился:
Оставил нам пламя
Душевного жара,
Мы приняли знамя,
Команданте Че Гевара!
Когда Леха закончил, композитор сказал:
— Недурно, право — недурно. Но — очень сыро! Очень! Музыкальная тема однообразная и нечеткая. Так что выступать перед публикой с таким материалом, по-моему, преждевременно!
— Вот Алексей и хочет вас попросить поработать с его... м-мм... произведением! — воскликнул Червонец и выразительно взглянул на Леху. Леха мрачно промолчал.
— Ну-у... не знаю, не знаю! — протянул в задумчивости композитор. — Много работы — очень много работы! Ну, а что сам молодой человек скажет?
"Молодой человек" искоса взглянул на Червонца. Взгляд Червонца был более чем выразителен, — зрачки его глаз напоминали стволы пулеметов заградотряда! Затем он перевел взгляд на меня, — я понял команду и пнул сзади Леху. Такой двойной прессинг Леха не смог выдержать! И он понуро промямлил:
— Да, я вас прошу... очень прошу — поставьте свое имя!
— Что? — переспросил композитор. Он то ли действительно не понял, то ли был шокирован формой просьбы.
Червонец пришел на выручку.
— Я тебя прошу! Ведь нельзя же с этим выходить на конкурс — позору не оберешься!
— Так возьмите другую песню, — предложил композитор.
— Да я же тебе рассказывал, откуда у этой истории ноги растут! — с досадой напомнил Червонец.
— Ах, да! — вспомнил композитор. — Так это тот самый молодой человек?
— Какой такой человек? — очнулся поэт.
— Который Маркса "Патлатой трагедией" обозвал! — вполголоса сообщил композитор.
— И вовсе не так было! — запротестовал Леха, но его уже никто не слышал — завязался спор. Композитор колебался — не будет ли использование музыкальной темы расценено как плагиат? Не дай бог, узнают в Союзе композиторов, — со свету сживут! Поэт сгоряча сказал, что он никогда в жизни не поставит свою подпись под чужими стихами, — тем более под такими слабыми! Вот такого Леха точно не мог выдержать, — он вскочил и, не прощаясь, ринулся к выходу. Я рванул за ним, — впрочем, успев извиниться.
Леху я догнал только во дворе.
— Ты чего, дурак? — накинулся я на него. — Они же для тебя стараются!
— Я почти смирился с тем, что меня лишают моего детища! — несколько напыщенно, но вполне искренно заявил Леха. — Но при этом еще и хаять его, — этого я не позволю!
— Да ты спасибо Червонцу скажи, что он тебя сюда притащил; возится как с малым ребенком! Другой бы на его месте плюнул на конкурс, да дал бы тебе пинка под зад, — пусть с тобой Железная Люба разбирается! Вот тут уж будь спок, — она бы не успокоилась, пока тебя в Лефортово не спровадила бы! Ты на Червонца и на эту музбанду молиться должен, — а ты такие закидоны устраиваешь! Чего добиваешься — чтобы Двуногая Смерть победительницей осталась? Думаешь, она только об тебя ноги вытрет? Да она об нас всех ноги вытрет, — и об меня, и об Ируську! Ведь мы для нее не люди, а эти... как их... "молодые строители коммунизма"! Так что давай, вали! Слабак ты, Леха, слабак, раз через гонор свой переступить не можешь!
Наконец, я оторался. Леха мрачно ковырял носком ботинка землю. Потом он поднял голову и, взглянув мне в глаза, сказал:
— Значит, я сегодня, по-твоему, свою песню продать должен — для спокойствия и душевного комфорта! А если завтра я для спокойствия и душевного комфорта тебя продам — что ты тогда скажешь?
— За все на свете, Леша, надо платить! И иногда даже кровью! — заметил я. — А уж как платить — своей кровью или чужой, — каждый решает сам в меру своей испорченности. Вот так, — и не иначе!
— Спасибо за лекцию, Мироныч! — невесело ответил Леха. — Ладно, пойду, пораскину мозгами — чего еще на продажу выставить! Может, совесть? Вроде бы пока есть она где-то там, внутри.
— Не драматизируй! — посоветовал я. — Даже в шахматах жертвуют фигуры, чтобы получить инициативу.
— Ничего ты не понимаешь, — махнул рукой Леха, — эта песня — часть меня самого! Если я ее вот так отдам, — я другим стану! Вот этого я и боюсь. А ты — "гонор"!
— Ладно, оставь философию на потом! — прервал его я. — Вон, Червонец идет!
В общем, Червонец сошелся с деятелями культуры на следующем: композитор напишет музыку на предложенную музыкальную тему, а поэт пригладит стихи — они пойдут как перевод с испанского.
— А никак нельзя Леху упомянуть, — хоть где-то? — осторожно поинтересовался я.
— Нельзя! — строго отрезал Червонец.
Очень скоро я понял, почему — "нельзя"!
Прошло недели три — четыре. Железная Люба в упор не замечала Леху, Леха отвечал тем же — короче, "на Западном фронте без перемен"! Но, как известно, самая тихая тишина бывает перед бурей, — так оно и получилось!
В тот день Леха вдруг взял и не появился на уроке физики. Тем более было странно, что на предыдущем уроке он был, и ни словом не обмолвился, что ему куда-то надо "свалить"! Я вдруг явственно почувствовал приближение больших неприятностей: это было непередаваемое ощущение, что что-то должно произойти со мной еще до конца урока. "Предчувствия его не обманули", — где-то в середине урока наш секретарь Наташа просунула голову в дверь и прокричала:
— Миронов! К директору, — немедленно!
Я под любопытными взглядами соплеменников потащился к выходу.
В кабинете у Червонца я увидел Леху. Тот сидел напротив директорского стола белый как бумага и время от времени нервно сглатывал слюну. Что было уж совсем необычно, — и эта необычность не сулила ничего хорошего, — Червонец расположился в кресле сбоку от стола, а за столом на директорском месте восседал плотный мужчина средних лет с глубокими просеками залысин в некогда, по-видимому, буйной кудрявой шевелюре.
— А вот и Миронов! — поспешно сообщил Червонец. Его тон мне совершенно не понравился, — сердце екнуло и забилось быстрей. А в следующий момент оно вообще упало в пятки и надолго застряло там, потому что Червонец произнес:
— А это — Сергей Иванович Ковров из Управления Комитета государственной безопасности.
— Очень приятно! — растерянно пробормотал я. Гэбэшный Сергей Иванович поднял голову и окинул меня взглядом; Червонец посмотрел на меня как на полного идиота.
— Раз все в сборе, то можно ехать! — сказал Сергей Иванович и встал.
У меня закружилась голова от ужаса.
— А куда ехать? — услышал я как будто из далека свой голос.
— В управление, — будничным голосом ответил Сергей Иванович и, взглянув на меня, счел необходимым уточнить:
— Да вы не волнуйтесь так! Дадите показания — и обратно. Паспорт у вас с собой?
Паспорта, конечно, не оказалось и нам пришлось ехать вместе с Червонцем ко мне домой, а затем уж в Управление. Ехали на "Запорожце" Червонца и всю дорогу молчали.
Наконец, мы очутились в кабинете Сергея Ивановича. Сначала зашли Червонец с Лехой, а я минут сорок сидел в коридоре. Потом вызвали и меня.
— Садитесь, молодой человек, — указал мне Сергей Иванович на стул рядом с Лехой, — боюсь, что наша встреча будет не такой приятной, как вам кажется!
Последней фразой он окончательно вогнал меня в полуобморочное состояние. Я бессильно рухнул на стул, покорный судьбе, как кусок ветчины.
— Вы вели протокол этого собрания? — протянул мне листок бумаги Сергей Иванович.
Никаких сомнений — это был тот самый наш легендарный протокол! Я утвердительно кивнул.
— А что вы постановили считать "недоразумением"? Расскажите об этом.
Я вздохнул и рассказал. Сергей Иванович быстро записывал за мной. Когда я закончил, он поднял голову и спросил:
— Применительно к кому были адресованы слова завуча — "патлатая трагедия"?
Вопрос был чисто риторический, — я покосился на Лехины патлы и ответил:
— Ну, конечно к Лехе... ой! К Попову Алексею то есть.
— То есть вам было очевидно, что это — ироническое обращение в форме вопроса? — уточнил Сергей Иванович.
— Да, конечно!
— А Попов умышленно сделал вид, что вопрос относится к портрету Карла Маркса? — коварно наехал чекист.
— Да это же была шутка, — просто шутка! — воскликнул я. — Все это так и восприняли!
— То есть, — это вы лично так восприняли? — подчеркнул Сергей Иванович.
— Ну, конечно, а как же еще?! — недоуменно пожал плечами я.
— По прежним временам такая, с позволения сказать, "шутка" тянула лет на десять! — заметил Сергей Иванович и взглянул на Червонца: тот закивал головой и вздохнул.
— А с портретом Леонида Ильича Брежнева, — тоже была шутка? — поинтересовался Сергей Иванович, пристально глядя мне в глаза.
Вот этого вопроса я никак не ждал! Честно говоря, я уже забыл о том происшествии, но КГБ, как видно, помнил.
Случилось это в прошлом году на первомайской демонстрации. Мы выдвигались в колонну района. Я нес портрет Брежнева, а Леха на пару с Серегой Багровым — транспарант с лозунгом. Случилась какая-то заминка, мы остановились отдохнуть, — как раз возле пивной. Понятно, пивная была закрыта, но возле нее уже тусовались алкаши. Мы вначале даже не поняли, почему внезапно появившаяся Железная Люба гневно накинулась на Леху с Серегой.
Лишь когда она воскликнула: "А что, если какой-нибудь иностранец это сфотографирует?!" и простерла указующий перст в сторону прислоненного к стене пивняка транспаранта, до нас дошло, что именно вызвало искреннее возмущение старой партийки.
Под красным полотнищем с надписью "Ленин с нами!" вдумчиво и серьезно похмелялись "Кавказом" небритые помятые личности.
Ясное дело, все покатились со смеху, а разъяренная Железная Люба, вытурив из колонны Серегу с Лехой и, пообещав разобраться с ними после праздников, забрала транспарант и удалилась. Леха, конечно, не мог расстаться с другом (то есть — со мной) и потихоньку втерся обратно в колонну. Сначала он вел себя пристойно, потом скуки ради стал наступать мне на ногу. Когда после очередной попытки он больно отдавил мне палец, я рассердился и двинул его древком от портрета. В завязавшейся дружеской потасовке Леха отобрал у меня портрет "дорогого Леонида Ильича" и стукнул меня им по голове. Образ генсека дал трещину и Леха, не долго думая, забросил порванный портрет в проезжавший мимо грузовик.
— Ты чего сделал, козел? — накинулся я на него.
— Да на фига тебе рваный Брежнев? — удивился Леха.
— А что я после демонстрации сдавать завхозу буду?
— Ерунда! — беспечно отозвался Леха. — Да и как же ты его рваным сдал бы? Это же — гарантированные неприятности! Вот после праздников я тебе куплю новый — его и сдашь!
Ну что тут возразишь?
Логичный Лехин план нарушила бдительная Железная Люба. Возвращение Лехи в колонну демонстрантов не прошло для Любы незамеченным и мы, оказывается, на протяжении всего инцидента находились под ее наблюдением!
Короче, после праздников Леху исключили из школы на неделю, а меня — на три дня.
Что я мог ответить дотошному гэбэшнику? Собравшись духом, я промямлил:
— Понимаете, это случайно получилось...
— Кто порвал портрет? — прервал меня Сергей Иванович.
Я замер, боясь взглянуть на Леху. Но посмотреть в глаза настырному чекисту было выше моих сил — все равно, что Одиссею играть в гляделки с Медузой-Горгоной. На счастье, я вспомнил, что в какой-то книге было написано: если смотреть собеседнику в переносицу, то можно выдержать любой взгляд! И я сосредоточился на мясистом носу Сергея Ивановича.
Сначала я обратил внимание на торчащий из правой ноздри жесткий, как китовый ус, волос. Затем разглядел крошечную бородавку слева. Все эти подробности могут вызвать справедливое раздражение читателя, но — черт возьми, я запомнил чекистский нос на всю жизнь!
Процесс изысканий прервал Лехин голос:
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
