— Откуда ты это взял?! — вскричала я, вскочив на ноги. — Ты придумал это! Не могло такого быть, никогда бы он так не поступил... Ну скажи... скажи, что это неправда, иначе...

— Иначе — что? — спросил Рыжий, глядя на меня в упор. — Скажешь, что это ты убила его? Нет, хозяйка, не ты. Ты его ранила — гордостью своей и злостью, но он любил тебя по-настоящему и понимал, почему ты так поступаешь. Он сумел бы сладить с тобой, если бы ему хватило времени. Говорю тебе — Саннежи отказался от прав на престол. Он, при всей своей гордости, стал бы твоим консортом, если бы ты позволила. А ты бы позволила, ведь так? Ты бы передумала в последний момент, и он разорвал бы помолвку с Аделин...

— Я не знаю... — я закрыла лицо руками. — Что толку теперь говорить об этом, если его уже нет? Никого больше нет...

Тяжелые руки легли мне на плечи, я повернулась и уткнулась лицом в грубую куртку. От бродяги пахло... бродягой. Дымом костра, осенней прелью, сухой и мерзлой травой, почему-то железом, конским потом, псиной и им самим, конечно.

Пусть так. Я не могла плакать, но не хотела, чтобы он видел, как у меня дрожат губы.

В последний раз меня так обнимал отец. Да, верно, это было на похоронах Саннежи, и там очень похоже пахло гарью и металлом, свистел холодный осенний ветер, а улетающие лебеди проводили моего князя, уходящего в небо вместе с дымом погребального костра, печальным криком. Помню, мне показалось, будто в белом клине прибавилось лебедей, но, должно быть, мне просто попали в глаза брызги морской пены, и зрение замутилось...

— Ну, будет, хозяйка, — негромко сказал он и усадил меня в кресло. — Ты права, былого не воротишь. Твой князь ушел за горизонт, но он запомнил тебя сильной и смелой, вот и не подводи его, слышишь?

— О чем ты?

— Бежать надо, — серьезно ответил Рыжий. — Одевайся да поскачем прочь отсюда.

— Но... что потом?

— Видно будет. В прошлый раз я говорил: 'ночные короли' недовольны происходящим. Так и есть. Они помогут, чем смогут, когда доберемся до них, — Рыжий ухмыльнулся. — А еще я нашел несколько верных людей, они ждут нас в горах. Кое-кто тайные тропы знает, уведет подальше, а там уж и станем судить-рядить.

— А почему я должна тебе верить? — негромко спросила я. — Ты сказал — ты не подсыл, но чем ты это докажешь? Откуда мне знать, что ты говорил правду? Кто на самом деле вложил в твои уста эти речи, заставил нарассказать легенд затворнице, истосковавшейся по новостям? Я уеду из поместья... и где окажусь? Исчезну? Или...

Рыжий молчал.

— Откуда-то ты прознал обо мне и Саннежи, — продолжила я, — но это мог и помнить и Арнольд, герольд: ты же сам сказал, что напоил и расспросил его. Уж об отречении Саннежи он должен был знать наверняка! А я... Что мне остается? Остаться здесь и ждать, пока сестра умрет очередными родами, а за мной пришлют? Бежать в никуда одной? Бежать с тобой, все время думая о том, что ты можешь оказаться врагом или слугой врага? Этак я и в самом деле сойду с ума!

— Клятве ты, должно быть, не поверишь? — негромко спросил он, и я покачала головой. — Страшно никому не доверять...

— Все, кому я верила, умерли, — ответила я. — Ты что делаешь?

Рыжий распахнул куртку, дернул завязки на воротнике рубахи, и я невольно вздрогнула — левое плечо его было покрыто замысловатыми рисунками, какие накалывают себе моряки. Но у тех они обычно черные от жженой пробки или синие от чернил, а у Рыжего сложная вязь светилась тусклым золотом. Мне показалось даже, словно под кожей у него продета золотая нить, которой вышито неведомое послание.

Он вынул нож и провел острием у самой ключицы, там, где начиналась загадочная вязь, и приложил руку к царапине.

— Смотри, — сказал он, протянув мне окровавленную ладонь. — Не бойся.

Я смотрела, как зачарованная: узор под кожей шевельнулся, вспыхнул ярче и вдруг... начал расплетаться, и тонкие золотые нити побежали по пальцам Рыжего, словно следовали за током крови.

— Сейчас...

Он выдернул из так называемого букета стебелек осота, ветку крапивы, размял между пальцами, а потом как-то так ловко сплел с этими самыми нитями, что вышел тонкий жгутик, который Рыжий и свил у меня на запястье.

— Эту нитку можешь разорвать только ты, — сказал он, завязав узелок и оборвав концы.

— И что случится? Ты умрешь?

— Нет, не умру, — серьезно ответил Рыжий. — Это вовсе не для того. Это просто оберег — почувствуешь, если мужчина против тебя умышляет, ну...

— А если вдруг женщина? — прищурилась я, вспомнив придворных сплетниц.

— Тьфу ты... — он мотнул огненной головой. — Тут я ничего поделать не могу. Чему научили, то сделал. Ну уж будто ты наглую бабу не огреешь топором ровно так же, как мужика?

— Так-то оно так, но речь у нас шла вовсе о другом, — напомнила я, разглядывая странный браслет, на удивление похожий на золотой. Помню, в детстве мы с Аделин плели венки, и такие вот жгутики из травы тоже плели... — Откуда мне знать, что ты сделал, что это за вещь? Почему я должна послушать тебя?

— Я не хотел этого делать... — покачал головой бродяга. — Да только иначе ты не поверишь. А, ты и этак не поверишь!

— Ну, говори же!

— Князь Саннежи знал одну твою стыдную тайну. Ты сказала ему, не матери и не отцу, и это он объяснил тебе, что ты вовсе не умираешь, что это в порядке вещей, и велел все же пойти к матери. Помнишь?

— Откуда ты... — я почуствовала, как заливаюсь краской.

— Огонь, — Рыжий протянул руку, и огонек с фитиля свечи перескочил ему на руку, затанцевал на костяшках пальцев, как монета у ловкого фокусника. Такого я еще никогда не видала, даже у того циркача с факелом! — Он помнит то же, что Саннежи, ушедший в небо с дымом. А я умею разговаривать с огнем. Я могу рассказать, когда и как он в первый раз поцеловал тебя...

— Замолчи! Я все равно тебе не поверю, — прошептала я. — Ты мог узнать об этом от кого-то из слуг, наших или княжеских. Мог подслушать... А мог вызнать иначе.

— Скверно жить, не веря никому, верно? — повторил он после паузы.

— Да. Но лишиться жизни, доверившись бродяге с большой дороги, еще хуже.

— Значит, не рискнешь? Останешься ждать гонцов от своего зятя?

— Нет. Что мне терять?.. Тебе незачем везти меня к каким-нибудь бандитам, рискуя собственной шкурой: выкуп за меня если и заплатят, то огнем и сталью, сам ведь говоришь, что Рикардо не церемонится с разбойным людом. 'Ночные короли'... они всегда блюдут выгоду и не тронут меня. Лихим людям на поживу ты меня не отдашь: что проку? Будто мало кругом девиц красивее и доступнее... — Я перевела дыхание. — Если я нужна кому-то, кто умышляет против Рикардо, скажем, как знамя, как законная наследница престола, я рада буду помочь ему, а там уж сама разберусь... Ну а если ты посланник Рикардо, и если он получит меня, я придумаю, как убить его, оказавшись рядом!

Показалось мне, или свечи вспыхнули ярче?

— Вот это другой разговор, хозяйка, — серьезно сказал Рыжий. — Ты сказала, у тебя есть мужское платье. Собирайся да возьми смену одежды, и поживее! Коней уж я оседлал... Твой — караковый жеребец с белой проточиной на лбу?

— Он самый. Как догадался? — обернулась я.

На кровати уже высилась гора тряпья, и я выхватывала самое необходимое.

— Нрав точь-в-точь, как у хозяйки, — фыркнул бродяга. — Я его погладить хотел, а он меня за плечо цапнул. Ну, долго еще?

— Может, отвернешься?

Вместо ответа он поставил поперек комнаты ширму, о которой я совсем позабыла, и я принялась переодеваться. Хорошо еще, гардеробная за дверью, костюм для верховой езды хранился там, и его успели вычистить... Так, сапоги, плащ...

— Годится, — сказал Рыжий, увидев меня. — Только косу под куртку спрячь.

— Ее можно отрезать, чтобы не мешала.

— Нет. Это всегда успеется, а такими вещами... — он осекся. — Верно. Укоротить придется. Позволишь мне?

Я кивнула и невольно поежилась, когда Рыжий снова вынул нож.

— Дай руку, — попросил он, а когда я протянула ее, несильно порезал мне палец. — Извини, хозяйка, так надо. А теперь волосы...

Отхватил он мало не половину, и голова сразу сделалась какой-то легкой. Воображаю, что будет, если срезать волосы под корень! Наверно, вовсе в небеса улечу...

— Идем, — негромко сказал Рыжий, подхватив мой небольшой, но туго набитый тючок.

Что мне было брать с собой, кроме пары смен одежды? Немногочисленные драгоценности, несколько памятных писем и мелочей, вот и все. Медальон с портретами родителей и так был при мне. Ну и верный топорик и кинжал, отцовский подарок, я не забыла.

— А припасы как же?

— Смеешься? Припрятаны, где надо, с голоду не умрем.

— Меня искать станут! Еще и кони пропадут...

— Не беспокойся, — сказал он, бесшумно отворяя одну дверь за другой. — Садись на своего зверя. Себе я вон того серого выбрал, он вроде как посмирнее будет. А этих заводными возьмем... и навьючим как следует.

— Ты что делаешь? — прошептала я, когда он выпустил из конюшни остальных лошадей и настежь растворил ворота.

Вместо ответа Рыжий ловко оседлал серого и погнал его вскачь, а я последовала за ним. Заводные лошади поспешали позади на чембурах.

— Рыжий! — едва слышно окликнула я. Серый конь был едва виден в темноте, луна то и дело скрывалась за тучами.

— Тс-с-с... — отозвался он. — Стой. Теперь обернись и гляди.

— Но...

— Этой ночью положено жечь костры, — негромко произнес он. — Лето умерло, родилась зима, так что это — костер в твою честь.

Позади вдруг вспыхнул огонь, мигом охватил пустую конюшню, перепрыгнул на дом и весело затанцевал на крыше... Истошно залаяли проснувшиеся собаки, раздался топот копыт — это разбегались перепуганные лошади. Слышны были крики — видно, дом пытались тушить, но куда там...

— А как же люди? — прошептала я.

— Я ведь не палач, — серьезно ответил Рыжий. — Все успели выскочить. Все, кроме тебя. Это ты опрокинула свечу — все же знают, что ты не спишь ночами, читаешь. Ну и вот...

— Волосы и кровь, так? — медленно произнесла я. — Как в старых сказках: влюбленные убежали, но это заметили не сразу, потому что они оставили свою кровь, и та говорила с преследователями вместо них?..

— Именно. А теперь едем. Рассвет скоро, полночь давно позади, уже можно.

Я кивнула, ощущая странную пустоту внутри, а он добавил без тени иронии:

— Принцесса Жанна умерла. Да здравствует королева Жанна!

— Безобразная, — добавила я.

— Безумная, — поправил он.

— Одно другому не мешает, — не сдалась я, Рыжий тихонько засмеялся и тронул серого каблуками.

— Нам туда, — махнул он рукой. — К перевалу. Правь на рассвет...

Мне не приходилось раньше забираться в эти ущелья, прогулки мои ограничивались известными тропами. Мне дозволялось ездить лощинами и перелеском, но и только. Должно быть, соглядатаи мои знали, что Тван может уйти и по горной круче, как его полудикая мать, а потому держали меня на короткой привязи.

— Рыжий, а как же гвардейцы? — спросила я, следуя за ним. Для бродяги он как-то слишком уж хорошо держался в седле.

— Они спали, — ответил он, глянув через плечо. — Нет, огонь на их лужок не пошел, ветер в другую сторону. Но теперь, если они уже проснулись, то пытаются понять, что вообще случилось!

— Твоих рук дело?

— А как же, — самодовольно ответил он. — Самолучшее вино от госпожи! Три бочонка! Ты же его не пьешь, верно? Отчего бы не попотчевать служивых?

— Значит, ты все рассчитал заранее... Так кто же ты на самом деле, Рыжий? — негромко произнесла я, подобрав поводья.

Тван мог развернуться даже на этой узкой тропе, я знала...

— Просто бродяга, — ответил Рыжий, повернувшись ко мне. Уже рассвело, и видно стало, какое у него усталое, серое лицо. — Помолчи, хозяйка. Я и так еле жив.

Мы ехали молча до тех пор, пока солнце не поднялось в зенит, а мы не оказались в тенистом ущелье, где ручеек со звоном впадал в небольшое озерцо.

— Привал, — выдохнул Рыжий, сполз с коня и со стоном потянулся. — Давненько я не садился верхом!

— Ездишь ты уверенно, — заметила я.

— Научился в свое время, — ответил он, расседлывая серого. — Помочь?

— Сама справлюсь, — ответила я, — а то, чего доброго, Тван тебе руку откусит...

— Да уж... — пробормотал Рыжий, покосившись на моего каракового. — Ты есть хочешь, хозяйка?

Я покачала головой.

— И я не хочу. Сейчас лошадей обиходим, и можно будет вздремнуть. Сюда никто не доберется.

— Если гвардейцы живы-здоровы, то по следам нас найдут.

— Не найдут, — ответил он, глянув на небо. — Пока проснутся, пока разберутся, вот тебе и дождь... Успеем передохнуть.

Рыжий стреножил лошадей и пустил пастись — травы тут было вволю, — а сам примостился под большим валуном на попонах. Я села рядом — куда еще было деваться?

— Ты забывай свою привычку не спать ночами, хозяйка, — сказал он перед тем, как заснуть, — теперь хоть когда пару минут сна урвешь — считай, удача!

Я промолчала. Это от меня не зависело: я перестала спать ночами после смерти отца, да и прежде спала беспокойно. Только рядом с Саннежи я засыпала мгновенно, и снились мне огнегривые кони на бескрайних равнинах и кони белогривые на морских волнах, они встречались и мчались дальше бок о бок, и было это прекрасно...

— Хозяйка, — встряхнул меня Рыжий, и я очнулась. — Солнце садится. Я думал, дальше поедем, но не выйдет. Дождь скоро хлынет. Седлай своего дикаря, попробуем прорваться к пещерам, а то как река вздуется, нас только в заливе и выловят...

— Это, что ли, река? — нахмурилась я, глядя на ручеек.

— Сразу видать, в горах ты не бывала, — ухмыльнулся он и закинул седло на серого. — Живее!

Мы двинулись дальше, все вверх да вверх по замысловато изрезанным узким долинам и ущельям. Накрапывал дождь, потом он перешел в ливень, но Рыжий не сбавлял хода, понукая:

— Скорее, скорее, немного осталось!

Я же с ужасом и восторгом наблюдала за тем, как узкий ручеек в мгновение ока вздувается до размеров настоящей реки, и реки очень бурной!

Тут мой заводной конь оступился, его едва не унесло потоком, и если бы не Тван да не подоспевший Рыжий, пропадать бы бедняге... Мы вытянули дрожащего гнедого на твердый берег, а мой проводник, слава всему сущему, сказал:

— Здесь остановимся. Не зальет.

Кони не хотели идти в пещеру, пусть даже снаружи поливал дождь. Только Тван, знавший меня с рождения, уверенно пошел за мною следом, ну а за ним потихоньку удалось завести и остальных.

Пещера, узкая у входа, едва-едва лошади пройти, почти сразу резко расширялась, образуя большой зал (здесь мы оставили коней), а затем снова сужалась. Туда Рыжий и привел меня. Там было тесно, но хотя бы сухо, а в углу нашелся хворост и целая груда черных камней.

— Это горючий камень, — пояснил Рыжий, высекая искру. — Его тут видимо-невидимо. Вонюч, но горюч, чуть распалишь, потом не погасишь... Кузнецам и ювелирам он особенно по нраву: жар дает ровный. Ну а нам, сама видишь, пары камешков на всю ночь хватит. А что до вони, так тут хорошо сквозит, живо вытянет...