Алмазное сердце

Впрочем, как я и писала подруге, не такая уж она молоденькая. Но из внешности этого никак не скажешь: черные волосы, алебастровая кожа, синие глаза в обрамлении пушистых ресниц и пухлые алые губы — яркая, даже броская красота без малейшего налета прожитых лет. Стоило Виктории появиться в обществе, как к ней тут же устремлялись все взгляды, восторженные мужские и завистливые женские. Может, я потому и невзлюбила ее и навязываемые ею прогулки, что смотрелась рядом с ней нелепым рыжим пугалом, снятым с крестьянского поля?

Вот и почтмейстер, когда мы приехали, встречал Викторию лучезарной улыбкой, а в мою сторону и не глянул.

Никем не замечаемая, я опустила конверт в ящичек для писем.

После меня ожидал поход по лавкам, чашечка чая и бисквит в маленькой уютной чайной и визит к модистке, у которой пришлось скучать без малого час, пока с Виктории снимали мерки.

Зато по возвращении я наконец-то была предоставлена сама себе. У обитателей виллы была странная для меня, но, похоже, обычная здесь, на юге, привычка: после обеда они расходились по комнатам отдохнуть, а то и поспать. Польза дневного сна в кругу целителей — вопрос спорный, и, как я знала, пока сошлись лишь в том, что он необходим детям до определенного возраста, но я за счет этой традиции выигрывала несколько свободных часов. Обычно гуляла по саду или сидела на террасе с книгой.

Сегодня захотелось пройтись.

По пустынным, прекрасным в своей запущенности аллеям старого парка я дошла сначала до решетки, отделявшей владения Солсети от соседнего имения, а затем неспешно вернулась и, обогнув дом, направилась в сторону моря. На лестницу выходить не стала, пошла вдоль ограды, но сделав десяток шагов, остановилась, заметив какое-то шевеление в кустах.

— Николас?

Ох, нет. Садовника я только что видела мельком в другой части парка, и дойти сюда, обогнав меня, старичок Ник попросту не успел бы. А прочим слугам баронесса не позволяет гулять посреди дня, когда в доме хватает работы.

— Кто здесь?

Вспомнилось, как Лита, горничная дэйны Агаты, рассказывала, что на днях ограбили кого-то из соседей: украли белье с веревок — очевидно, бродяги. Наверное, стоило тут же убежать, но близость дома придавала мне уверенности.

— Выходите немедленно, иначе я закричу! — пригрозила я.

— Нет, не нужно! Во имя Создателя...

На дорожку выбрался из кустов мужчина, и я отпрянула от неожиданности: передо мной стоял недавний знакомец — дэй Джед собственной персоной — метаморф, юрист и грубиян.

— Вы?! Что вы здесь...

— Сана... — Он шагнул мне навстречу и вдруг рухнул на колени. — Я... Меня привела сюда любовь...

Джед

Если честно, я просто споткнулся о какой-то камень, упал и ляпнул первое, что пришло на ум. Но вышло крайне удачно.

— Нехорошо это, дэй Джед. — Впервые с начала моего рассказа заговорил Унго. — Обманываете бедную девушку, чтобы попасть в дом. Клянетесь ей в любви...

— В любви? Ей? Ты неверно понял: такого у меня и в мыслях не было. Во-первых, подобная скромница может тут же отвергнуть любые ухаживания, и дальнейшее общение станет невозможным. А во-вторых, и этот вариант пугает меня больше: вдруг дэйни Тысяча Напастей решит ответить мне взаимностью? Нет уж, храни Создатель от подобных перспектив.

— Что же тогда? — непонимающе нахмурился тайлубиец.

— Я влюблен, — признался я. — Но я влюблен в Викторию. В прекрасную, расчетливую шантажистку Викторию.

В Лазоревую Бухту мы с Унго прибыли вчера днем. В Алвердо, где, пользуясь планами и инструкциями Лен-Леррона, я рассчитывал уладить все дела в несколько дней, нас встретил покинутый дом с наглухо заколоченными ставнями и большим замком на въездных воротах. Потратив два вечера и некоторое количество мелких монет, мой друг-тайлубиец сумел выяснить, что разыскиваемая нами особа проводит лето у матери покойного мужа, на побережье. И передо мной встал выбор: вернуться в Велсинг и сдаться на милость дэя Роджера или последовать за дэйной шантажисткой. Я выбрал второй вариант. Отправил Лен-Леррону короткое письмо, в котором объяснил сложившиеся обстоятельства и попросил отсрочки на неопределенный срок, обещая, что исполню его поручение любой ценой, и, проведя еще день в Алвердо, нанял экипаж, который доставил нас в этот городок — обиталище престарелых толстосумов и уставших от светской жизни кутил.

В небольшой гостинице я снял номер с полным пансионом, а Унго, который всегда удивительно быстро сходился с людьми, вновь задействовал свое обаяние и мой кошелек, чтобы разузнать все о баронессе Солсети и гостивших у нее на вилле родственниках. Уже к вечеру мне было известно, что помимо старой баронессы и дэйны Виктории на вилле в данный момент живут два племянника и внук хозяйки, а так же выписанная недавно целительница. Но то, что этой целительницей окажется моя случайная знакомая, стало для меня неожиданностью: Сана-Милисента, лекарка-кулинар. Маринует, значит, старушку...

— Я решил, что дэйни Милисенте в делах любовных больше подойдет роль наперсницы и тайной помощницы. Это увлекательно, романтично. И это, несомненно, доброе дело, которое, к тому же, не требует поступков, способных бросить тень на ее репутацию.

— Но что станет с бедной девушкой, когда все откроется? — Унго уже понял, в чем заключается моя идея.

— Ничего не станет. Если она не настолько глупа, как может показаться на первый взгляд, будет держать язык за зубами. Да и что откроется? Считаешь, красотка Виктория сразу же отправится к капитану городской стражи, заявлять, что у нее пропали письма, которыми она шантажировала бывшего любовника?

Чувствовал ли я угрызения совести, обманывая это наивное создание? Скорее, нет. Это ведь был взаимовыгодный союз: я получал информацию, а Сана — маленькую роль в романтической истории, которая несказанно разнообразит ее скучную жизнь. Я признался ей в своей любви к Виктории, с которой якобы познакомился на одном из столичных приемов, и уже через пять минут получил столько информации об объекте своей "страсти", сколько не вытянул бы из юной лекарки и агент королевского сыска. К сожалению, в большинстве своем это были совершенно бесполезные сведения, но главное, что девушка с участием отнеслась к моим безответным чувствам, и я был уверен, что за несколько дней узнаю от нее все, что нужно.

Конечно, я думал и о том, что расставшись со мной, она тут же помчится к Виктории и расскажет о тайном воздыхателе. Тогда все усложнится и придется изображать влюбленного уже перед самой дэйной шантажисткой. Но волчье чутье подсказывало, что этого не произойдет.

Хотя какое-то смутное и не очень хорошее предчувствие все же было...

Лисанна

Прежде я лишь в книгах встречала подобное и предположить не могла, насколько чувства меняют людей... или оборотней... метаморфов... Неважно! Джед, точнее, дэй Джед Селан (хоть он и разрешил обращаться к нему по имени) предстал передо мной совершенно в ином свете.

Примчаться за тысячи миль, чтобы хоть издали увидеть женщину своей мечты! Лишь увидеть, так как у него не было и малейших надежд на взаимность. Пробраться в сад, рискуя быть замеченным, и ждать, зная, что она, быть может, вообще не выйдет сегодня из дома... До чего же это прекрасно!

Поначалу я и слушать его не хотела, но после уже не могла отказать в разговоре. Мужчине нужно было поделиться переживаниями, поговорить с кем-то, кто был более или менее близко знаком с предметом его грез. Ему любопытно было, как Виктория проводит день, чем интересуется. Он хотел знать о ней каждую мелочь: какую комнату на вилле она занимает, что, сад или море, видит, просыпаясь, из окна. Словно невзначай, скрывая ревность, пытался выведать у меня, с кем она встречается, не получает ли писем, а если и получает, то от кого, и хранит ли эти послания. Я рассказала ему все, что знала, но этого, конечно же, было недостаточно, и мы условились встретиться снова.

Виктории он просил ничего не говорить: их знакомство, оставившее неизгладимый след в его душе, было недолгим, и теперь он боялся, что она его не вспомнит. Увы, наверное, только в книгах любовь с первого взгляда бывает взаимной, а в жизни один страдает, а другой... Другой, ничего не подозревая, ковыряет вилкой салат.

Дело было за ужином, разговор с Джедом не шел у меня из головы, и я раз за разом прокручивала его в мыслях, рассеянно наблюдая за Викторией.

— Теперь в этом доме два задумчивых молчуна, — сказала дэйна Агата. — И сидят друг напротив друга — словно в зеркале отражаются. Милисента, милая, вы тоже гадаете, где бы раздобыть денег на покупку очередного племенного жеребца?

Я спешно согнала с лица отрешенную задумчивость, а сидевший напротив дэй Стефан никак на это замечание не отреагировал.

— Так-то лучше, — кивнула баронесса, поймав мою вымученную улыбку. — А то я, взглянув на вас обоих, ненароком подумала, что вы были бы неплохой парой.

Я поперхнулась и закашлялась, а хозяйка рассмеялась:

— Не волнуйтесь, дорогуша. Пока вы ничем передо мной не провинились, чтобы я всерьез желала вам такого счастья.

— Ну зачем же вы так, матушка? — вступилась за пасынка Виктория. — Наш Стефан — завидный жених...

— У тебя всегда был дурной вкус, — сухо оборвала ее свекровь. — Иначе ты вряд ли вышла бы за его папашу.

— Зато у Генри, упокой Создатель его душу, вкус был хороший, — развязно заметил не трезвеющий дэй Герберт, с ухмылкой рассматривая вдову покойного кузена через бокал с розовым вином.

Как я отметила в письме Милисенте, отношения в этой семье нельзя было назвать теплыми и родственными. Но меня поразило, что дэйна Агата, невысокая хрупкая старушка самого благостного вида, в день прибытия встречавшая меня ласковой улыбкой, так пренебрежительно отзывается о собственном внуке, а что еще хуже — о покойном сыне.

Виктория на слова баронессы не обиделась, а реплику дэя Герберта вообще пропустила мимо ушей. Она посмотрела на меня, на Стефана, жующего теперь спаржу, и улыбнулась каким-то своим мыслям.

— Вы все-таки подумайте, Милисента, — сказала она мне. — В наше время нелегко найти достойную партию.

Прозвучало это как шутка, но никто не смеялся.

После ужина дэйна Агата попросила меня проводить ее в комнату, чего раньше не было.

— И принесите мне каких-нибудь капель.

— Сердечных? — забеспокоилась я.

— От тяжести в желудке, — усмехнулась старушка. — Это вы, дорогуша, за столом жевали траву, а я люблю, чтобы в тарелке лежал кусок сочного мяса. Но сегодня этот кусок был великоват.

Здоровье у нее было отменное, и я решила, что в данном случае можно ограничиться фенхелевым чаем.

— Вот вы и пригодились как целительница, — хмыкнула баронесса, когда я принесла отвар. — Нет-нет, это не упрек. Напротив — мне неудобно, что я не даю вам возможности себя проявить. Небось ехали сюда и мечтали, как поднимите со смертного одра больную старушенцию, а та в награду... А чего вы, собственно, хотите?

— У меня не было подобных мыслей, дэйна Агата.

— Да? — прищурилась она. — А знаете, я вам верю. Вы ведь не из бедной семьи, Милисента. И вам, верно, не было нужды соглашаться работать на меня?

Я кивнула, пытаясь понять, к чему она ведет.

— Тогда зачем вам это?

— Я... я желала бы самостоятельно обеспечивать свою жизнь и не зависеть от родных, — не найдя, что ответить, я сказала правду.

— Ни от кого не зависеть, — задумчиво повторила баронесса. — Когда-то мне тоже хотелось быть свободной в выборе. Но в нашем мире для этого нужно родиться либо мужчиной, либо магом. Мне не повезло так, как вам. Но независимости я все-таки добилась. Всего-то надо было пережить мужа, бывшего пьяницей, как Герберт, и бабником, как Рудольф, похоронить сына, который при подобном отце вырос слюнтяем и сам воспитал такого же слюнтяя, и стать полноправной хозяйкой всего того, что долгие годы и так держалось на мне. Думаете, мой муж интересовался делами в поместье? Или мой сын следил за банковскими счетами? А все эти стервятники, каждое лето слетающиеся на виллу, знают, откуда берутся деньги, которые я ежемесячно им перечисляю?

Наверное, у меня располагающая внешность — уже второй человек сегодня хочет мне выговориться.

Дэйна Агата залпом допила чай и отставила чашку.

— Идите, дорогуша. Идите. И не слушайте советов Виктории, ни к чему вам это.

В последних словах мне послышалось предупреждение, но баронесса ничего больше не объяснила, и скоро я забыла об этом странном разговоре, мыслями вернувшись к безответно влюбленному оборотню.

На следующее утро я решила навестить Викторию, чтобы было о чем говорить с ее воздыхателем.

Повод заглянуть к ней после завтрака я нашла не слишком удачный: спросила, нет ли у нее голубых ниток для вышивания.

— Нет, — брезгливо поморщилась вдовушка. — Не занимаюсь подобными глупостями.

— Жаль, — вздохнула я. — У меня остались только синие, а нужны именно голубые...

Мое счастье, что Виктория и в самом деле "глупостями" не интересовалась и не попросила показать вышивку. В последний раз я бралась за иглу лет пять назад, и бросила это занятие раз и навсегда после того, как Милисента похвалила мою работу, назвав существо в центре "милым паучком". А то была кошка.

— Да, голубые, как платье, в котором вы вчера ездили в город. Такой интересный фасон.

Я ненавязчиво (как мне показалось) перевела разговор на наряды, а об этом Виктории было что рассказать. И уже через минуту мы с ней сидели на софе у окна в ее комнате и болтали, как добрые подружки. Точнее, болтала она, а я слушала и запоминала.

Но за полчаса не услышала ничего стоящего. Вряд ли Джеду будет интересно, что его возлюбленная предпочитает корсеты со вставками из китового уса, а не из дерева, и терпеть не может украшения в виде искусственных цветов, которые в этом сезоне, как назло, вошли в моду. Когда Виктория от нарядов перешла к привычкам в светском обществе, я немного не к месту спросила, что она думает о метаморфах.

— Волки? — женщина нахмурилась.

— Вы их не любите?

Бедный Джед!

— Люблю — не люблю. Мы же говорим не о комнатных собачках? Я не питаю к ним неприязни, если вы об этом. Но общаться с ними... м-м-м... сложно. Особенно с мужчинами.

— Почему? — удивилась я.

— Потому что с их женщинами я сталкивалась редко.

— Нет, почему сложно?

— У вас, видимо, нет знакомых оборотней, — не угадала она. — А сложность в общении заключается в том, что волки очень тонко чувствуют людскую натуру. Уже с первых минут они составляют о вас мнение, и, как правило — верное. И их крайне тяжело бывает обмануть.

— А зачем обманывать?

— Как вы однако молоды, — Виктория покачала головой. — Обман — это не всегда плохо. Должны же у женщины быть секреты? Может она, к примеру, сказать, что не любит оперу, и отказаться от похода в театр, чтоб не сидеть в одной ложе с ненавистной кузиной? Или наоборот — приврать, что обожает бега и ненавязчиво напроситься в приятное ей общество? Или пожаловаться в нужный момент, что у нее болит голова?