Положа руку на сердце признаюсь, мне виделся единственно возможный выход — оставить раненых и рвать когти как можно быстрее, пока нас не обложили в этой западне... Если понесем всех с собой, следовательно десять человек — а многие сами легкораненые — впрягутся в носилки, мы потеряем единственное наше преимущество — скорость.
— Яр и Тур вызвались нести госпожу, — в мои тяжкие думы вмешался лекарь. — Я прошу вас учесть этот факт, господин подофицер.
Отлично! Я тут живых не приложу ума, как спасти, так меня еще мертвой госпожой нагружает. Если принять во внимание, что они ее из боя вынесли наравне с ранеными и оружием, за потерю которого назначено суровое наказание, то глупо предполагать, что тело бросят на болоте. Еще одна задачка...
Так, стоп. Решаем проблемы по мере их поступления. Точнее разгребаем завал. Вместе с пониманием ситуации пришло единственное разумное решение официально узаконить привал. О чем незамедлительно объявил солдатам.
Вытащил из ранца листы и перо для письма. Когда-то мне на шестнадцатилетие матушка подарила паркеровскую ручку с золотым пером. Вот похожую по конструкции приспособу извлек из пенала, чтобы переписать личный состав. Насколько мне известно, в зоне боевых действий вести записи запрещено, но как, черт возьми, я должен организовать свою работу? Суфлер на этот счет молчал и я приступил к опросу вверившихся мне людей.
Буквально с первых шагов столкнулся с новой проблемой — фамилиями солдат. Вступая в ряды 'Княжеских стрельцов' русины их лишались. Считалось, что теперь принадлежат душой и телом князю Белоярову, прошлая жизнь для них окончена, что потеря имени рода и символизирует. Отдаленно традиция напоминала обычай смены фамилии во французском Иностранном легионе на Земле. Впрочем, ни по фамилии, ни по именам называть солдат здесь не принято. Обычно офицеры редко обращались к рядовым напрямую, но если приходилось, то в лучшем случае военнослужащий слышал: 'стрелок', 'солдат', 'эй, ты', 'морда', 'скотина', 'мужлан' с различными эпитетами. В худшем и вовсе нецензурно. Если офицер служил с личным составом достаточно долго, то придумывал им клички, а если фантазии не хватало, обозначал их числами и буквами. Поэтому я слегка опешил, когда русины взялись называться как попало: 'Большеротый', 'Чурбан', 'Сапог', 'Нос', 'Третий', 'Храп' и тому подобное. Временно решил в своем подразделении обходиться именами и званиями, благо у рядовых их целых три: рекрут, собственно рядовой или стрелок и мастер-стрелок.
Рядового Емельяна назначил кашеваром. Выдал ему полкраюхи хлеба, сухари и мешочек крупы из своего ранца. Трофейный 'хабарник' пополнил наш стол свертком с вяленым мясом, кульком вареных в меду орешков и солью. Солдатские котомки и ранцы, не смотря на третий день похода, тоже не пустовали, но сохранить их удалось не всем. Сегодня нам голод не грозил, а вот завтра...
Рядового Прохора озадачил отливкой пуль к 'дербанкам', для чего пожертвовал извлеченным из меня свинцом. Простоватый с виду, но обладаюзий цепким взглядом и ловкими руками работника русин озадаченно посмотрел на столь смехотворное количество металла. Затем почесал перебинтованную голову, взял шапку в руки и пошел по кругу:
— Братцы, тряси мошну на святое дело!
'Братцы' отзывчиво насыпали в шапку новоявленному каптенармусу тяжелой чешуи, опорожняя свои крошечные кошели — 'копы', специально предназначенные для хранения мелких свинцовых монет. Безденежные и самые рьяные рвали с рукавов своих мундиров оловянные пуговицы. Несколько окровавленных картечин поступило от лекаря... Металла набралась половина шапчонки — от силы на двадцать тяжелых сферических пуль. Пришла мысль провести инвентаризацию боекомплекта к 'мастерворку', вдруг отыщу пули без оболочки — ими и пожертвую — промелькнула мысль.
Прохор возился с пулелейками и тиглем, а я запустил свои 'грабки' от слова грабить в сумку наемника. Есть! Кожаный туго набитый кошель! Развязал и щедро сыпанул монеты в солдатскую шапку. Вот, мол, смотрите, 'братцы', все для фронта, все для победы.
Рядовой от такой щедрости крякнул и уронил себе увесистую пулелейку на ногу.
— Не пойдут, вашебродь. Это империалы, а то медяки. А баронских грошей нема?
Я хлопнул себя по лбу. Температуру плавления меди со школы забыть не грех, но ведь знал же когда-то, что на костре ее не расплавить? 'Империалы' же и вовсе были сработаны не из металла, а из ... стеклопластика или чего-то подобного. Для 'суфлера' название материала являлось тайной. Империя всегда чеканила монеты разного достоинства из этого легкого, долговечного и негорючего неизвестно чего. Баронскими грошами, а так же 'свинскими деньгами', звались не очень крупные небрежно исполненные чешуйки из свинца. Каждый мелкий властитель на территории Скверны считал своим долгом чеканить такую вот 'одноразовую' валюту. Чаще всего, выпущенные одним бароном, оставив характерный след на пальцах временных владельцев, эти монеты оказывались в плавильном тигле на монетном дворе его соседа. Или как в нашем случае, шли на пополнение боекомплекта...
Я собрал все негодные для переплавки монеты назад и, засовывая кошель поглубже уже в свой ранец, обнаружил другой кошелек, размером поменьше. Осторожно расстегнул и на свет появился крупный грубо обработанный камень в серебряной оплетке. Гамион исходил ровным, ослепительно белым светом, демонстрируя полный заряд.
— Где же вы раньше были! — в глазах лекаря стояли слезы. — Ее можно было спасти...
Фома осекся и жалобно окинул глазами солдат, не то в поисках поддержки, не то раскаиваясь в чем.
Неужели этот гамион способен вытащить с того света смертельно раненого? Тогда почему этот нюня обзавелся не чем-то вроде, а жалким кулончиком на цепочке, которым он старательно водил над ранами пациентов? Неужели ни ему, ни его госпоже столь необходимая на войне вещь оказалась не по карману? И что это, достойное королей сокровище делает в ранце простецки одетого мага, который принял бой наравне с солдатами? Кто же ты такой, камрад, какие еще открытия таят твои вещи?
Стоило лишь только помянуть черта, как мой 'подселенец' раскрыл маленький секрет моего браслета. Тем, что ранение в спину прекратило меня терзать, удовлетворившись раздражающим зудом, я был обязан не столько хирургическому вмешательству Буяна, сколько целительским свойствам моего приобретения. Камень, на моей памяти то и дело менявший цвет, после объятий с деревом успокоился на хорошем светлом оттенке. Снять болевой шок, подавить патогенную микрофлору, проникшую в раневой канал, стимулировать иммунитет и регенерацию тканей — вот на какие чудеса оказался способен браслет погибшего мага. По объему заряда и силе воздействия 'мега-гамион' в серебряной оправе крыл встроенную в наручник аптечку как бык овцу.
Без лишних слов передал артефакт лекарю. Мысленно пообещал себе: если он поставит к утру всех неходячих пусть не на ноги, хотя бы на костыли, лишь бы двигались самостоятельно, я ему в свою очередь памятник поставлю.
Попутно выдал ему из наследства мага добрых размеров квадратный флакон темного стекла, в котором плескалась бурая едкая жидкость, аналог йода. Бинты и так называемые 'берлисты' отдал еще раньше. У наемника из медицинских препаратов обнаружилась только стеклянная колба с мелким серым и весьма пахучим порошком. Местный кофе?
Лекарь неодобрительно покачал головой. Кажется, это ни разу не лекарство и даже не специи, а вполне может статься наркота. Выкинуть не решился, просто отложил увесистую емкость 'дури' в сторону. Сегодня мне пришлось убивать разумных существ. Так почему я не могу продать им эту отраву в случае финансовых затруднений? Конечно, законность и цена вопроса, как и поиски 'достойной' клиентуры еще долго будут неактуальны. Посмотрим, может, еще передумаю. Потаскаю завтра свой ранец с моим плечом, так не только этот порошочек в кусты полетит, но кошель с монетами вполне может показаться лишним...
Еще у наемника в хабарнике обнаружился мешочек с тремя десятками пуль. Все оказались с рубашкой из желтого сплава, отчего отдавать их в переплавку затея бессмысленная, если не сказать преступная. Как и в случае с револьвером, пули к нарезному оружию изготавливаются на заказ, а до ближайшего оружейника невообразимое количество километров. Значит, мне предстоит не только руководить боем, но и поработать главным стрелком отряда. Не меньше полусотни выстрелов к ружью у меня в запасе. Можно резервный гамион не заряжать: если доверится опыту мага, 'свежего' хватит весь наличный боезапас перекидать во врага...
Из своего ранца добыл два рулона мягкой холстины — портянки что надо. Весьма своевременно. Ноги в сапогах чувствовали себя крайне некомфортно по вполне понятным причинам. Побегал по лесу в кожаных сапогах на босу ногу, а на подходе к острову еще водички зачерпнул...
Не успел я продолжить знакомство с солдатами — из разведки вернулся Молчун с двумя бойчишками. Второй в моем подразделении мастер-стрелок оказался вылитой копией Буяна, разве только волос чуть темней и кучерявый, да глаза не голубые, а карие. А так — точно такой же суровый профи, даже вооружен так же — арбалетом и короткой саблей в грубо сработанных ножнах и боевым ножом.
Разведчики приволокли два ружья, полные заплечные мешки трофеев и две изрядные охапки хвороста. С видом героя дня вернувшийся с удачной рекогносцировки мастер-стрелок уселся у костра, украдкой поглядывая за моими манипуляциями с грузами. Я тем временем освобождал трофейную сумку для нужд лекаря, перекладывая вещи в опустевший после выдачи продуктов и медикаментов ранец. Не представился, как положено, мудак эдакий. С таким характером и заслужить повязку мастера? Да он никак полдюжины Черных баронов придушил и трупики под порог княжеского терема сложил. Вот, пес, еще и этого теперь под присмотром держать!
Приведенный Молчуном солдатик потолокся у костра, походил среди раненых, тихо выспрашивая про Максима 'Ушастого' из второй роты. Потом кто-то из стрелков шепнул новоприбывшему, что я офицер. Парень, несмотря на упреждающий приказ 'вольно', вытянулся и представился рекрутом Нилом. После чего замялся, но продолжал 'преданно есть меня глазами'. На незаданный вопрос о судьбе его товарища я ответил правду. После чего отправил рекрута к лекарю: мизинец на его правой руке висел багровым лоскутом, на куртке и штанах темнели кровавые потеки. Вдруг получил в горячке боя картечи под кожу или какие раны — сейчас их не чувствует, а потом начнут гноиться.
Второй спутник Молчуна под мои представления о нормальных солдатах и наделенных разумом людях никак не подпадал. Нет, конечно, выглядел он как человек и в лагерь пришел на ногах. Хоть и босиком. И одежда у него имелась — грязные до последней крайности лохмотья стрелецкого мундира. У костра между солдатами странный человек предпочел ползать, а те, словно, подыгрывая ему, гладили по загривку, как собаку. Вместо членораздельной речи издавал мычание. Сначала я принял эти закидоны за проявление горя — по приходу в лагерь 'зверь' поскулил над телом госпожи, потыкался мордой в живот покойницы. Но и потом странности продолжились.
— Это Трындец, — пояснил усатый солдат по имени Дунай.
— Не понял тебя, солдат.
— Трындец. Блаженный, — терпеливо объяснил и закашлялся — сабельная рана в грудь это не шутки.
Теперь дошло. Этакий Маугли в роли сына полка — на лицо 'зверь' оказался весьма молод. Почувствовав мой интерес, юноша приполз к нам, и тогда стало ясно, что пожилой солдат не ругался, а произнес кличку. И я увидел, что такое настоящий Трындец. По-другому и не скажешь. Усевшись по-турецки, подпоясанный не то кистенем, не то плетью человекоподобный с любопытством наблюдал, как Фома накладывает повязку. Затем разразился радостным угуканьем и полез грязными руками в сумку. День клонился к закату, но я без труда разглядел, что у парня отсутствуют ушные раковины. Его собственные. Зато чужие — всевозможных калибров и степени сохранности имеются в изобилии. Разложив трофеи в причудливом беспорядке по сумке и коленям, он по очереди приставлял мертвечину к своим жутким шрамам. Мычанием и характерным движением подбородка 'зверь' обращался к тому или другому солдату за одобрением композиции. Что удивительно, княжеские стрельцы откликались одобрением, если пара совпадала и наоборот, всячески критиковали ущербный дизайн из ушей разного размера.
Фома, заканчивающий свою работу по уходу за тяжелоранеными, обернулся ко мне за поддержкой. Что ж, в каждой избушке свои игрушки. Пора подофицеру четвертого класса навести порядок в этом балагане!
— Вашбродь, дозвольте, — обратился к нам с лекарем пожилой солдат. — Трындец хочет, чтобы прирастили ему ухи. Он долго выбирал и хочет эти.
Он перевел нам жуткую пантомиму настолько спокойно, что отсутствие диплома и практики не помешали мне мгновенно поставить ему диагноз. Тем более он говорил искренне и серьезно. При этом солдат четко осознавал, что ему суждено остаться на этом острове посреди болота. Он недоумевал, почему невесть откуда взявшийся офицерик тратит на них магическую силу, делится пищей и медикаментами. Он, уже смирившийся с неизбежной смертью, просто не готов был понять и принять отказа. Раз уж его бесполезного выхаживают, то неужто столь щедрому магу сложно прирастить мальчишке-охотнику куски чужой плоти? Тем более в коллекции огромный выбор совсем свежих, сегодняшних...
Куда, мать их тудыть восемь раз через коромысло, смотрит здешняя призывная комиссия? Господи, да о чем я? Еще бы господ правозащечников вспомнил...
Как?! Я спрашиваю, как понять мне этих людей? Лишенные командиров 'мужланы', вооруженные хламьем, истребленные на две трети в подлой засаде, каким-то образом организовались, вернулись на поле боя и со страшными потерями отбили у врага не знамя, не казну, а тело женщины, которую называют просто 'госпожа'. После чего забились в медвежий угол и за редким исключением потеряли разум. Ну, если трюк с 'госпожой' еще как-то можно объяснить, например любовью к родине, к матери, что сконцентрировалась на конкретной земной женщине, то наличие в отряде всеобщего любимца Трындеца в моей голове не укладывалось совершенно. Нет, пора прекращать. Рассудок дороже. Слетевший с катушек маг-неумеха фору даст любой обезьяне с фугасом.
— Мастер-стрелок Молчун.
— Ну, я, — солдат даже не почесался встать.
— Головка от ..уя, — после такого вступления я перешел на деловой тон и под редкие глухие смешки выдвинул справедливое требование представить доклад по результатам разведки.
— Дакладаю, мы в полной дупе, — Молчун продолжал сидеть ко мне спиной. — Даже нет, господин 'енерал', скажу так: мы в самой глубокой и вонючей дупе на всем белом свете!
Вот скотина! При озвученной мной древней рифме солдаты прыснули в кулаки, но во время 'доклада' оппонента с трудом подавляли смех. Даже раненые, кривясь от боли и хватаясь за раны, дружно хрипло 'закашляли'. Смех и слезы, да и только.
Я уговаривал себя не сорваться. Накопившиеся за этот бесконечный день боль, усталость и страх готовились вскипятить все мое дерьмо разом и обрушиться всесокрушающей лавиной на голову смутьяна. И тогда с таким трудом приведенное в относительный порядок стадо баранов затопчет меня в эти долбанные кочки.
