Головастик

Я с трудом протолкался к парадной столовой; у дверей меня уже ждал отец.

— Аластор, где младшая леди?..

Я постарался придать своему лицу независимое и незаинтересованное выражение.

— В своих комнатах, должно быть.

— Зайди к ней и передай, что я не допускаю ее до церемонии. Конечно, прошло шесть лет, но все же...

— Она не согласится, — быстро сказал я.

— Меня не интересует ее согласие. Ее могут узнать в толпе, а это может дурно сказаться на репутации нашей компании.

— Если ей запретить, она выйдет сама. Может, я лучше передам ей, чтобы она надела вуаль?.. Я буду представлять ее как убитую горем младшую сестру моего лучшего друга, которой старший лорд Дома Фииншир преподавал искусство игры в шахматы, ах, они были необыкновенно близки, ох, как велико ее горе, не трогайте сейчас леди, дайте ей выплакаться...

Отец ответил мне долгим и тяжелым взглядом, выражающим все его сожаление по поводу того, что на похороны бывшего Главы Дома принято приглашать как всех родственников, так и всех мало-мальски значащих лиц и представителей практически всех родов.

— Хорошо, — наконец сказал он. — Пусть будет так.

Я кивнул и широким шагом двинулся наверх с таким лицом, чтобы никому и в голову не пришло остановить меня, чтобы поздороваться, поговорить о всякой политической ерунде или спросить, как пройти до туалета.

В комнате Винкл в угольно-черном, полностью закрытом платье прятала волосы под шляпку с темной вуалью.

— Как тебе?..

Я промычал нечто удовлетворительное.

— Просто я решила, что отец не пустит меня на церемонию, но, сам понимаешь, сидеть весь день в комнатах я не собираюсь.

— Мне удалось его уговорить на твое присутствие, если ты наденешь это, — я ткнул пальцем в шляпку. — Так ты на себя совершенно не похожа.

Она присела в изящном старомодном реверансе и подала мне руку.

Завтрак показался мне страшным сном: гости неправдоподобно горько вздыхали, Сара разревелась над тарелкой риса с кукурузой, причитая, что это было любимое блюдо покойного, а ему не довелось его попробовать (дед ненавидел кукурузу), отец становился бледнее с каждой минутой, а дядюшка попытался долить в кофе коньяка, но его вовремя остановили.

После завтрака довольно долго никто не хотел никуда уходить, и отцу пришлось с убийственной вежливостью выставлять гостей из столовой. Винкл мгновенно растворилась в переговаривающейся и вздыхающей черной массе, а мы с Биллом пошли готовить тело — прибыл гробовщик.

Дед лежал на столе, бледный и немощный, с застывшей на восковой маске лица улыбкой. Она была странна и неестественна; так не должны улыбаться люди, лежащие в гробу.

У меня в ушах стоял его голос: "Похороны — это полчаса позора, после которых тебя на вечность оставят в покое".

Устроить тело в гробу, как оказалось, — почти искусство, полное своих секретов и подводных камней. Самым опытным из нас был единогласно признан Даниан, что избавило нас от нужды разбираться, где должна находиться голова и как положить руки. Гроб казался мне страшной черной шкатулкой; дурнота охватила и меня, но я постарался не подать виду.

В половину двенадцатого прибыл нервный, всклокоченный Каролл; а ровно в полдень фамильный колокол прогремел трижды, и старик Даниан на правах церемониймейстера пошел впереди процессии. Уныло брели мои старшие сестры, рассыпая лепестки гвоздик; следом тяжелым шагом глубоко несчастного человека двигался отец с необыкновенно прямой спиной. За ним мы с братьями медленно и печально несли гроб.

Церемония запомнилась мне фрагментарно, и это, пожалуй, даже хорошо; все плыло, как в тумане: казалось, что я только что встал из-за стола — и вот на моем левом плече лежит страшная тяжесть, связанная не столько собственно с массой груза, сколько с его характером.

Под моими ногами шуршат гвоздики.

Даниан медленно поднимается по ступеням к каменному кругу, медленно разворачивается, медленно открывают серый том традиционных речей; сестры медленно расходятся в стороны, отец застывает статуей, мы медленно опускаем гроб на постамент... Толпа за нами медленно занимает свои места, и мой взгляд выхватывает Винкл и обнимающего ее Аластора. Мне тоже захотелось кого-нибудь обнять, но я лишь замер в трех шагах от каменного стола, забытый и потерянный, все острее чувствуя заполняющую мою душу пустоту.

Даниан, а затем отец, Соалит, Сара, Марк и Главы Домов что-то величественно и напыщенно говорили с возвышения; я стоял и не понимал ни слова — все это не имело для меня никакого значения. Люди за моей спиной переговаривались негромким, почтительным шепотом, скрывая его за шелестом листьев и веток; им не было никакого дела до нашего горя и нашей памяти.

Незваные гости на поминках незнакомца.

А дед лежал и улыбался своей странной счастливой улыбкой, и я вдруг почувствовал жгучий, ничем не объяснимый стыд оттого, что ему приходится терпеть все это лицемерие.

Я подумал о том, что когда-нибудь точно так же буду лежать и я... и мне почему-то со страшной силой захотелось, чтобы после моей смерти мое тело никогда и никто не обнаружил. Я вновь покосился на Винкл; я был уверен, что она думает о том же самом.

После каких-то пустых речей мы вновь несли гроб, медленно и печально, медленно защелкнули замки крышки и так же медленно опустили смертное тело деда в загодя вырытую яму на семейном кладбище. Отец бросил первую горсть земли; вскоре крышка была закрыта полностью — или нам так казалось, ведь черное дерево не видно под черной землей, — работяги приналегли на лопаты, а когда взрыхленный слой сровнялся с утоптанным, опустили сверху мраморную плиту с именем и датой.

Даниан первым повернул к вилле.

На дорожках, старательно подметенных киберами, уже не лежало гвоздик; в парадной столовой был накрыт поминальный обед. Первое время гости еще молчали и вздыхали, но после нескольких бокалов за упокой разговоры оживились, многие дамы поснимали шляпки и вуали, мужчины избавились от пиджаков, и никто уже больше не косился на одинокую стопочку, накрытую кусочком хлеба.

Поминальный обед показался мне извращенной пыткой: сидеть на веселом гульбище и знать, что так люди отмечают чью-то смерть, и подозревать, что так же они отметят твою, было невыносимо.

Первой не выдержала Винкл — встала, извинилась и вышла из-за стола, поправляя шляпку... которая слетела с нее, когда перед ее носом распахнулись двери.

За порогом стоял Глава Дома Ланьер, высокий представительный мужчина в черном костюме. Я действительно отсылал ему голописьмо, но до последнего надеялся, что, будучи занятым своими делами, он выразит нам свои соболезнования дистанционно.

Он немного постоял, недоуменно вглядываясь в раскрасневшееся лицо Винкл, судорожно мнущей в руках шляпку, и неверяще произнес:

— Винкл?..

Девчонка ойкнула и выронила шляпку.

— К-кто сказал "Винкл"?.. — заполошно произнес дядя Соалит, выглядящий куда более пьяным, чем он был на самом деле.

— Финеас, вы прекрасно осведомлены, что моя дочь прикована к постели, — уничижительно произнес отец.

— Но эта девушка...

— Это леди Винетт, гостья нашего Дома, — добавил я.

— Отец, позволь я объясню...

И Аластор, незаметно подошедший к дверям, что-то быстро и тихо заговорил по-немецки.

— Грязнокровка, — скучающим тоном, с презрением произнес Глава Дома и наконец сел за стол.

Винкл быстро вышла за дверь.

...Я нашел ее на скамейке недалеко от свежей могилы; она сидела, невидящим взглядом уставившись в окружавший ее мрамор, и мяла в руках одинокую гвоздичку.

Я молча сел рядом — дальше мы сидели и смотрели вместе, до тех самых пор, пока сумрак не поглотил золотистые буквы.

Мы оба ненавидели этот день — потому что точно знали, кого и когда нам придется хоронить следующим.

— Что ты ему сказал?!!

— Да какая разница?.. — безуспешно пытался отбиваться Аластор, постепенно сдавая позиции под натиском взбешенной фурии, которую я еще недавно с нежностью называл Малышкой Винкл.

— Такая!!! Или теперь ты тоже не хочешь со мной общаться?.. Я же, — Винкл всхлипнула, — грязнокровка!

— Я ему этого не говорил!..

— Ты!.. Не говорил!.. Ха!! Он это, наверное, сам придумал, с первого взгляда определил!..

— Вин, я...

— Не называй меня так!! — взвизгнула Винкл. — Что за панибратский тон!! Отныне и навек я для вас, — уничижительно прошипела девушка, — младшая леди Дома Алиса-Финкл Фииншир, только так и никак иначе!.. И ничто и никогда не сможет исключить меня из рода!

Винкл независимо тряхнула головой — зеленые пряди разметались по обнаженной спине в черном коктейльном платье — и поспешила уйти из беседки, бормоча себе под нос какие-то проклятия.

Дело было утром пятого сентября; после завтрака, проведенного в предгрозовом молчании, Винкл уволокла нас с Алом в виноградную беседку, где и устроила ему форменный разнос. Я мирно сидел на лавочке и не вмешивался, делая вид, что всегда мечтал быть увлеченным ботаником, изучающим листья винограда, и ничто больше в этой суетной жизни меня не интересует. Я слишком хорошо знал этот тон и этот голос; хорошо, что она не завела этот разговор вчера вечером.

С самого раннего утра я сходил на кладбище поклониться деду, из-за чего настроение у меня сделалось спокойное, возвышенное и безразличное. Должно быть, именно в таком расположении духа легендарный Леонардо да Винчи писал свою знаменитую Мону Лизу; мне всегда казалось, что они оба будто бы не от мира сего.

— И часто с ней такое?.. — невозмутимо поинтересовался Ал, ощипывая розу, которой его колотила Винкл. Я мог только позавидовать его выдержке.

— Бывает, — пожал плечами я. — Ты молодец, я так и не научился бороться с ее истериками...

— Ха!.. Ты просто не знаком с моей матушкой, старшей леди Лилит. Вот после нее мне точно не страшна никакая жена-мегера, — Ал, видимо, развеселился; роза упала на землю. Потом немного подумал и поправился: — Ты не подумай, я не хочу сказать о ней ничего плохого, и вообще у нас замечательная и очень дружная семья...

— Умгу. У нас тоже.

Мы поглядели на кислые физиономии друг друга, и я тихонько, в рамках соблюдения приличий, хихикнул.

— Слушай, — заинтересовался я, — а у вас семья большая?..

— Ну... да. Я четвертый, третий из мальчишек, и у меня восемь младших братьев и сестер. Мелкому всего полтора года. Но это не так-то много, у Глав Домов всегда много немало детей, якобы чтобы было из кого выбираться наследника... Нас вот одиннадцать.

— Четыре плюс восемь — это двенадцать, — заметил я.

— Роланд, старший из нас, погиб, когда ему было шестнадцать.

— Подожди... то есть ты — следующий после Элфиаса?.. Потенциальный наследник?..

— Ты помнишь, как зовут наследника Дома Ланьер?..

— Разумеется, я помню наследников всех Старших Домов. Ты не ответил.

— Ну, собственно, да, — грустно вздохнул Аластор, — так и есть. Но я никогда не буду наследником, отец не считает меня достойным.

Я не стал уточнять, почему: выбор следующего Главы — это внутреннее дело Дома Ланьер, и обсуждать этот вопрос во внешних кругах не принято. Я уже переступил черту, но Ал этого, похоже, даже не заметил.

— А кем ты будешь?..

— Скорее всего, никем, может, представителем Дома в каком-нибудь филиале, — скучающе признал Аластор.

Я вспомнил уверенного в себе юношу, глядевшего на нас с легким оттенком превосходства, прибывшего на личном лайне с сопровождением — тогда мне казались странным и его свобода в передвижениях и поступках, и сам факт того, что он стал воспитанником. Теперь я понимал — это объяснялось банальным безразличием к нему его рода.

Он тоже играл на наших глазах спектакль одного актера во имя чести своего Дома — играл старательно, безукоризненно, но без души.

— Впрочем, я не собираюсь заниматься этим всю жизнь, — с ожесточением произнес Аластор. — И раз уж у нас об этом зашел разговор... Я хочу основать компанию, которая будет заниматься анонимной помощью людям, не прошедшим Контроль — не перебивай, да, работы много, это сложно, но возможно — создание пансионата можно провести под словами "содержание в особых условиях", которые стоят в законе о Контроле. Содержание будет платным — не слишком большая, подъемная сумма, которую работящий человек сможет выплатить за себя сам. К тому же десятая часть из отвергнутых Контролем людей обладают повышенным коэффициентом интеллекта, и среди этих людей наверняка найдется хоть одна великолепная жемчужина — а все патенты будут принадлежать нам! Во-первых, это довольно прибыльное дело — я рассчитал несколько моделей, потом покажу; это дело требует вложения на первых порах около двадцати шести миллиардов — на строительство, на персонал, на легализацию, но при сумме содержания в двести пятьдесят тысяч в год с человека, с учетом покрытия текущих расходов, все окупается уже через пять-семь лет. Расчеты очень приблизительные, сам понимаешь. Во-вторых, это идейная составляющая, возможно, кто-то из этих обреченных людей поможет человеку забраться на иную ступень развития... И, наконец, в-третьих — мне надоел этот чертов Контроль, каждый год уносящий жизни тысяч людей! А с тем, что нам надоело, стоит хотя бы попробовать бороться, верно?..

Я слушал эти титанические планы и чувствовал, что у меня волосы встают дыбом.

— Ал... по-моему, ты немного замечтался... Первое, и самое важное: где ты возьмешь свои расчетные двадцать шесть миллиардов?!

— Если продать все, что у меня есть, или взять кредит под залог недвижимости, то я могу найти двадцать, а если очень постараться, то и все двадцать шесть. Видишь ли, в том, что ты почти наследник, есть свои преимущества... например, небольшое имение в личном Куполе на Венере, наследство моего прадеда. Распоряжаться им я пока не имею права, но оно, сам понимаешь, стоит никак не меньше тридцати: личный Купол — вещь привлекательная. Продавать его я, честно говоря, очень не хочу, потому что после этой сделки мне негде будет жить, но если другого выхода не останется...

— Ал, ты сумасшедший. Вот так, с бухты-барахты...

— Я не собираюсь принимать такие решения с, как ты выразился, бухты-барахты, успокойся, я не такой дурак. У нас как минимум два года на подробную проработку, а скорее гораздо больше. Нужно составлять полный план, рассчитывать этапы строительства, зарываться в талмуды с нашими законами, а лучше — нанимать толкового и рискового юриста...

— Вот-вот, работы непочатый край, но ты не боишься трудностей, верно?.. — с сарказмом произнес я.

— Черт побери, но я-то хоть что-то пытаюсь сделать!..

Я кивнул и попытался свыкнуться с мыслью, что мой единственный друг — идеалист и любитель строить планы, которые ну никак не могут воплотиться в жизнь.

— Хорошо, а я-то тут при чем?..

Ал тяжело вздохнул.

— Видишь ли, как третий в Доме, я вполне официально буду входить в большой Совет после совершеннолетия. Для такого проекта связи в Совете нужны, тем более что с легализацией будут большие проблемы... Но мне нужна поддержка Дома Фииншир, хотя бы одного его представителя.