New-Пигмалионъ

Талантливость русского человека состоит в его необремененном знаниями бесстрашии перед любыми задачами. Прикажут быть акушорами — будем акушорами, говорил театральный критик Кукольник. Но хоть и говорил он это несколько по иному поводу, мол мы-русские за все горазды браться по велению высокого начальства. Но в главном и Кукольник был прав. Обремененные знаниями академики Иоффе и Ландау с Семеновым и Капицей — не брались за создание атомной бомбы. Скромничали. А необремененный никакими знаниями по физике Лаврентий Берия — взялся. И сделал.

Вобщем, рассуждал Валерий Сергеевич, наглость, самоуверенное хамство по отношению к всеобщему духу сомнения, присущему людям образованным и культурным — это и есть талантливость.

Браться за любое дело.

Авось — выйдет.

Но ведь и получалось.

Особенно в русском бизнесе конца ХХ века.

Сколько откровенно отмороженных полу-грамотных дураков тогда разбогатело.

Вот и в культуре и искусстве.

Наглость, уверенное высокомерное ощущение собственного превосходства над скромными и неуверенными в себе, рефлексирующими интеллигентиками.

И Джон так понимал эти слова в применении к себе, что в его деле — главное — это уверенно убеждать всех коллег и партнеров, что ему — не закончившему ВУЗа Джону Петрову известно нечто такое, что неизвестно им — пусть и закончившим по два факультета, но лишенным некоего неуловимого флюида талантливости.

А в этом надо убеждать.

В этом необходимо убеждать, что ты талантлив.

И здесь без наглой смелости не обойтись.

Прочь скромность и неуверенность. Они — качества умных и неудачливых.

А Джон хочет быть удачливым.

А поэтому, иного пути, как убеждать всех в своей талантливости у него нет.

То есть...

То есть убеждать всех, что у него есть наглость.

А кроме нее — ничего.

Пустота.

А отсюда Джон и делал напрашивающийся сам собою вывод, что все вокруг дураки. Образованные дураки. И ими можно манипулировать. Только смелости надо чуть-чуть.

* * *

Розу Набиуллину Джон встретил год назад.

На какой-то паомоечной дешевой вечеринке, куда заехал совершенно случайно, чтобы увидеть одного нужного ему человечка, занимавшегося криминальным автобизнесом. Такие помоечные вечеринки с дешевыми девчонками как раз были и по деньгам и по вкусу того молодого угонщика, с которым связался Джон по поводу его тоже не слишком чистой тогдашней машины.

Розу он отметил сразу.

Стильная.

Причем не специально и не деланно-стильная, а такая от природы.

Тонкая, изящная.

Джон быстро переговорил о делах с тем угонщиком, вернее не угонщиком, а продавцом-перекупщиком. У Джона проблема была с его тогдашней "тойотой" — купил, а как решил продавать, в милиции выяснилось, что машина с перебитыми номерами на двигателе. Надо было как-то решать вопрос, а то и не денег и ни машины у Джона не оставалось, потому как милиция номера у Джона поснимала и документы забрала. Ни покататься, ни продать. Вот Джон и прикатил туда на ту вечеринку в клуб "Ехал Грека".

Там и Розу увидал.

Оттуда ее и увез.

Правда, увозя едва сам ноги унес, потому как на Розу уже несколько охотников на вечеринке было — целая очередь выстроилась.

Но Джону всегда в таких делах везло.

Он всегда умел тонко себя повести и в самый подходящий момент незаметно выскользнуть.

С Розой они протрахались целых двое суток.

Двое суток из его съемной квартирки на Филях не выходили.

Даже еду с выпивкой и те по телефону "бесплатная доставка пиццы от Папа-Джонс" заказывали.

Наговорил ей тогда, наобещал.

С три короба.

Но Роза то далеко не дура, все делила на четыре. А может и на все шесть.

Но жаль, тогда, год назад у Джона не все складывалось с его телевизионными проектами, поэтому пристроить Розочку туда, куда обещал, когда в очередной раз домогался ее нежной и горячей близости — у Джона не выгорело, не получилось.

Они тем не менее держали друг-дружку в поле зрения, не терялись на Москве.

У нее, естественно, были и еще какие-то покровители и взрослые друзья, но вот теперь, теперь настал момент.

Момент, когда флюиды талантливости Джона вполне завязались в некую плодотворную завязь, и когда ему — талантливому наглецу — понадобилась храбрая помощница.

У нее и имя было такое подходящее — Роза.

А он — а он, "кинжал" что ли ?

* * *

Роза и кинжал.

Красота татарской Розы и острый кинжальный ум Джона Малковича.

— У нас с тобой обязательно все получится, — весело сказал Джон, открывая Розе дверцу машины.

Дверцу машины Джон открывал двумя способами. Когда у него были достойные зрители, когда, к примеру, он подсаживал или высаживал даму возле подъезда, где стояли людишки, на которых он желал произвести впечатление либо своей эффектной дамой, либо черной машиной, либо жонтильными манерами, либо и тем и другим и третьим вместе взятыми, тогда он выскакивал из авто и обежав его по кругу, раскрывал перед девушкой дверцу.

А если зрителей не было, он в лучшем случае просто нагибался к правой двери, не выходя наружу и дергал за ручку, а то и предоставлял девушке самой дергать ручку снаружи.

Но сегодня Джон вышел из машины и не только церемонно усадил Розу спереди, но даже глазками многозначительно так сделал кверху и сказал, мол, погляди как что там на заднем сиденье для тебя ?

А на заднем сиденье в упаковке из зеркального целлофана лежали семь ярко-красных розочек.

— Ух ты, растения ! — почти в натуральном восхищении воскликнула Роза.

— Потому что ты сама как Розочка, — улыбаясь, сказал Джон

Вообще, за год, изучив многие из Джоновых человеческих качеств, Роза могла теперь точно заключить, что если Джон подлизывается, значит ему надо что-то особенное и наверняка не физическая близость, которую от нее он и так, без подлизывания получал, сколько и когда хотел. Так уж между ними было заведено.

— Куда поедем ? — поинтересовалась Роза.

— На свадьбу к одному персонажу, — ответил Джон, выруливая из кармана в поток машин.

— На свадьбу ? На свадьбу это хорошо, — задумчиво сказала Роза, — и что мы там будем делать ? — спросила она.

— Я поздравлять, а ты пить, танцевать и дарить ласками одного человека, — сказал Джон.

— Как это ? — удивилась Роза.

— А так, что я тебя везу ему в подарок.

2.

— Агаша, тебе надо будет взять несколько практических уроков у одного замечательного человека, — сказал Дюрыгин.

Агаша уже четко решила для себя, что если Дюрыгин что-то говорит, то значит именно так и надо делать. Потому что как маленькая собачка в собачьей семье, она безоговорочно приняла старшинство большой собаки — дяденьки Дюрыгина. Она, кстати говоря и звать его теперь стала — дяденькой.

— Хорошо , дяденька, а кто этот человек и что за уроки ?

— Тебе надо научиться элементам сценического мастерства, — сказал Дюрыгин, — ты должна научиться ходить перед публикой не со скованными зажатыми плечами, а свободно, расслабленно и раскрывшись, кроме того, ты должна научиться отчетливо и громко говорить. Пусть с провинциальным акцентом, но не шепелявить, не картавить, не заглатывать окончаний и суффиксов, говорить так, чтобы тебя понимали.

— А разве я говорю так, что меня не понимают ? — удивилась Агаша

— Это тебе только кажется, что ты умеешь говорить и ходить, а выпусти тебя на сцену или в студию перед камерами и мы тут же жидко опозоримся детской неожиданностью, как после огурцов с молоком.

Агаша хмыкнула.

— Ну уж и так !

— А я на телевидении и пробовать не стану, лучше сразу взять несколько практических уроков и сразу работать на успех.

— А кто уроки будет давать и где ? — поинтересовалась Агаша.

— Уроки будет давать великий человек, Абрам Моисеевич Гурвицкий, доцент института культуры по кафедре сценического мастерства.

— Я буду учиться в институте культуры ? — удивилась Агаша.

— Ничего подобного, — покачал головой Дюрыгин, — ты будешь работать с Абрамом Моисеевичем на свадьбах.

— Как работать ? Кем ?

— Тамадой, а вернее — помощницей тамады.

Дюрыгин сделал многозначительную паузу.

— Дело в том, что Абрам Моисеевич уже не молод и доцентом на кафедре уже давно не работает. У него теперь свой скромный бизнес, что-то вроде кооператива или маленького "о-о-о" или "че-пэ" под названием "Ваш праздник". Абрам Моисеевич организует свадебные торжества, сам работая тамадой, а два его сына — Лева и Юра работают там же свадебными фотографом и диск-жокеем, полный комплект.

— А я ? — спросила Агаша.

— А ты десять свадеб будешь работать с Абрамом Моисеевичем, я уже договорился с ним и даже заплатил ему...

— Заплатили ? — удивилась Агаша, — а я думала, что если я буду работать, то мне заплатят

— Ты будешь учиться, ты будешь брать уроки, как говорить в микрофон, как держаться перед публикой, как расслабить плечи и не ходить аршин проглотивши или наоборот, сгорбившись, как старушка, научишься разминать губы, язык и гортань...

— А это зачем еще ? — настороженно удивилась Агаша.

— Глупая, ты думаешь, что ты можешь отчетливо и красиво говорить, как говорят артисты? Ты ошибаешься. Это достигается только путем упражнений, которые тебе и покажет Абрам Моисеевич.

— Как скажете, дяденька, все сделаю.

— Вот и ладушки...

* * *

Первая свадьба была в кафе-стекляшке на улице Водянова.

По убогости заведения Агаша и без разъяснений поняла, что жениться здесь будут не дети банкиров и не дети депутатов Государственной Думы.

— Мы работаем для простых москвичей, деточка, — говорил Абрам Моисеевич, напутствуя Агашу, — мы и денег меньше берем за работу, чем скажем Трахтенбергер или Хазанович, но зато и хамства встречаем меньше.

— А эти тоже тамадами на свадьбах работают ?

— А как же, деточка, еще как работают, только там ставки в сто раз выше чем у нас, — отвечал Абрам Моисеевич, — популярный ведущий вроде Пертосьяна за три часа работы тамадой где-нибудь в ресторане Прага на Арбате возьмет пять тысяч долларов в конверте — отдай и не греши.

— Кто же такие деньги платит ? — удивилась Агаша.

— Конечно же не наши клиенты, не рабочие и не крестьяне, но ведь и у министров и у крупных банкиров тоже детки имеются, и для них ведь тоже свадьбы надо играть, правда ведь ?

Абрам Моисеевич сперва Агаше не понравился.

Старый уже и совсем седой.

И какой-то при этом даже не то что старый, а старомодный, такой, каких теперь нет нигде.

— Вы , деточка, смотрите как я буду разминать губы и готовить рот к правильной артикуляции, глядите и запоминайте...

И Абрам Моисеевич так смешно вдруг запел на все лады. А потом принялся говорить обычные скороговорки, которые называл не скороговорками, а чистоговорками.

"Карл у Клары украл кораллы"

или

"На дворе трава, а на траве дрова"

Смешной !

Но Абрам Моисеевич относился к этим упражнениям безо всяких насмешек.

— Нука, деточка, быстро давай, говори, — "корабли лавировали, лавировали, да не вылавировали"

Помучил немного Агашу, заставив ее похихикать, что она, маленькая что ли ?

Но тут гости приехали, и Абрам Моисеевич начал работу.

Агаша только дивилась ловкости и бодрости этого немолодого уже человека.

Он подчинил своей воле более полусотни разношерстных и уже нетрезвых гостей и родственников, образовал из них коридор, выдал всем по горсти припасенной им мелочи и рисовых зерен, в конце коридора поставил родителей жениха и невесты, сунув им в руки поднос с хлебом и солонкой...

Спектакль, называемый свадьбой — начинался, и Абрам Моисеевич был в нем и главным режиссером-постановщиком и главным актером, игравшим заглавную роль.

Агаше только оставалось стоять сбоку, рядом с аппаратурой диск-жокея, и наблюдать.

Вот приехали жених с невестой, вот вошли, и Абрам Моисеевич принялся рассказывать молодым о старых московских обычаях величания.

Жениха в черном костюме, в котором разве что только в гроб, и невесту в длинном до полу криналине — протащили сквозь строй, обсыпав их мелочью и рисом. Потом под руководством того же Абрама Моисеевича родители принялись напутствовать молодых и подсовывать, подпихивать им черствый круглый каравай с солью, дабы они кусали от него и солили друг-дружке...

— Нам с тобой потом можно будет покушать там с краю, — шепнул Юра — диск-жокей.

Но Агаше дядя Валера — Валерий Максимович Дюрыгин — не велел "Шуры-муры" на свадьбах крутить и особенно пить-закусывать, дядя Валера велел учиться сценическому мастерству.

И уже к середине свадьбы, Агаша вдруг поняла, что и действительно, свадебное торжество мало чем отличается от телевизионного шоу, и работа тамады — это почти что та же работа, что и работа ведущего.

Эффект подобия усиливался еще и присутствием другого сына Абрама Моисеевича — Левы, который снимал свадьбу на большую камеру Вэ-Ха-Эс, такую большую, какие раньше Агаша видала на телевидении.

В середине торжества, когда уже и первый танец жениха с невестой станцевали, и тещин танец тоже, да и указы о присвоении жениху и невесте званий мужа и жены тоже зачитали, когда полсотни пьяных гостей и родственников уже сами могли веселиться без понукания тамады, Абрам Моисеевич сказал Агаше — к следующему разу подготовь один эпизод, чтобы меня подменить. Помнишь, заметила, как я провел конкурс на знание женихом и невестой супружеских обязанностей ? Вот, в следующую свадьбу завтра проведешь этот конкурс вместо меня...

* * *

И отныне, так было теперь каждый день, вернее каждый вечер.

Из своего кафе Агаша уволилась, взяла там расчет.

Денег на первое время дал ей дядя Валера.

Сказал, что это аванс, который он вычтет потом из ее зарплаты ведущей телешоу.

А Абрам Моисеевич просто тиранил ее.

С каждым новым вечером, с каждой новой свадьбой она брала на себя все больше и больше эпизодов, проводя уже и конкурсы на лучшего дарителя подарков любимому тестю и на лучшего чтеца дифирамбов любимой теще, конкурсы на кормление голодного мужа и на раздевание заскучавшей супруги... Чего только не придумывал изобретательный Абрам Моисеевич ! Уже половину свадебного торжества проводила она, а Абрам Моисеевич только стегал ее жесткой указкой по спине и ниже спины, — не горбись, я тебе говорю, не горбись, плечи расправь, сделай их расслабленными, как у цыганки, которой вся её жизнь по барабану...

Если она плохо говорила, торопилась, зашептывала или заплевывала микрофон, Абрам Моисеевич нещадно стегал ее указкой по попе.

— Я перед Валерием Максимовичем за тебя краснеть не собираюсь, я тебя выучу, как держаться, а ну кА говори в микрофон, "Карл у Клары украл кораллы"! говори, я тебе сказал !

А потом Абрам Моисеевич заставлял ее еще и петь и даже танцевать.

— На следующую свадьбу подготовим с тобой номер, будем петь романс на два голоса, — сказал Абрам Моисеевич, — а не то пожалуюсь Валерию Максимовичу и скажу, что тебя и близко нельзя к телевидению подпускать...