Конфедерат: Возрождение

Необычные для американцев методы, тут сомневаться не приходилось. И сразу же разведка Её Величества королевы Виктории стала рыть и копать, выясняя истинных авторов происходящих изменений.

Искать даже не пришлось, потому как тайны из этого особой не делалось. Генерал Борегар, полковник Станич и примкнувший к этой парочке губернатор Южной Каролины Френсис Пикенс. Армия, тайная полиция и представитель 'хлопковой аристократии' с дипломатическим опытом. Уже тогда был ясен состав нового 'центра силы'. А вот что с ним делать — этого виконт Лайонс пока не знал. Точнее не получил чётких указаний из метрополии. Там пока выжидали.

Но относительный, пусть и настороженный нейтралитет сменился на явно выраженное недовольство сразу после того, как стали понятны устремления 'триумвирата' относительно внешней политики Конфедерации. Ставка на Испанию относительно помощи последней в восстановлении влияния, а то и власти над бывшими колониями. Контакты, страшно подумать, с Россией. И не просто разговоры, а передача 'лицензий на производство' новейшего стрелкового оружия и нового слова оружейной мысли — пулемётов. В дальнейшем стоило ожидать ещё более тесного сотрудничества.

Подобного Британия никому позволить не могла! Стало очевидно — Конфедерации надо было преподать урок. Но как? Резко перестроиться, заявив о полной поддержке США? Та же Россия просто из-за оскорблённого самолюбия царя Александра парирует любые действия флота империи. Поэтому действовать следовало тоньше.

Вот он и действовал, подготавливая почву для того, чтобы одним рывком перетянуть США, эту бывшую колонию, на сторону Британии в качестве 'младшего партнёра', по сути покорного вассала. Одновременно же, при помощи своего коллеги, графа Бульвер-Литтона, старался держать руку на пульсе политической и военной жизни Конфедерации.

Получилось ли? По большей части. Линкольн всеми лапами и даже головой охотно сунулся в расставленные на него силки, ему уже не ускользнуть. Банкиры Сити выражали свою полную удовлетворённость от того, к каким рынкам и на каких чрезвычайно выгодных условиях оказались допущены. Железные дороги, порты и верфи — это то, что просто не может не приносить большого и постоянного дохода.

Зато с делами внутри Конфедерации не получилось. Покушение провалилось, а Борегар со Станичем усилили охрану до такой степени, что к ним было не подобраться. Да и как можно англичанам подобрать ключи к охране, которая большей частью состоит из ирландцев? Теперь все надежды были лишь на ту часть элиты юга, которая была довольно тесно связана с британскими интересами. Взять власть её представитель не сможет, тут Лайонс здраво оценивал ситуацию. Но добиться скорейшего заключения мира на приемлемых для США — то есть Британии, которая отныне стоит за их спиной — условиях, тут уже можно было надеяться.

Для этого нужно было как можно скорее организовать переговоры воюющих сторон, но с непременным — и лидирующим — участием Британии. Особенно важным фактором была скорость, ведь доклады посла Британии в Конфедерации о том, что Борегар и Станич наносили визиты в посольства Испании и России, причём стремясь сделать это без привлечения постороннего внимания. Опытному дипломату подобное поведение говорило о многом. Если нельзя предотвратить заключение мира на своих условиях, то надо постараться принять самое живое участие в переговорном процессе, настраивая других против победителя. Это удавалось после 'наполеоновских войн' и во время Парижского конгресса, где удалось вырвать из русских нейтралитет Чёрного моря, несмотря на то, что война, по сути, окончилась ничем. Ну да, удалось взять Севастополь, да и то не целиком! Зато разгром турецкой армии, разгром посланных на Камчатку и русский север частей... Нет, война, чего уж самих себя обманывать, не была выиграна. Зато битва дипломатов увенчалась успехом. Так почему бы вновь не повторить то, что не раз удавалось!

Придя к устраивающему его решению, виконт Ричард Лайонс заметно успокоился. А успокоившись, сел за письменный стол, придвинул к себе лист бумаги, перо с чернильницей и стал набрасывать черновик того донесения, которое в самом скором времени будет отправлено в Лондон.

* * *

Российская империя, Санкт-Петербург, конец июля 1862 года

Император Александр Николаевич Романов был одновременно и не в духе, и доволен. Подобное случалось с ним редко, но не было чем-то уникальным. Подобное состояние накатывало на императора тогда, когда однозначно приятные, известия, способные пойти на пользу как империи, так и лично ему, соседствовали с различными мелкими, но досаждающими неприятностями. А на сей раз неприятность имела конкретное имя и обладала крайне высоким положением в официальной и неофициальной иерархии.

Вице-канцлер Горчаков, являющийся сейчас министром иностранных дел и доверенным лицом Александра Николаевича, с самого утра портил ему настроение. Хотя бы уж тем, что князь, известный своими взглядами, близкими к либеральным, ворчал относительно новостей, которые не так давно были ему переданы послом в Конфедеративных штатах Америки, генералом Эрнестом Густавовичем Штакельбергом. И это несмотря на всю их пользу для России в настоящем и интересных перспективах в будущем.

— Не пойму, чего ты брюзжите, князь, — в раздражении Александр II бросил в пепельницу окурок, но не попал. Коротко выругавшись, император вновь посмотрел на своего министра, стоявшего перед ним, невзирая на предложение уважить возраст и сесть, и ласково, как он это умел, произнёс. — Александр Михайлович, дорогой вы мой, что такого опасного вы могли разглядеть в предложении, поступившем из Конфедерации?

— Дело не в самом предложении, Ваше Величество, — улыбка престарелого сатира, появившаяся на лице вице-канцлера, говорила знающим его о том, что один из опытнейших дипломатов Европы желал поделиться тайной подоплёкой, которая таилась под внешним, видным всем и каждому, слоем. — России предлагают взять на себя роль посредника и гаранта на конгрессе вроде Парижского. Но не одной России, а вместе с Испанией, с которой у нас давний и прочный нейтралитет. Тем самым нас ставят выше Англии и Франции, с которыми после Крымской войны отношения сложные.

— И это хорошо.

— Всё гораздо сложнее, Ваше Величество... Ох.

— Садитесь же, князь! — повысил голос император, видя, что его министр иностранных дел в этот день чувствует себя далеко не лучшим образом. Я так хочу.

Изящный, но неглубокий — в силу возраста — поклон лицеиста, одноклассника Пушкина и иных, весьма известных, персон. Царедворец с огромным стажем, он хорошо знал, как и когда себя вести. Порой стоило, невзирая на подкашивающиеся ноги, 'скакать козликом'. Иногда же наоборот, выпятить наружу мнимые и реальные болезни, вызывая к себе сочувствие и толику опаски. Императорской опаски лишиться советника, одного из немногих, кому тот привык доверять, а порой и соглашаться даже с тем, против чего изначально возражал.

Вот и сейчас, изображая измождённого возрастом и болезнями, вице-канцлер добился того, что переключил часть внимания императора на своё здоровье. И дальше разговор продолжался, когда оба — император и его министр — сидели

— Вы ведь поняли, чего именно 'между строк' сказали генералу Штакельбергу двое настоящих правителей Конфедерации? — слабым голосом, но уже без ноток. Заставляющих беспокоиться за здоровье спросил горчаков. — Не про мир, а про то, чем они хотят сделать свою Конфедерацию.

— Монархией, — пожал могучими плечами император. — Сначала Мексика. Теперь вот и КША. Наигрались в республиканство. Да, монархия будет не абсолютной, а конституционной, с парламентом... Похоже, они возьмут часть от британской системы, часть из прусской, как у моего дяди Вильгельма. Консервативное начало у этих конфедератов оказалось сильнее. Я рад. И обещают они много.

— Слишком много, Ваше Величество.

— И выполняют! — сверкнул глазами Александр. — Милютин и всё военное министерство оценили как винтовки системы 'спенсер', так и эти новомодные пулемёты. И ещё золото Аляски! Много золота, что важно из-за трат на перевооружение армии и проводимых мною реформ. Оказалось, что на Аляске есть не только пушнина. А кто-то, не хочу лишний раз вспоминать, предлагал избавиться от 'ненужных земель за океаном'. Мой отец, узнав про такое, про продажу земель с золотом, в лучшем случае выслал бы затейника в Сибирь... Нет, сразу на Камчатку! А вы, Александр Михайлович, изволите про 'слишком много обещает'.

Министр почувствовал, что разговор пошёл несколько не в нужную ему сторону. И зная вспыльчивый характер самодержца. Понял, что надо срочно отступить. Сдать часть позиций, но закрепиться на другой, более важной.

— Я не говорил, что надо отвергать предложение. Напротив, его следует принять, но с оговорками. И заранее понимать, чего на самом деле хотят от нас Борегар со Станичем.

— Борегар хочет увенчать свою голову короной, примеры Наполеона и его родичей и прочих маршалов не дают покоя этому французу. И получить нашу с Испанией поддержку. Королеве Изабелле отплатит отменой 'доктрины Монро', нам же обещает поддержку в денонсации Парижского трактата. Гнева Англии в КША не опасаются, слишком далеко, а от Канады они отделены. Французский же император нуждается в помощи Конфедерации до тех пор, пока дела в Мексике не закончатся однозначной победой коалиции и гибелью либо изгнанием Хуареса.

— Вы верно описали общую картину, Ваше Величество. Как раз ту, которая и должна была появиться у вас после знакомства с докладом посла в Конфедерации.

— Мной упущено что-то важное? Тогда, как мой министр, вы должны сказать об этом. Я жду, вице-канцлер, говорите же.

Горчаков, мысленно перекрестившись и обратившись к богу за помощью, решил рискнуть, выложив часть козырных карт.

— У Конфедерации появился политик, весьма необычный. И понять его игру мне не сразу удалось.

— Вы о Борегаре?

— Конечно нет! Борегар — это будущий монарх, любимый армией полководец и неглупый человек. А политик — это полковник Виктор Станич. Хотите говорить с тем, кто управляет — обращаться нужно к нему. Он хочет... стать тем, кем планирует оказаться знакомый вам Бисмарк. Только при этом не выходя из тени. Тайная полиция — это самый подходящий для него выбор. Власть, но не явная.

Говоря это, Горчаков понимал, что идея о превращении Конфедерации в монархию настолько пришлась по душе императору, что его не переубедишь. Вообще никак. Оставалось играть на нюансах, не дав возможности заокеанскому интригану получить от России всё желаемое.

— Обратите внимание, что Станич обратился только к нам и к Испании. Не к Британии, от которой он всеми силами дистанцируется, словно они не близки к очень многим семействам южных штатов. Вежливые, холодные, исключительно деловые отношения. С самого начала, я намеренно просил Штакельберга это проверить. Его люди подтвердили.

— Для нас это хорошо, — усмехнулся Александр II. — Возможно, сказывается его происхождение. Его дед выехал отсюда, опасаясь мести родственников убитых им на дуэли. Серб... горячая кровь. Могли сохраниться симпатии, если дети воспитывались в русском духе.

— Могли, я не исключаю, — не стал противоречить императору вице-канцлер. — И как противовес устремлениям Англии в обеих Америках Станич может быть полезен. Но он почти столь же явно отстраняется от возможности завязать тесные отношения с Францией. Мимо этого тоже нельзя пройти.

— И снова Франция! Александр Михайлович, я понимаю ваши симпатии к этой стране, но далеко не все их разделяют. Видимо, полковник Станич тоже не восторгается видами на парижские бульвары. Да, а почему он всё ещё полковник?

— Видимо, чин для него не так важен, как настоящее влияние, — не стал акцентировать своё внимание на подобной мелочи Горчаков. — Полная отстраненность от Англии. Незначительная, на грани необходимого, связь с Францией. Понимаю отсутствие внимания к Австрии, это государство ничем не может быть полезно Конфедерации. И с другой стороны большая и понятная заинтересованность в Испании соседствует с непонятной, если не вникать, заинтересованностью в России.

Вице-канцлер готов был продолжать, ожидая любого знака со стороны Александра Николаевича, но вместе с тем отслеживал все движения монаршей особы, даже самые незначительные. Слишком хорошо он знал императора, что не раз помогало. И сейчас это самое изучение не радовало. Император становился веселее с каждой минутой, с каждой его, Горчакова, фразой. Монаршую особу совершенно не трогали намёки про Францию, он даже готов был немного иронизировать над симпатиями своего министра.

Но и не развивать тему милой его сердцу Франции Горчаков не мог. Слишком давно, упорно, опираясь как на российских франкофилов, так и на немалую часть французской элиты. Он всеми силами пытался затянуть Россию в союз с Францией. Именно в этой стране он видел лучшее, по его убеждению, государственное устройство, на которое падал ответ правления, приближенного к республиканскому. Вот только тех рек крови, которые пролились во время Французской революции и большей частью уничтоженной физически аристократии видеть просто не желал. Да и связь князя с декабристами была всем известна. Крепости этой связи было недостаточно для того, чтобы быть причисленным к их движению, но определённый след с явственным ароматом либерализма тянулся ещё с тех самых пор. Потому предъидущий император, Николай Павлович, не благоволил Горчакову, обоснованно видя в нём возможный источник угрозы консервативной политике империи.

И уж тем более покойный Николай ни в коем случае не мыслил бы даже в теории рассматривать союз с одной из тех стран, которые продиктовали унизительные для империи условия мира на Парижском конгрессе. От Франции, которую Россия показательно выпорола во время Наполеона, и с которой сроду не было нормальных отношений. Ведь именно Франция была исконным и непрерывным союзником Османской империи в её вечных попытках укусить могучего северного соседа.

А император Александр II временами бывал податлив, чем вице-канцлер беззастенчиво и пользовался, проталкивая интересы Франции взамен государственных. Причём были они созвучны с нуждами России или нет... дело вторичное.

— Пока я вижу лишь выгоду моей империи от союза с Конфедерацией. Новое оружие, золото Аляски и новой земли, купленной у компании Гудзонова залива. Возможность показать, что мы давно оправились от проблем Крымской войны и вновь играем главную роль в 'европейском концерте'. Ведь не Францию с Англией позвали в качестве посредников представители побеждающей в войне стороны. Позвали нас! Ну и Испанию тоже... Виктория должно быть распекает своего Пальмерстона, а Наполеон III, как только узнает, будет орать на своих министров, морщась от болей в почках.

— Нас затягивают в новый сверхконсервативный союз, Ваше Величество, — поморщившись от очередного нелестного упоминания о французском императоре. Вымолвил Горчаков. — Если Бисмарк выстоит в противостоянии с парламентом и построит Пруссию по старым юнкерским замашкам на новый лад, то... Этот Станич и вашего дядю позовёт в новый 'Священный союз монархов'. Возглавляемая им тайная полиция уже вешает на столбах североамериканских аболиционистов, борющихся за права негров.