Невозвращенцы. Часть четвертая. Максим.

— Но как же тогда жить? Вообще сесть и помереть что ли? Ведь постоянно творить зло так и иначе... Да и на войне..

— Опять ты все путаешь. Да, ты творишь зло. Убивая чужих для защиты своих. Да, ты творишь зло: идешь войной на соседа, который убил того года брата или отца твоего. Но то что ты делаешь — это только твое решение. Твоя воля. Волен делать, а волен не делать. Оправдать его нельзя. Можно исправить, или понести заслуженную кару. Нет меньшего или большего, оправдываемого зла! И всем нам быть в ответе за наши поступки!

Молодой ученик надолго задумался. "Похоже, такой халявы, как было с христианством, тут нет и не будет..."

После того, как Максим научился находить ответы на самые головоломные и каверзные вопросы Радульфа, настала пора "сдавать зачет". Сдача проходила, как и все у волхвов, в условиях "максимально приближенных к боевым". Максиму дали кусочек бересты, на котором было записано его имя и напутствую почти сакраментальным горьковским "иди-ка ты в люди" отправили на все четыре стороны. Задача была примитивной до ужаса — странствовать до тех пор, пока не найдется такой вопрос, за разрешение которого староста или любое другое лицо, облеченное властью, поставит должную подпись. Ехать не требовалось сразу же после того, как бумага была получена — хоть через десять лет езжай. Но тогда через десять лет и зачет будет сдан. Кстати, таким образом зачет сдавался не только судьями: лекари, ремесленники, торговцы, воины — все они покидали альма-матер для того, чтобы сделать что-то полезное людям.

Максим, честно говоря, был преизрядно удивлен таким доверием учителей к своим ученикам. Настолько удивлен, что даже решил посоветоваться со своим другом.

— Слушай, Тихомир, что-то я не понимаю.

— Чего, Максимус?

— Да вот, отметки эти.

— И чего ли тут тебе неясно?

— Ну. Вот скажем, за горы уеду, за леса... А там возьму стило или уголек костра, и нацарапаю что угодно?

— Ты что, ополоумел? — изумился Тихомир.

— Да нет, я не собираюсь так делать, — "пока не собираюсь", додумал про себя Максим. — Просто непонятно, как узнать волхвам, что я честно все сделал?

— Так ведь на то они и волхвы. И мы волхвы. А за волхвами приглядывают Боги наши... Видят все, слышат все, знают все. Не след их обмануть. Ох, не надо...

— Понятно. Значит, следят Боги.

Впрочем, вопрос так и остался теоретическим. Зачет по практике судопроизводства удалось сдать легко и просто. Но дополнительно к зачету, неожиданно для себя, Максим получил очень важный урок. О цене слова. Вышло это так.

Вопрос, куда направить свои стопы, был дюже сложным. Вообще говоря, жители селений, располагающиеся около гор, окружающих Святоград, были очень зажиточными. И это вполне логично: имея под боком неиссякаемый источник дармовой помощи — советом, молитвой, делом и лечением, не станет богатым только самый ленивый. Но для всех студентов и для Максима в частности это было не очень удачно. Так как зачеты сдавал не только один он, и к единому времени это не было привязано, ловить парню в окрестностях Святограда было нечего. Слишком велика концентрация студентов, получающих тут отметки на кусочки бересты. Ехать надо было куда-то дальше. Но куда?

Подсказала погода. Время сдачи зачета было выбрано Максимом и по многим причинам пришлось на весну. В котловине Святограда уже во всю цвели плодовые деревья, закончился сев, тогда как за стеной гор Велес, бог зимы, все еще спорил с Ладой, богиней весны, кому сейчас пришел черед властвовать на просторах мира. С юга на просторы росских княжеств подступало тепло, превращающее естественные шоссейные дороги — замерзшие реки и озера, в крошево из ледяной воды и битых льдин. Меньшие пути — по суше, превращались в бездонные грязевые топи.

Дороги Великого княжества Киевского, лежавшего южнее всех, уже почти просохли. Но все равно, ловить последние остатки грязи обидно, а потом долго, упорно и часто чистить лошадь — неприятно. Княжества, лежавшие севернее — Суздальское и Словенское, как раз сейчас были на пике своей грязевой формы. И только самое северное, Новогородское, могло еще пока похвастаться по-зимнему хорошими дорогами.

Максимус выбрал Новогородский подъемник и не прогадал. Как оказалось, зима здесь сильно задержалась. Снег стаял только на солнечных полянках и на стенах изб, а в лесу еще вовсю лежали сугробы. Впрочем, это было только на руку раннему путешественнику, так как весеннее тепло еще не успело превратить промороженные лесные дороги в озера непролазной грязи.

Парень похвалил себя за проявленную предусмотрительность. У него был и конь, и достаточно еды, одежда была теплой, на поясе весел плохонький, но меч, а на груди, ближе к сердцу — кошель с денежными расписками и неким запасом монеток. Жизнь била ключом, и не было никаких причин для уныния.

Отступая перед натиском светила, становившегося жарче и жарче, Максим забирался все дальше на северо-запад. Никакого дела все еще не находилось. Приблизительно через месяц, весна все-таки догнала его и приковала на две недели в небольшой деревеньке. Отдых пошел порядком усталому путешественнику на пользу. Он чуть-чуть отъелся (с его деньгами он не голодал, но конная дорога выжимала все), и отправился дальше. Удача ждала его около небольшой деревушки под названием Пискуны.

Спокойным шагом ехав по дороге, Максим нагнал мальчишку. Так как места были малозаселенные, видеть одни и те же лица изо дня в день было неимоверно скучно, поэтому мальчик быстро разговорился. Точнее, легких расспросов не получилось, собеседники обменивались информацией, строго чередуя вопросы и ответы. Но даже это молодому волхву было выгодно, так как мальчишка, а лет тому было не больше десяти, оказался очень ценным источником информации. И как любой пострел в этом возрасте, он знал все и обо всех, причем со всеми подробностями. Кто и сколько собрал в прошлый год, где и кто с кем любится, как пройти к деревеньке огородами и лазами, минуя основную улицу, какого цвета кожа на ножнах меча старика Вирона и многое другое.

— И откуда, малой, ты все это знаешь? — удивился Максимус.

Вопрос оказался неправильным и чуть не похоронил наметившиеся зачатки взаимопонимания.

— Я уже большой, — буркнул мальчик и заметно прибавил хода.

В этом мире дети взрослели очень быстро, во всяком случае те, кто хотел выжить. Таких недорослей, которыми полнится его родной мир, здесь пока еще не было. Любопытно было бы посмотреть на тех, кто плакался об появившейся в последнее время акселерации, приписывая ее геномодифицированным продуктам, алюминиевой посуде, влиянию плотных информационных потоков, плохой экологии, космическим ветром, чертом в ступе и т.д. и т.п. Нужное, в зависимости от того, кто проплачивает эти крики, подчеркнуть. Здесь в 14 лет мальчик — уже почти мужчина, в 16 лет — женатый человек, а в 20 — хозяин своего собственного хозяйства, тянущий 2-3 детей. Это если он хочет спокойной мирной жизни. Если же ходить за плугом, месить глину, стоять у наковальни или еще каким ремеслом заниматься душа не лежит, то к 14 годам, бывает, новик уже берет жизнь своего первого врага, к 16 — справный воин, а к 20 — уже опытный, испещренный шрамами боец, проведший в боях и походах половину жизни.

— Прости, — Максимус чуть пришпорил коня и моментально нагнал пацана. — Три раза можешь меня спрашивать.

Глаза пацаненка довольно блеснули, от обиды не осталось и следа, зато в течение следующего получаса Максимусу пришлось потерпеть и поболтать. Мальчишка оказался не по годам хитрым и задавал такие вопросы, что отделаться общими словами не удалось. Спустя три развернутых ответа, порядочно охрипнув, Максим наконец-то задал главный для себя вопрос.

— А скажи мне, Уголек, — именно так мальчик представился волхву. — Я вот дитя-волхв, и по праву мне сдать бы зачет. Есть у вас в деревне какая-нибудь беда, чтобы рассудить ее я мог?

Уголек довольно ухмыльнулся и начал свой длинный и обстоятельный рассказ.

Деревня Пискуны, где он родился и жил всю свою недолгую жизнь, была бы совершенно обычной мелкой, затерянной в лесах, деревушкой кабы не одно но. Давным-давно, лет двадцать назад, в их деревне поселился Вирон.

Вирон был воином дружины самого великого князя Новогородского. Но воинская удача — изменчивая девка. Сегодня ты на коне, веселый и бесстрашный, похваляющийся своей удалью и силой, а завтра — убогий калека, не способный даже сам напиться воды. Вирону в коем разе повезло. Относительно, конечно. Воды он напиться был в состоянии самостоятельно — у него осталась еще одна рука. Левая. Правую же он потерял в жуткой сече с нурманами, во славу князя Новогородского. По счастью, волхвам его удалось выходить, жизнь и остатки здоровья ему сохранили, но к службе ратной он больше не был пригоден.

По счастью, в этом мире еще не наступили мерзкие времена, когда воинов, льющих свою кровь, использовали как каких-то оловянных солдатиков, выбрасывая ломанных на помойку. Здесь служивый всегда уходил на пенсию обеспеченным человеком. И не только за счет своих накоплений, а ему после боя была положена определенная часть добычи, пусть и не такая большая, как, к примеру у живущих мечом казаков. Еще и потому, что любой нормальный князь, а глупые долго не жили, всегда старался отправить на покой долго служившего ему верой и правдой воина с максимальным почетом. Выделить ему дом, пашню на подъем, хозяйство какое-никакое. "И делалось это не только из-за доброты, которая здесь в чести, и Правды, — размышлял про себя Максим, — но и из прямых шкурных интересов. Попробуй, только плохо обратись с воином своим, враз без дружины останешься и новой ввек не соберешь. До продвинутого метода Золотой Орды, где из подданных в обязательном порядке определенный процент забирался "под копье" на всю жизнь, или до рекрутских наборов, здесь еще не дожили. Служба была делом только добровольным и хорошо оплачиваемым..."

Не стал исключением из этого правила и Вирон. В один из летних дней деревню проездом посетил воин-калека, осмотрелся, поговорил со старостой, людом... Вскоре в деревне появился новый богатый двор. Ватажка нанятых князем строителей, воин даже не доверил это дело обычным селянам, уехала быстро уехала восвояси, а Вирон остался. Зажил бобылем в новом доме. Впрочем, его одиночество не продолжилось долго, и уже зимой, богатый по деревенским меркам жених, стал мужем одной из молодух. А к следующей зиме, как и положено появился первый ребенок.

Все бы хорошо, но Вирону было явно скучновато в этой деревне, но он нашел неожиданный выход. Он стал влезать во все дела, подшучивать и доставать своими, зачастую очень полезными советами, деревенского старосту Ледовика. Шуточки переросли в неприязнь, неприязнь — в свару, свара — в стойкое противостояние. Вирон был богат, не на много беднее старосты, умен, умел завлечь за собой людей, так что деревня вскоре раскололась на два лагеря. Тех, кто поддерживал старосту, и тех, кто поддерживал пришлого.

Конечно, раскололась, это громко сказано. Вражда впрямую не захватила в деревне никого, кроме семей старосты и воина, но зато, как это не парадоксально, сильно пошла на пользу ее жителям. Образование второго центра не давало старосте расслабляться, постоянно держало его в напряжении, постоянно заставляло его принимать самые правильные и выгодные жителям решения, без ущемления общества в пользу своего кармана. А то ведь старостой, по воли местного князя, мог стать и кто-то другой. Понятно кто.

Таким образом деревня богатела, а Ледовик и Вирон все больше и больше расходились. И хотя им на двоих было уже больше 120 лет, серьезный возраст по местным меркам, и были они уже оба седыми стариками, взаимные баталии переросли уже их желания, стали уже чем-то обособленным. Вещью в себе. Доходило до того, что если староста говорил или предлагал что-то, то воин предлагал прямо противоположное. Таким образом оба спорщика не смогли бы даже договориться о том, в какой стороне восходит солнце.

Незадолго до появления в деревне Максима в лесу поймали татя, что грабил и насильничал уже полгода (оказался он таким ушлым лесовиком, что выследить его не удавалось даже местным охотникам-следопытам). Теперь молодому волхву следовало решить его судьбу, так судьба этого разбойника оказалась камнем преткновения для деревенских.

Да и дело было совсем не в разбойнике. Жалеть его никто не собирался — конец его был близок. И висеть бы ему спокойно на ветке где-нибудь в лесу, как завещает росская Правда, прямо на месте поимки, да Ледовик и Вирон опять, или точнее, уже как обычно не сошлись во мнениях. Как именно казнить. А так как пока они во мнениях не сойдутся, тать жив оставался. Никому в деревне это не нравилось. В этой ситуацией появление в деревне дитя-волхва было просто даром Богов.

Приняли Максима в деревне по высшему разряду. Стол накрыли просто изумительный, а по весенним меркам и вовсе божественный. Мясо разное, рыба, пироги с различной начинкой, уха различная, домашнее вино... И все это в удвоенном количестве, так как каждый из спорщиков принес свое. В сенях сейчас младшая дочка Вирона и старшая внучка Ледовика выясняли вопрос, кто именно будет согревать постель молодому волхву. В качестве убедительных доводов обе стороны использовали по обломку коромысла, но их горячий пыл (в результате которого обе, кстати говоря, от правильно примененных доводов получили по легкому сотрясению и к продолжению банкета стали непригодны), оказался напрасным. Волхв оказался слабым. Ну совершенно неподготовленным к такому обилию гостинцев и выпивки, переоценил свои силы и упал с лавки на пол прямо во время очередного тоста. Его немощи подивились, аккуратно отнесли в спальню и вежливо оставили проспаться. До утра.

— Ой! Ох! Что ж я маленьким не сдох?! — простонал Максим и вышел на крыльцо.

Ему было очень хреново. Деревенское винцо, малиновое, пилось легко и приятно, но похмелье от него было просто убийственным. Казалось, голова незадачливого выпивохи превратилась в огромный колокол. Каждое слово, как колотушка, били по усталому мозгу, усиливая волны тошноты и головокружения. К сожалению, местные жители не понимали всей глубины бедствия, и назначили разбирательства именно на сегодня. Прямо "на сейчас".

На крыльце дома старосты была поставлена скамейка специально для волхва. После чего, как из постели Максима в буквальном смысле слова выволокли и посадили на это импровизированное судейское кресло, началось разбирательство.

И староста Ледовик, и Вирон с громкими криками, которые буквально убивали Максима, тискали приведенного из "поруба" здорового мужика, оказавшегося тем самым грабителем и насильником. Конечно, никакого "поруба" — тюрьмы, в деревне не было. Татя держали в ледяной, зимой вымораживавшейся, избе. Но все равно, местные произносили это слов с гордостью: они такая большая деревня, городок почти, даже свой поруб есть.

— А говорю, спалить его треба! Чтобы зло все ушло! — надрывался староста Ледовик.

— Да что спалить! В болото его живьем кинуть, пусть дух помается подольше! — тянул на себя Вирон.