Мастер Харрунга, лекарь из Приозёрья

Парня мы на лодочке прям на Водорослянку и доставили. Сдали коллегам на руки и убрались поскорей. Хорошо, отсюда ближе всего Четвертая, а не Первая. И без того мне разговоров хватает. Ничего, полежит несколько дней, поправится. Эх, жаль только, что при Байалли это случилось. Не надо бы ему такое видеть. То-то он примолк, рта не раскрывает. "Ну, Ялли, испортили выходные, да?"... "Давай по мороженому!"... "Ах да, рубашку"... "Что? Шляпа?"... "Да куда уж теперь возвращаться! Ладно, кто-нибудь другой найдет — поносит"... "Знаешь, дома лучше об этом не рассказывать"... "Так и скажем, что потеряли"... Да, тут ты прав, малыш: если бы это мы с тобой утонули — мама бы нас точно убила!..

Отчего же так всегда бывает: хочешь, чтобы все хорошо было, стараешься, а получается хуже некуда? Вот и с двадцать третьим так вышло. Я ведь тогда поменялся, собирался к Мирре сходить. А утром вдруг передумал. Да что я, нанялся что ли, туда таскаться? Разве мне дома плохо? Ялли меня каждый вечер ждет, спать не ложится, да и Тамми, похоже, рада. Даром что ничего не говорит, я же вижу.

В общем, почти я, было, признался с утра, что дежурство перенес, но в последний момент отчего-то промолчал. Решил: вечером вернусь — скажу, что внезапно все поменялось. Зато по дороге домой пивка можно будет хлебнуть не торопясь. И целый день предвкушал, как дома появлюсь, как мы вместе вечер проведем, может быть, даже по бульвару прошвырнемся.

По пути с работы зашел в "Осенний каштан" — приличное заведение, не забегаловка какая-нибудь. И пиво у них хорошее, плотное, с густой белой шапкой. Такое, что если положить сверху мелкую монетку — она не бултыхнется сразу на дно, а оседать будет медленно и достойно.

Правда, там уже сидючи, заколебался: а может, все же в Похвальный? Подумал только — и обозлился: ну уж нет, домой, так домой. А мастерша Виндвелли и без меня не соскучится. Заходил я к ней однажды на Змейское Новомесячье. Почти уже до подъезда дошел, когда яркий свет в ее окнах заметил. Так-то Миррами обычно лишь фонарик с чародейским светом открывает. А тут и свечи горят, и окна распахнуты, и музыка оттуда доносится веселая. Я тогда под сиреневым кустом встал и призадумался, что дальше делать. И пока стоял да думал, расслышал в ее комнате великолепный баритон мастера Нурачи Таморо. Мастерша Виндвелли, понимаете ли, гостей принимает, не до меня ей.

И именно в тот миг, когда я неудачный свой поход к Мирре припомнил, незабвенный нурачин голос зазвучал на всю залу "Каштана". Это они с Дангманом Чамиангом и Чабиром Чанчибаром сюда развеяться зашли, меня увидели и неизвестно чему обрадовались. Я бы понял, если б мы большими друзьями были, а то ведь так — просто работаем вместе, да выпивали несколько раз. Ребятам, наверное, все равно, с кем гулять, а мне от них отделываться показалось невежливым. Я только сразу их предупредил, что скоро домой пойду.

Вот на этом-то все благие помыслы мастера Харрунги благополучно закончились. Оказался он падок на беззаботный треп да халявный "Фухис". А еще горячий мохноножий сыр с грибами и зеленью, тушеную в сметане крольчатину, вингарские груши и вингарское же крепленое красное. Это все Дани угощал, говорил, что на бегах выиграл.

После первой бутылки я еще пытался уйти, все твердил, что мне пора. А они не слушали, болтали о девчонках, о музыке, смешные истории вспоминали. Потом дошло дело и до моих недавних "подвигов", и до работы вообще. Дангман как-то о переломах обмолвился, и я его спросил, как отец. Тот разом помрачнел, ответил, что так же, и выпил залпом. А после добавил, что мастер Нираирри меня, дескать, помнит. И вот тут я совсем уже собрался уходить. Решили "по последней". Выпили. Остались. Потом опять.

Когда уже стемнело, Чамианг и Таморо наладились к девицам, звали и нас. Чабир заупрямился, сказал, что пойдет к жене, я — тоже. Мы вышли на улицу, вместе с Нурачи упали с крыльца. Дани пытался нас поднять, но вскоре бросил и сам уселся рядом. Чанчибар запел что-то мелодичное и похабное. Было хорошо и спокойно. Глядя в звездное небо и лежа бок о бок с Таморо, я подумал, что нисколько на него не злюсь из-за Мирры. И на нее не злюсь. Он — нормальный парень. А она никому ничего не обещала, в том числе и мне... Ну, разве что Охранному... И еще подумал, что Ратамми будет ругаться из-за того, что я так поздно...

Сразу же нашлись силы встать. Чабир, не переставая петь, нырнул в соседние кусты. А когда вернулся, остановил пролетку и спросил, где я живу. Мне не хотелось ехать, и не потому, что денег стало жалко, просто ночь была очень хороша, а Ларбар я как свои пять пальцев знаю. Но Чанчибар меня уже усадил, и сам залез, и принялся уговаривать. А Дангман и Таморо к тому времени, оказывается, уже уехали. И тогда я назвал свой марбунганский адрес и закрыл глаза, сделав вид, что сплю. Вот пусть теперь как хочет, так и выкручивается...

Проснулся я, как мне показалось, дома. По крайней мере, занавески и стена точно знакомыми были. Не сразу сообразил, что полога над кроватью нет и освещение другое. Не керосинка на столе, а фонарь в углу зеленым светится.

На сундучке возле кровати стоит запотевший стакан с морсом. Когда это ко мне дома такое милосердие проявляли? А в кресле сидит мастерша Виндвелли и листает какой-то журнал. Мирра!.. Чабир, сукин сын, куда ты меня привез?..

Так, может быть, заблуждался мастер Харрунга? Может быть, здесь, в Похвальном, не веселый дом, а ночлежный, куда всех пьяных лекарей свозят? Проспится коллега мастерши Виндвелли, морсиком холодным отпоится и пойдет себе утром на службу — как ни в чем не бывало. И ничто его не выдаст: ни костюмчик помятый, ни больная голова, ни жуткий похмельный перегар, что он источать будет... Вот и сама Мирра делает вид, словно ей в порядке вещей напившихся до зеленых свиней и умбловой горячки любовников принимать. Впрочем, в ту ночь как мужчина я, кажется, так и не состоялся...

"Ялли, ну не вытирай ты руки о штаны!"... "Платок для этого есть"... "Нету?"... "Что значит: все равно — грязные?"... "На, тогда мой возьми"... "Хм-м. У меня — тоже"... "Ну ладно. Но лучше к фонтану сбегай"...

Чабира я отловил сразу после утреннего сбора. Вот ведь, силен мужик. Пил давеча наравне с нами, а нынче как огурчик. Только позавидовать можно. Впрочем, он мне не для этого понадобился. Ведь это что же получается: раз он меня к Мирре приволок, значит, все про нас знает? Может, и не велика тайна, но все же незачем меня в нее носом тыкать! Вот и поглядим, удастся ли мне мастера Чанчибара озадачить.

Кажется, до известной меры удалось. Во всяком случае, когда, поблагодарив его за вчерашнюю заботу, я вдруг взял и возмутился — чего это он меня к мастерше Виндвелли привез, — Чабир выглядел сбитым с толку. "Ну нельзя же так. Ты б меня еще в лечебницу доставил и на руки сдал!"... "Хорошо, может быть, я в тот вечер уже не представлял угрозы для дамы, хотя это еще спорный вопрос, но если бы у нее кто-нибудь был?"... "Или бы после пришел, а там — такое вот лежит!"... "Да пусть бы я лучше в участок попал!"... "Нет"... "В следующий раз? Не надо к Исполину!"... "И не подбирай. Оставь там, где найдешь!"... Уж не знаю, получилось ли у меня его убедить, что Мирра мне — совершенно посторонняя. По-моему, он решил у нее сам все вызнать.

На следующий день я зашел в травму, поставить подключичку. Там работала мастерша Ларуди, очень бойкая девица, в тот раз, когда Курриби прокололся, она тоже дежурила, небось, сама же Талдина и спрятала. Говорили даже, вроде как он ей нравится. Хотя его многие жалеют, то рюмочку нальют, то от начальства укроют.

А тут вдруг Ларуди начала подле меня крутиться, будто ей нужно чего. И наконец выдает мне, что мастерша Виндвелли, дескать, на меня "запала". Потому что Ларуди вот только что сама слышала, как Чабир Мирру расспрашивал, правда ли, что между мастером Харрунгой и мастершой Виндвелли ничего нет, а Миррами ему ответила, что если б что было, "так она бы считала себя самой счастливой женщиной на свете". И вид при этом у Ларуди был самый предовольный. И чему, спрашивается, радуется? То ли новая сплетня по вкусу пришлась, то ли решила мне приятное сделать?

Одно только мне хотелось бы знать: Мирра мне подыграть вздумала или правда считает, будто то, что меж нами есть — это ничего, совсем ничего. Подумаешь, ходил там какой-то... А чего ж она тогда про "счастливую женщину" ввернула? А может, наоборот все, от мастера Харрунги чего-то большего ждут, да он, дурак такой, никак в толк не возьмет? И не возьму, даже не намекайте. У меня вон жена, сын подрастает, к чему мне это все? А к чему тогда шлялся? На Таморо да на Никони обижался, когда узнал, что и они тоже...

Пошли, Ялли, а то тебе без шляпы солнце голову напечет ... Ничего, в следующие выходные сходим... Опять? Нет, два раза подряд — это уж если очень-очень не повезет... И вообще, давай мы маму с собою в другой раз возьмем. Чего она дома-то все одна да одна...

* * *

Вот и начался месяц середины лета. Жара стоит просто сумасшедшая. Ладно — мы, больным же только посочувствовать можно. Пролежни пышным цветом цветут, раны нагнаиваются. А еще заразники все уши прожужжали — кишечные инфекции и все такое прочее. Барышни наши, кто сменяется, сразу домой не уходят, идут на крышу позагорать. С видом таинственным и легкомысленным сразу. Подняться, что ли, как-нибудь тоже — поглазеть. Это они только изображают, что пугаются, а на самом деле им ведь того и надо. Понимать-то я это понимаю, а все как-то неловко.

Добрым моим согражданам, похоже, солнце тоже голову напекло. Все, как один, на общественных вопросах подвинулись. Вместо того, чтобы пиво пить после работы да и вместо самой работы вообще, стоят они на этом пекле у Башенной площади и речи толкают.

Никакой башни на площади, разумеется, нет и в помине. Она после войны сразу обрушилась. А название так и осталось. А народ ее еще Безбашенной площадью называет. Или Бешенной иногда. И все из-за этих вот крикунов.

Всякий труд, видишь ли, свят! — Вот шли бы тогда себе и работали. — Нет Семерым никого милее простого рабочего. И каждый из нас — вы слышите? — каждый! — должен прийти и поклониться этому святому подвижнику. — Не хватало еще, чтоб к нам в лечебницу эти полоумные кланяться заявились! А что? Дангмана Чамианга как великого труженика — в Зеленые Предстоятели!

На работу я утром пришел слегка пораньше. Поднялся на этаж, втянул носом привычные запахи больницы. Пахнет, как всегда — мочой, подгоревшей кашей и антисептиками. И примешивается к этому слабый, но удушливый аромат лилий. Смотрю, и правда, на столе в отделении стоит огромный букет. Должно быть, благодарные больные, а точнее, их родственники на радостях принесли. Точно, Мирра ведь дежурила, ей цветы часто дарят. Мастеру Тагуду обычно подносят табак, по нему, видать, заметно, что он трубку курит. Оркам — им больше съестное, а мне почему-то выпивку. Хотя чего ж я жалуюсь, не пропадает ведь.

И я даже догадываюсь, кто ей этот веник приволок. Тот, рыжий, со второй койки, прободная. Как чуть в себя пришел, так и давай любезничать. Его сегодня в отделение переводят, вот он и расстарался, дамский угодник. Не мог, видите ли, чего-нибудь попроще отыскать — непременно лилии ему подавай. А о том, что от его букета у половины сотрудников и недужных, что здесь лежат, к вечеру голова разболится, подумать не соизволил.

И смотрятся они отвратительно — белые, с противными желтыми сердцевинками. Лучше бы уж розы притащил — их все носят. Так ведь нет, выпендриться захотел. А по мне — так и вообще, ирисы лучше. Только они в воде долго не стоят.

Сграбастал я со столика это благоуханное безобразие и в нашу каморку переставил. Мирра сегодня домой пойдет — вот пусть с собой и забирает. Правил мастера Рабаччари еще никто не отменял. Да и Исполин, если увидит, едва ли смолчит. Встретил я его сегодня утром — выглядит мрачнее тучи. Что, обязательно надо на неприятности нарываться?

Правда, как выяснилось, неприятности случились раньше. Еще вчера. Рано утром, когда предыдущая бригада во главе все с тем же Курриби должна была смениться, вдруг нагрянула гильдейская комиссия. Проверять, на месте ли недужные и сами сотрудники. Сотрудники, слава Семерым, были в наличии, а вот кое-кого из больных, в списках значащихся, так и не досчитались. Из отделения, где Ларуди дежурила.

Могу себе представить, как это было. Подходит кто-нибудь из поправляющихся уже к сестре на посту и начинает канючить — отпусти, мол, сестричка, с корешем повидаться, а я завтра к утру вернусь. Чего ж не отпустить, обычное дело. Сплошь да рядом такое бывает. И в этот бы раз сошло, если бы не проверка. Разумеется, крик подняли: как же так, мы на них продукты списываем, медикаменты, а они гуляют неизвестно где! А если этот Ча кого-нибудь возьмет да и убьет, а по документам он в лечебнице лежащим числится!

В общем, очень плохо это все закончилось. Талдину — выговор, Ларуди — вообще уволили. Полный разнос! Нечисто что-то с этой комиссией, никогда они прежде так рано не заявлялись. Да еще и без предупреждения. А если вспомнить, кто под раздачу попал, так и вовсе подозрительно. Ну да, хотели Курриби вломить. За выпивку — нельзя, за нее увольнять надо сразу, иной повод нашли. А то, что за это другой девчонке досталось, — ну так кто ж с такими мелочами считаться станет? Ох, не хотелось бы мне сейчас быть на месте Талдина.

Впрочем, у меня и своих забот — выше крыши. Той самой крыши, где наши барышни загорать повадились. И все с теми же барышнями, к слову сказать. Утром, едва я успел прийти, Дакарри с Миррой сцепились. И ведь не из-за чего-нибудь, а из-за мастера Харрунги. Мастерше Виндвелли вздумалось его похвалить. А в Кайнелли Дакарри бабья жадность заговорила. Точнее, ревность. Не слабо она на Мирру наехала — хвалил, мол, печник канатчика за тягу в снастях. Вроде как, много ты, дура, понимаешь!

И ведь я прежде не замечал, чтобы они на ножах были. Вполне себе ладили. Пока я... Короче, сам виноват. Не знаю, может, не стоит мне заранее зарекаться. А то ведь как решишь, наконец, со всеми глупостями разом покончить, так только хуже становится. И главное, что все — незаметно, как-то само собой выходит. Будто бы даже без моего участия.

Да, найдет мастер Харрунга способ себя оправдать. Всегда найдет, уж не сомневайтесь. Это, мол, не он, это оно так получилось. На прошлом дежурстве, двадцать восьмого, вовсе не он зазвал Дакарри чайку вместе попить. А то вроде как неудобно: на операции ей полностью доверяет, а питаться вместе чурается.

И не Харрунга, а сама Кайнелли разговор тот завела. Странный и ненужный, но надо же о чем-то за столом говорить, а о работе уже надоело. А тогда о чем? О том, как здесь раньше хорошо было, когда еще Нираирри лечебницу возглавлял. Чудно, я, например, кое от кого другое слышал о тех временах. Даже порадовался, что сам их не застал — очень от всей этой грызни устаешь.

А Дакарри, значит, те годы по-другому запомнила. Тогда, по ее словам, все были друг с дружкой и ближе, и проще. Вроде, совсем как я с ней. И взаимопонимания больше было. Приспичит кому-нибудь из девчонок к любовнику в соседнее отделение сбегать — так нет вопросов, иди хоть на всю ночь.