Игра Мелины Мерод

— Мелина! — он взвивается на постели, растеряв, кажется, остатки сна.

— Что? Ты передумал спать?

— Но не здесь же?! — возмущается он. — В смысле — не вместе!

— Отлично! — я демонстративно поворачиваюсь на бок, лицом к нему. — Ты можешь перебраться на пол или попытаться устроиться на диване. А если желаешь наиболее изысканных ощущений после пробуждения, то в кресле. Я тебя не держу.

Сокурсник падает обратно на подушку и прикрывает рукой глаза. Ещё одна картина. На сей раз это 'Оскорблённая невинность'.

— Тебе вообще знакомо слово 'приличия', — шепчет он.

— Знакомо. Я даже о нём вспоминаю, но не в тех случаях, когда это идёт вразрез со здравым смыслом. Полагаю, мы доверяем друг другу в достаточной степени, чтобы не опасаться за собственную честь и свободу.

Рен молчит. Неужели он настолько сонный и уставший, что не способен понять довольно простую мысль?

— Другими словами, я не собираюсь использовать сложившуюся ситуацию тебе во вред и знаю: ты тоже не поступишь скверно.

Молодой человек тяжело вздыхает.

— Если бы ты всё это говорила, основываясь исключительно на вере в мои высокие моральные качества, я бы почувствовал себя польщённым, а так... На каком курсе ты составила мой психологический портрет?

— На первом. А это важно?

Сокурсник оглашает спальню очередным горестным вздохом.

— Если тебя не возьмут в Главное Управление, я поверю в истеричные статейки бульварных газет, в самых мрачных красках расписывающие, насколько глубоко наша страна увязла в коррупции. А теперь давай, пожалуй, поспим.

Вот сразу бы так!

Я не слышу, как звонят часы в семь утра, но в половине восьмого меня будит яркий свет, бьющий прямо в глаза. По счастливому стечению обстоятельств я забыла занавесить шторы на ночь.

Оставив притулившегося на самом краю постели Рена досыпать лишние минутки, убегаю в ванную комнату. Молодость — это прекрасное время! Не важно, как прошла ночь, прохладный душ и умывание ледяной водой придают мне свежий и цветущий вид.

Шум, доносившийся из ванной, пока я занималась своим утренним туалетом, никоим образом не повлиял на сон моего сокурсника. Он всё так же сладок и безмятежен.

Приступая к повторной побудке, чувствую себя чудовищем. Напоминание о том, что Рен и так проспал на час дольше, и вообще ему к третьей паре — успеет выспаться дома — не помогают. К тому же просыпается он опять с большой неохотой, что лишь усиливает мои терзания.

— Что за герой будит тебя по утрам? — интересуюсь лишь для того, чтобы притупить муки совести.

— Я встаю сам в половине седьмого каждый день, — докладывает Рен, уже сидя. Если бы его ещё не покачивало из стороны в сторону... — Даже выходные не являются исключением.

— То есть всё это представление, — я плавно вожу рукой перед носом у молодого человека, обрисовывая этими жестами его собственные телодвижения, — устроено специально для меня и разыгрывается впервые?

В конце концов сокурсник понимает, на что я намекаю, и предпринимает попытки сесть прямо.

— Нет, Мелина. — Он тянется к шейному платку, в надежде, что его можно просто поправить, а не перевязывать. Наивный! — Просто я не имею привычки по вечерам проникать в чужие квартиры, устраивать в них обыск на несколько часов, а после мерить шагами бесконечные подземные коридоры тайных ходов Старого квартала.

— Я поняла, — изрекаю уверенным тоном.

Рен замирает, вцепившись в узел на шее, — со стороны это выглядит довольно комично — и смотрит на меня с искренним удивлением, будто не ожидал найти понимание в моём лице.

— Тебя нужно покормить, — я щёлкаю пальцами, а сокурсник вздрагивает, при этом его зелёные глаза раскрываются так широко, как никогда прежде.

— Иди в ванную, а я пока приготовлю что-нибудь нам с тобой на завтрак.

Развернувшись, быстро покидаю комнату. Длинная юбка формы громким шуршанием обозначает каждый мой шаг.

Я знаю: Рен удивлён моими словами и моим предложением, но у меня нет желания наблюдать, как ещё он может проявить удивление. Должно же остаться хоть что-то на потом!

Разумеется, это шутка. Если серьёзно, то многие знакомые из Академии почему-то думают, будто я питаюсь исключительно сладостями, тортами, пирожными и десертами. Единый! Все эти люди не раз видели блюда, которые я выбираю в столовой! Но это их ничуть не смущает. Стереотип: 'Раз пышка, значит, любит сладкое и сдобу' прочно сидит в головах. А я, между прочим, к сладкому равнодушна!

Видимо, Рен Аманди разделяет мнение большинства о моих гастрономических пристрастиях. Очередным подтверждением для него стал наш вчерашний 'поздний ужин'.

Новость о том, что я встану у плиты, и вовсе должна была его шокировать. Столичные мальчики из обеспеченных семей не привыкли видеть своих родительниц за готовкой. В системе их мироустройства это дело не для женщины, а для прислуги.

Подобные взгляды покажутся странными для большинства людей, проживающих за пределами Розеля. Моя маменька, к примеру, родом из очень почтенной семьи, при этом она никогда не считала для себя зазорным приготовить ужин или обед. И мне она пыталась привить любовь к этому делу. Любви не случилось, но к кухне меня можно подпускать.

В общем, приготовить яичницу с беконом, соорудить несколько бутербродов, нарезать салат и сварить кофе мне под силу даже в том состоянии, в котором я сейчас пребываю.

Рен предлагает выйти из дома вместе с ним и нанять один мобиль на двоих. Эта идея приходится мне по душе, несмотря на то, что изначально ранний выход не входил в планы. Однако вопрос об оплате половины стоимости проезда я даже речи не завожу — предвосхищаю реакцию сокурсника.

Уже в вестибюле Академии я готова мысленно аплодировать собственной интуиции. Тут творится нечто невообразимое.

Движение потока студентов, мягко говоря, оживлённое. Все без исключения передвигаются быстрым шагом, а некоторые — их достаточно много — и вовсе бегом. Особой популярностью пользуется стена, на которой висит расписание, и лифты. А вот лестницы почти свободны! Пожалуй, воспользуюсь ближайшей. Так я быстрее окажусь на восьмом этаже.

В процессе своего великого восхождения я внимательно наблюдаю за происходящим вокруг. И какие чудные открытия преподносит моя наблюдательность!

В Академии существует негласное правило: преподаватели никогда не опаздывают на первую пару и открывают аудитории за полчаса до начала занятий. И что же вижу я?! Толпы учеников, растерянно переминающихся возле запертых дверей, а часы меж тем показывают без пятнадцати девять!

До меня доносятся обрывки фраз, выражающих растерянность, возмущение и даже страх — кому-то срочно нужно сдать задолженности, а теперь неизвестно будет ли пара вообще.

Самым удивительным для меня становится то, что несколько этажей оказываются пустыми!

— Мелина! — Софи окликает меня ещё до того, как я успеваю преодолеть последние три ступени. — Ты видела, что творится?

В волнении одногруппница безостановочно теребит замок на сумочке. Меня это забавляет, хотя я понимаю: ничего смешного в происходящем нет. По-видимому, излишняя весёлость — ещё один результат бессонной ночи. Однако я пока помню некоторые правила поведения: непозволительно кричать, привлекая чужое внимание, и общаться с собеседником, когда вас разделяет группа людей. Софи приходится дожидаться моего ответа ровно столько, сколько времени мне требуется на то, чтобы подойти к ней.

Как бы это не выглядело со стороны, такую линию поведения я выбираю не из-за желания поставить девушку на место или указать на недостатки в воспитании. Вовсе нет! Софи слишком эмоциональна, и порой она нуждается в паузе, дабы лучше прочувствовать ситуацию и привести нервы в порядок.

— Доброе утро! — для начала я приветствую её безукоризненно вежливым, но немного прохладным тоном. — Происходящее вокруг трудно не заметить, а ещё труднее найти объяснение.

— Здравствуй, Мелина! — Вот Софи и взяла себя в руки! — Дело в том, что расписание меняется чуть ли не каждую минуту. Некоторые профессора не пришли в Академию.

Идею массового отравления среди преподавательского состава я отметаю мгновенно. Никакой критики не выдерживает и предположение о внеплановой забастовке. Самым жизнеспособным вариантом кажется только один:

— Как-то уж слишком рьяно в Управлении взялись за работу, — замечаю вслух, а про себя добавляю: 'Но не с того конца'.

Софи пожимает плечами.

— Я тоже так думаю, но с чего бы? Профессор Обели — не та фигура, из-за которой стоит так стараться и вызывать на допрос одновременно чуть ли не половину преподавателей!

Я удивлённо поднимаю брови. Девушка делится своими соображениями очень уверенным голосом, не обращая внимания, насколько цинично звучат её слова. Выражения моего лица заставляет её задуматься и даже смутиться.

— Разумеется, я очень уважала профессора и буду чтить его память до встречи с Создателем, но сама понимаешь... — уточнение получается довольно скомканным, но я делаю вид, будто всё в порядке. Нет желания продолжать разговор на эту скользкую тему. К тому же, наш преподаватель не попал в первые ряды опрашиваемых и чуть ли не бежит к дверям восемьсот тридцать шестой аудитории.

Как же это не похоже на госпожу Бертейн!

— Мерод! Вы будете отвечать?

Предыдущего вопроса профессора я не слышала, поскольку слишком глубоко погрузилась в собственные мысли.

Ну что ж! Для начала нужно встать.

— Профессор Бертейн, я не готова.

От моих слов у женщины совсем неэлегантно открывается рот. Кончиком пальца она немного спускает вдоль носа очки, чтобы посмотреть на меня собственными глазами.

— Я не ослышалась?

— Нет, профессор. Я не готова.

— Причина?

— Я решила дать некоторым своим одногруппникам возможность заработать хотя бы одну оценку, в противном случае, я не представляю, как они получат зачёт по вашему предмету. Чтобы не искушать себя желанием ответить, я подошла к этому вопросу кардинально.

— Что ж, весьма неожиданно, — замечает женщина суровым тоном, но в журнал всё же заглядывает, дабы убедиться в том, что в группе действительно есть те, ради кого стоило идти на такие жертвы.

За достоверность своих слов я могу поручиться. В нашей группе на самом деле есть трое студентов, которым удавалось отмалчиваться на протяжении целого семестра. Уверена, все они сейчас нервно ёрзают на своих местах.

— Если пожелаете, я отвечу вам эту тему в любое удобное для вас время. Хоть сегодня после обеда. — Этим предложением я намерена достичь сразу две цели. Первая — показать, что мой поступок является скорее безрассудным, нежели наглым. Вторая — проверить верность предположения о причине срыва занятий.

Выслушав мой ответ, профессор Бертейн подчёркивает карандашом несколько фамилий в журнале — это её скорые жертвы. На лице женщины блуждает невесёлая улыбка.

— Госпожа Мерод, я осмелюсь предположить, что истинная причина вашей неподготовленности вызвана чем-то иным, нежели заботой об успеваемости знакомых. Также я осмелюсь предположить: причина эта уважительная. — Мы с профессором встречаемся взглядами, и я киваю. — Отлично! Помня о ваших блестящих ответах, — карандаш в руках женщины пересчитывает мои 'блестящие ответы', — я закрою глаза на вашу сегодняшнюю выходку, но имейте в виду, на зачёте эта тема станет вашим дополнительным вопросом, и спрошу я со всей строгостью.

Неужели это всё? Ох, нет, профессор Бертейн! Вам придётся выложить интересующую меня информацию.

— Зачем же ждать зачёта, профессор?

— Затем, госпожа Мерод, — голос женщины полон язвительности, — что преподаватели Академии Правосудия стараниями работников Главного Управления на неопределённый срок превратились в самых несчастных жителей всего нашего мира. Поскольку они, и я в их числе, не могут самостоятельно распоряжаться собственным временем.

Намёк прозрачнее утренней капели росы! Хочу похлопать в ладоши от восторга, но вместо этого сдержанно отвечаю:

— Как вам будет угодно, профессор.

Женщина кивает и ставит точку в разговоре:

— Сядьте на место.

С превеликим удовольствием!

Теперь можно спокойно закончить составление списка запросов в архив Академии, а также в Государственный архив Дийона.

ГЛАВА 7

У моего первого серьёзного расследования имеется одна сложность: когда наступит время делиться своей версией с Терри Эсти, мне придётся не просто умолчать о найденных письмах, а предоставить альтернативную историю раскрытия дела. И она должна быть жизнеспособна и легко проверяема. Что это значит? Это значит поход в архив Академии. На данном этапе в нём уже нет смысла — пустая трата времени.

Прежде, чем идти в это замечательное учреждение, занимающее два подвальных этажа учебного заведения, заглядываю в столовую на обед. В отличие от многих студенток я никогда не пропускаю приёмы пищи. Эффективность голодания при борьбе с лишним весом выглядит весьма сомнительной и даже вредной для здоровья. Режим питания — вот по-настоящему действенный способ поддерживать объёмы тела неизменными.

За время, потраченное на еду, я успеваю настроиться на посещение архива. Пребывание в этом месте не вызывает страха, но даётся с трудом. Я не очень люблю Отражения, которые наряду с людьми трудятся в некоторых крупных архивах.

Глядя на эти белёсые бесплотные создания, я всякий раз поражаюсь тому, какие извращённые формы порой принимает человеческая гениальность. Отражения — ярчайший тому пример. Они являются результатом применения заклятия, изобретённого несколько веков назад.

Жил некогда талантливый некромант, который не смог пережить потерю кого-то из близких родственниц: то ли сестры, то ли матери. Перед тем, как завершить свой путь женщина перенесла тяжелейшую болезнь. Её страдания в течение длительного времени наблюдал будущий изобретатель одного из самых мерзких заклинаний. От горя он повредился рассудком, и утешение нашёл у храмовников. К несчастью.

Служители Создателя поведали бедолаге о загробной жизни и о душе. Рассказы о последней очень впечатлили некроманта. Он задался целью помочь людям, оказавшимся в той ситуации, которую довелось пережить ему. Мужчина решил найти способ извлечь душу из умирающего тела и привязать её к миру живых. По его мнению, присутствие дорогого человека рядом пусть и в такой форме — было лучшим выходом, нежели потеря.

Как ни странно, храмовники поддержали изыскания безумца, решив, что возможность предъявить пастве душу станет наилучшим доказательством наличия их бога и укрепит веру. Они даже добровольцев для опытов предоставили.

Результатом ряда экспериментов стало множество смертей и появление Отражений. Эти сущности сохраняли внешность убитых и их воспоминания, но были начисто лишены эмоций.

Равнодушие было первым тревожным звоночком для священнослужителей, но они предпочли от него отмахнуться. Сомнения в том, что из тела извлекается душа, рассеялись, когда Отражения показали, насколько эффективно они могут взаимодействовать с материальными предметами. Всё это шло вразрез с каноном.