Бродяжка голубых кровей

Каково же было мое удивление, когда ничего не произошло. Не успела сделать и шага, как меня сбили с ног. Я поползла. И через мгновение была придавлена к земле.

— Чем больше упираешься, — прорычал над ухом деньшовец, — тем хуже у меня настроение. А чем хуже мое настроение, тем меньше шансов, что отпущу тебя...

Я не могла поверить. Яд иглы не подействовал. Я слышала, что народ славной Деньши не знает равных по силе и стойкости. Во времена драконьего правления существовали воины, чьи имена сохранились в веках. Святогор Победитель, Ярослав Соколиное крыло. Этих людей ни огонь не брал, ни железо. Что уж удивляться тому, что и яд на их потомков совсем не действует?

Детина запустил пятерню мне в волосы и потянул на себя. Я вскрикнула от боли. Внезапно из стали я превратилась в масло. Захотелось плакать, кричать и звать на помощь. Только я не могла. Из горла вырывался лишь хрип. Здоровяк закрыл мне рот ладонью. Треск разрываемой ткани показался мне скрипом ногтей по стеклу. Рубаха вмиг была порвана в клочья. Я стиснула зубы, до крови прокусывая ладонь деньшовца. Он закричал, и я получила подзатыльник и ойкнула оттого, с какой силой рванули ремень, на котором держались штаны.

— Знаешь, что я с тобой сделаю? — с садистским ликованием спросил детина.

Я знаю, что ты сделаешь со мной, мерзкое животное. В прошлом году из-за подобного моя двоюродная сестра сбросилась со скалы, не в силах жить с позором и клеймом шлюхи. Так что свои глупые вопросы можешь засунуть себе в...

— Эй ты! — знакомое рычание внезапно меня вырвало из холодных потных лап страха.

Я не поверила своим ушам. Пресветлая Дафина, неужели ты снова пришла мне на помощь? В этот раз я точно не заслужила...

Здоровяк обернулся и, бранясь в полголоса, неохотно отпустил меня и медленно слез. Я перевернулась и встала, пошатываясь. Наткнувшись на взгляд Свермира — а кто это мог быть кроме него? — стыдливо закрыла грудь руками, потому как порванную одежду уже нельзя было спасти.

— Мы же договорились... — прошипел здоровяк. — Найду первым, девка моя!

— Никто с тобой не договаривался, сучий потрох, — прорычал Грото.

— Как ты меня назвал?.. — ощетинился деньшовец.

— А ты уже и на ухо стал туговат, я смотрю, — распалялся разбойник. — Так я тебя мигом подлечу.

Свермир остановил его жестом и шагнул вперед. Он протянул руку, пристально глядя на меня, и тихо сказал:

— Иди сюда.

Я глядела испуганной ланью. Пройти мимо этого борова — все равно, что мимо дремлющего дракона. Здоровяк заслонил меня собой.

— Она с тобой не пойдет.

— Вцепился, как пес в телячью ногу, — сплюнул Грото. — Что она — последняя баба во вселенной?

— Вот именно, — подхватил здоровяк. — Чего вы так о ней печетесь? Я ж не убью ее. Попользуюсь и верну.

Я расплакалась. Это было унизительно. Грото и Свермир — не рыцари без страха и упрека. Им ведь все равно, что со мной будет. Я — кусок мяса. Лишь бы живая была. Да и сдохну — никто не опечалится. Будет у своры новый повод на пиру погулять.

Я была готова, что меня отдадут на растерзание деньшовцу. Но...

— Нет, — ответил Свермир. — Вилька, иди сюда.

Странно, кроме Миры меня так не называл никто. Постойте-ка...

— Нет уж, уговор есть уговор, — выкрикнул детина.

— Не было никакого уговора! — брызжа слюной, парировал Грото.

— Ну раз так... — прошипел здоровяк.

Я бессильно наблюдала, как он тянется за топором. А в его левой руке блеснула игла куртизанки. Теперь-то я поняла, что не выронила ее. Яда на клинке оставалось совсем немного, но его хватило бы, чтобы без усилий отправить к духам сна даже Грото, не уступавшего деньшовцу по телосложению. А там уж дело за малым — добить спящего. Не самый доблестный поступок, но после того, что уже сделал этот здоровяк, было бы глупо считать его порядочным человеком. У него рука не дрогнет.

— Берегись! — вскрикнула я и прыгнула деньшовцу на спину.

Сама не знаю, почему я это сделала. Возможно, из принципа "враг моего худшего врага — мой друг".

Вот дура, надо было бежать...

Я вцепилась в лицо детине и расцарапала рану, которую сама ему оставила. Он взвыл, и попытался сбросить меня. И ему это почти удалось, но я удержалась и вцепилась зубами ему в ухо. Детина выронил топор, и взмахнул рукой, в которой был нож. И в этот момент Грото полоснул его по брюху. Деньшовец не успел и пискнуть.

Я не сразу поняла, почему мне вдруг стало так плохо. Почему пальцы сами собой разжались, и я рухнула на землю раньше умирающего деньшовца. А потом я подняла руку и увидела тонкую царапину на запястье. Всего лишь царапину. Оставленную иглой куртизанки.

Меня отравили ядом с моего же оружия.

* * *

Меня качало, как на волнах. Это ощущение будило почти забытые воспоминания, которые я бы с удовольствием стерла из памяти.

Когда-то давным-давно отец взял меня с собой на речную прогулку. Тогда идея показалась мне интересной. К воде я привыкла, ведь жили мы совсем рядом с морем. Вот только купаться в нем было строго-настрого запрещено. Отец мне даже ноги не давал помочить в жару. Пугал историями о рыбаках, увидевших в прозрачной сиреневой воде огромную жемчужину и не устоявших перед ней. Эти бедняги прыгнули в воду, где притаилась смерть в худшем из своих обличий. Что это было — отец так и не рассказал, но рыбаков так и не нашли. Но время от времени мы брали лодку и плавали с отцом вдоль берега. Заплывать дальше он категорически отказывался, каждый раз выдумывая новые отговорки. Но я-то знала, что он боится того, кто притаился на дне.

В горах под названием Хребет Семерых берет начало река Фили, в переводе с рейнского "прекраснейшая". Она протекает через всю страну и впадает в море Фах-рейн на востоке Иниармарии. Чистая тихая равнинная река. Плавать по ней одно удовольствие. Но не для меня. Всю недолгую дорогу меня укачивало. И соответственно, ежеминутно рвало. Так что прогулка вышла не слишком радостная.

Когда Свермир нес меня на руках, я испытывала то же самое. Меня ужасно мутило. А от яда еще и клонило в сон, от которого в один прекрасный момент я рисковала не очнуться. Поверьте, я этого хотела.

Сквозь пелену я разглядела лицо Свермира. Он выглядел уставшим, и, казалось, у него прибавилось морщин. Мне даже удалось поймать его взгляд, прежде чем он сделал вид, что не смотрит на меня. Что же тебе, задерите демоны, нужно от меня? Почему ты не оставишь меня? Не позволишь уйти? Или не бросишь в лесу на съедение диким зверям.

— У нее нет шансов, — услышала я рычание Грото и нехотя разомкнула глаза.

Свермир даже не взглянул в его сторону.

— Выкарабкается, — коротко ответил он.

Мне стало не по себе. Но у меня не было сил развивать мысль и пуститься в размышления о том, с чего вдруг разбойник, один из самых сильных в своре, предводитель шавок, нападавших на обозы, стал таким заботливым. Сознание застилала пелена. Я не могла ни думать, ни чувствовать.

Мне было совершенно наплевать, куда он меня нес. Хоть и обратно в разбойничий лагерь — все равно. Я так и так не доживу до возвращения туда. И к лучшему. Я смертельно устала и хотела только одного. Покоя. Прежде, чем потерять сознание вновь, я от души пожелала, чтобы весь этот кошмар, наконец, закончился. Я попросила богов, к которым обращалась всего несколько раз за всю жизнь, чтобы они в последний раз были милостивы ко мне и сделали сон, навеянный ядом, вечным. Я пожелала не проснуться. Тогда все закончится. Яд, попавший в рану, растечется по телу и заберет из него жизнь.

И наступит покой.

Глава 7

Терри Пратчетт. Ночная Стража

— Пей, дитя, пей...

Женский голос расплавленным железом вливался в уши. Тяжелые веки, казалось, были отлиты из свинца. Я силилась разглядеть лицо склонившейся надо мной женщины, и не могла: перед глазами все плыло и кружилось. Меня невыносимо мутило. Что-то коснулось пересохших губ, женщина надавила на челюсть и силой влила в открывшийся рот тягучую жидкость. Мерзкое варево вмиг обожгло глотку, горло, желудок... Я закашлялась, отвернулась и попыталась вырваться.

И только тогда обнаружила, что привязана к кровати.

Говорят, боги время от времени посылают человеку испытания. Кто-то считает, что это происходит, когда им там, в лучшем из миров, становится скучно. Они пресыщаются игрой в смертных и вписывают в сюжет книги жизни очередного несчастного неожиданный поворот. Иные верят, что боги таким образом испытывают человека на прочность. Проверяют, то ли выдержит, то ли сломается. Не развлечения ради, а для того, чтобы помочь смертному осознать себя, пересмотреть взгляды на жизнь. Обернуться назад и увидеть свои ошибки, чтобы иметь шанс если не исправить их, то хотя бы не повторять в будущем.

Я верю вторым. Характер, как сталь — закаляется в огне и в воде. Но есть ли предел этим испытаниям?.. И когда уже наступит конец моим? Разве я еще не доказала, что ни в огне не горю, ни в воде не тону? Разве я не сгрызла себя за каждый промах?

Взгляд прояснился, и я разглядела седую старуху. На ее лице, сморщенном, словно печеное яблоко, светилась доброжелательная улыбка. В выцветших глазах было участие. Все это не вязалось с тем, что она привязала меня. Да и вообще, как я здесь оказалась? Последнее, что я помню — сосредоточенное лицо Свермира, несшего меня на руках. В моей крови был яд. Учитывая мое состояние, даже капли было бы достаточно, чтобы заставить слабое сердце перестать биться.

— Кто вы? — прохрипела я, безуспешно пытаясь освободить руку. — Что вам нужно? Зачем... Зачем вы связали меня?

Глупая женщина, я ведь все равно не сбегу!

— Шшш... — старуха приложила палец к моим покрытым коркой пересохшим губам.

От прикосновения силы разом покинули меня. Я не могла даже отвернуться. Как сквозь вату до меня доносились голоса. Я то проваливалась в тяжелый сон без сновидений, то просыпалась оттого, что старуха в очередной раз пыталась напоить меня жгучей мерзкой дрянью.

Если я умерла, то, должно быть, это худший из миров, и пытки уже начались.

— Нет, — отчетливо услышала я рычание Грото. — Нельзя. Тетушка велела привести ее не только живой, но и в здравом рассудке.

— Нужно отпустить ее, мой мальчик. Она не хочет бороться. Мы должны позволить ей шагнуть за грань.

— Нет. Это может убить ее.

— Да, скорее всего так и будет. Но яд сделает это все равно.

— Так дай ей еще своего зелья!

— Оно не спасет ее. Оно — лишь веревка, которую я бросаю ей в пропасть. Но если она не хочет принять ее, не желает выбираться из пропасти...

— Хорошо, — устало сказал Свермир.

— Что?! — рыкнул Грото. — Ты в своем уме?

— Пусть делает свое дело. Не мешай.

— Так будет лучше, мой мальчик, — с улыбкой сказала старуха. — Если она найдет в себе силы жить, то вернется.

— Я говорил, что у нее нет шансов! — отмахнулся Грото. — Надо было сразу нести ее в лагерь! Там бы наши травницы...

А где же мы тогда, если не в лагере?

— Заткнись! — в голосе Свермира было раздражение. — Сил нет слушать твое нытье.

Разбойник послушно умолк. Или я снова уснула. Звуки вокруг меня стихли. А потом я, кажется, умерла...

* * *

Это было похоже на сон. На странный цветной сон, в котором я со стороны гляжу на себя.

Я сижу на берегу и складываю из гальки крепость. Она защитит меня от всех напастей. От злых языков, норовивших достать меня, где бы я ни была. От неприятелей отца, и от его друзей, которые от первых мало чем отличаются. Они наносили визит за визитом, уговаривая отца отказаться от меня и отдать в местный приют.. Чем, скажите, чем я им мешала? Вот конкретно этому толстому дяде, на котором едва сходился камзол — чем? Они утверждали, что так будет лучше. Пугали отца потерей привилегий и статуса. Кричали, угрожали, и уходили злые, как демоны, так ничего и не добившись. Но мне от этого не становилось легче. Казалось, меня ненавидит весь мир. А я никак не могла понять, чем заслужила его ненависть.

Мне одиннадцать. Пару дней назад я узнала, что моя мама — служанка в доме отца, и слухи уже расползлись на всю Йефиалию. Через три луны она умрет от лихорадки, а я так и не решусь подойти к ней и назвать мамой. Но этого я еще не знаю. Я сижу на берегу и тихо плачу. Пытаюсь отгородиться ото всех крепостью из гальки. Мне больно оттого, что люди такие жестокие.

— Мина! — кричат вдалеке. — Мина, дочка, где ты?!

Я не отзываюсь. И даже торопливые шаги не заставляют меня обернуться.

— Мина, я тебя везде ищу... Пойдем в дом.

Он никогда раньше не приходил сам. Присылал слуг забрать меня. Не потому, что возгордился. Так положено. Но только не сегодня. Сегодня особый день. Дом отца почтила торжественным визитом его матушка, моя бабка. Чтоб ей провалиться в худший из миров. Бабку я не видела лет с пяти. Каждый раз, когда она приезжала, отец оставлял меня со слугами, не отпускавшими от себя ни на шаг. Я не понимала, почему дородная Мифис, наша кухарка, норовит спрятать меня за необъятной юбкой, но молчала. Воспитанные барышни не открывают рот, пока к ним не обратятся. Ко мне не обратились ни разу.

В этот раз бабка о своем приезде не предупредила заранее, как делала это всегда. Не было надушенных писем со списком того, что эта ужасная женщина хотела бы откушать на обед. Не было гонцов в белых фраках и лошадей, увешанных бубенцами. Бабка примчалась с первым попавшимся извозчиком, в обычном дорожном платье и даже без зонтика от солнца. Она ворвалась вихрем в наш дом, без стука. Мы с отцом завтракали на летней веранде. Она долго цокала языком, ходила вокруг меня, трогала рукав моего платья с таким видом, будто я осквернила рейнский шелк одним тем, что надела его, и, наконец, спросила, как долго отец намерен был скрывать от нее то, что я — его дочь. Оказывается, он рассказывал всем, что я — его племянница. Дочь его погибшей сестры, на самом деле никогда не существовавшей. А от собственной матери он меня вовсе прятал, выдавая за дочь служанки, что было правдой, но неполной. Подумать только, он стыдился меня все эти годы...

— Ты должен избавиться от нее, Миренвар,— изрекла бабка, глядя на меня, как на пришедший в негодность предмет мебели. — И как можно скорее. Пока это только слухи. Но рано или поздно людям захочется проверить...

— Мне все равно, — ответил отец. — Если так, значит, пришло время им узнать правду.

— Ты хоть представляешь, чем это грозит тебе?

— Я больше беспокоюсь, чем это может грозить Мине.

— Мине? — скривилась бабка, будто ей под нос сунули скисшее молоко. — Нашел о чем беспокоиться! Миренвар, не будь идиотом. Нагулял — с кем не бывает, но зачем ты навесил на себя все эти проблемы? Почему сразу не отослал девчонку вместе с ее мамашей-шлюхой?..